Вообще публично выступать может не всякий. Не всякий, знаете ли, наберётся душевных сил и выйдет перед коллективом речи толкать. 

Но, с другой стороны, — не каждый знает, на что он способен в конкретный исторический момент. 

Вот как-то со мной такая история приключилась. Работала я на заводе. И возраста была как раз комсомольского — мне 18 было. Приходит на рабочее место комсомольский секретарь и говорит: надо, мол, одного особо шустрого работника откомандировать на заводское собрание: рассказать, как живётся молодым рабочим на нашем страшно секретном, но передовом предприятии. Мы потом это всё в газете пропечатаем и будем молодёжь таким макаром на завод заманивать.

— Кто, — спрашивает этот секретарь, — готов поделиться своим счастливым молодым опытом?

— А вон, — говорит бригадир, — есть у нас такая Линда. И так ей тут хорошо, что решила поступить в институт и всем потом тут руководить, чтоб ещё лучше сделать. Такая вот передовая  работница. Берите! Вон она паяльник точит.

Бригадир, конечно, наврал немного. Поступать в институт я готовилась, но по совершенно другой специальности и возвращаться на завод не планировала. И вообще я на заводе оказалась случайно. 

И вот подходит этот их комсомольский секретарь и такое мне говорит:

— Вы, как есть передовой молодой работник комсомольского возраста, то просто обязаны рассказать всем о счастье заводского труда. Начинайте готовиться прямо сегодня. В пятницу — выступление, в 17.00. Выступать будете пятнадцать минут. Больше никак нельзя — докладчиков много намечается. 

Я, конечно, и до этого на людях выступала. И даже Деда Мороза в пятом классе играла. Но вот так чтоб при всех серьезных работниках целого завода — этого не было. 

А тут — надо!

Надо так надо. Села писать речь. Пишу, пишу, а всё больше пяти минут не набирается. Ладно, и так сойдёт. Тут бы то, что есть, прочитать без запинок. При всём-то народе.

Вот пятница. Прихожу в зал для торжественных заседаний, а там уже ползавода торжественно заседают. И уже кто-то со сцены умные слова говорит. И грозит кулаком империалистам. 

Стало несколько страшновато. Но ничего, сижу. Вдруг, думаю, про меня забыли. Я тогда домой пойду, куплю кефир с булочкой и ужинать стану, а не вот это вот всё. 

Но сижу пока. 

Смотрю, бежит ко мне этот чертов секретарь, пригнулся, чтоб, значит, не мешать общественности слушать про империалистов, и перебирает лапками. 

Притопотал и заявляет мне такие слова: 

— Попрошу, — говорит, — тебя поскорее к трибуне, потому как половина докладчиков не пришла, а половина уже выступила. Ты и так опоздала на десять минут. И регламент, — говорит, — твоего выступления несколько изменился. Теперь ты должна выступать полчаса, потому что кто ж заканчивает собрание через десять минут? Мы должны заниматься просвещением контингента, а не профанацией.

Я, конечно, слегка возмутилась. Потому как кто такие «мы»? И потом, почему бы гражданам самим не просветиться и не ждать милостей от таких неопытных и непунктуальных докладчиков, как я?

Но, конечно, пошла. Встала у трибуны. Оглядела зал. Зал устало оглядел меня. Все после работы, всем всё надоело. И я сказала честно, мол, доклад у меня коротенький, на пять минут. А потом я пойду по своим делам и отвлекать их от отдыха после работы не буду.

Секретарь где-то на заднем фоне охнул и чем-то стукнул. Может, в обморок упал. Но, однако, никто да мной не пришёл и с трибуны не стащил. 

Пять минут я скучно мусолила бумажку. Дочитала, положила бумажку в карман и говорю, мол, до свидания, граждане работники завода, мне пора. 

И тут один очень недовольный гражданин с какого-то там заднего ряда вдруг орёт мне такие слова: 

— Куда это вы собрались, товарищ докладчик. А вопросы? Мы, тут присутствующие, имеем полное право задавать вопросы. Меня, говорит, очень интересует, вы замуж не собираетесь? 

Я, натурально, удивилась. Потому как вопрос шел вразрез с содержанием доклада. 

— Не собираюсь пока, — честно говорю. — Я же сказала - учиться в институте собираюсь. 

— Удивляюсь я современным девицам, — говорит этот гражданин, — всё какие-то институты. Вы бы сперва семью завели, ребёночка родили… А потом бы о институте думали. Честное слово… А то жены нормальной не найдешь: то руководитель, то вот как вы — передовой работник. А нам кого в жены брать? 

На него, конечно, все зашикали. Но, однако, нашлись и такие, которые засмеялись и согласились с ним: мол, да, такие бабы пошли, и не подступись. 

Я, безусловно, никогда не выступала на таких крупных мероприятиях и не знала, как там на эти вопросы отвечать. Но на собраниях поменьше сама могла кого угодно отчитать: в школе я заведовала идеологическим сектором. Потому как мысли свои могла выражать свободно и позицию имела, партией одобренную.

А тут этот… Задел мои комсомольские чувства. И несколько возмутил отсталой точкой зрения. 

Я оперлась ладонями о трибуну, вперилась в мужика взглядом и двинула речь о предназначении женщины в обществе. В русле решений двадцать седьмого съезда коммунистической партии. Затронув мировую политику и необходимость противостоять гнилостному влиянию запада. Отдельно оценила усилия общества в деле освобождения женщины из векового плена. И так далее. 

Получилось недолго, но провокационно. Разгорелась дискуссия. Местами переходящая в скандал. Драться, правда, не решились: всё-таки тема недостаточно актуальная для драки. Вот если бы про премии спорили… А так нет. 

Некоторые, конечно, тоже полезли на трибуну, тоже хотели донести до комсомольской общественности свою точку зрения на острый вопрос. Другие махали руками, ругали правительство и руководство завода.

Секретарь, что интересно, не пытался остановить народное обсуждение. Сначала, конечно, возмутился отступлением от темы доклада и вертелся рядом, намекая. Что, как бы, пора по домам. Но его оттёрли от трибуны новые выступающие. 

Спорили минут сорок. Я уже равно сидела на своём месте и поглядывала на открытую дверь зала торжественных заседаний: очень домой хотелось. И я тайком сбежала. 

Не знаю, чем всё закончилось. Мне не рассказали. Но на следующий день в цех пришёл этот секретарь комсомола и категорически заявил, что я буду выступать на каждом комсомольском собрании. Потому как живое общение — это то, к чему нас и призывает руководство партии и страны. В нынешних исторических обстоятельствах. И недовольно поджал губы. Видимо, ему-таки попало от начальства. 

А вот за что попало: за то, что другие лекторы не пришли, или незапланированная дискуссия мимо повестки дня так расстроила руководящих товарищей — тут я не знаю. Тут всё покрыто тайной. 

Потом я с завода уволилась. И как в дальнейшем шла их комсомольская жизнь — не знаю. Но выступить перед публикой теперь могу свободно. Есть, знаете ли, опыт.