Для каждого дела есть специальные мастера, я так это понимаю. То есть, например, надо повесить люстру. Надо звать электрика. И желательно трезвого. А то, знаете ли, были случаи. 

А, к примеру, кондитера приглашать на предмет люстры нерационально, даже где-то и опасно. Это вам не тесто месить. Тут залез пальчиком куда не просили — и пожалуйста, приглашайте похоронное бюро. 

Я так считаю. То есть человеческий организм не приспособлен. И поэтому, если сломался ноутбук, к примеру, надо отнести его тому гражданину, который их видел, может сто штук. И даже два, может, разобрал. А может даже и починил. А не подвергать свой неприспособленный организм ненужным потрясениям. 

А взялась тут знакомая дама что-то там в своем ноутбуке улучшить. В смысле удаления пыли и загрязнений. Снаружи и изнутри. Так ей сказали — внутри, дескать, ещё больше пыли и дохлых тараканов. Дама очень чистоплотная была, через это и пострадала.

Конечно, и через самонадеянность свою пострадала тоже. То есть, ежели ты на работе начальник, это не значит, что какой-то там ноутбук сможешь привести в порядок. Тут надо другие умения применять. А их нет. Откуда? Банки консервные эта дама научилась вскрывать, и бухгалтерскую отчетность, опять же, подаёт исправно, а ноутбук совсем не то. Но она, конечно, думает, что ей черт не брат, или там спешила, может, очень, или может, у неё не было подчинённого, знакомого с этими процессом. Желательно трезвого. Вот сама и взялась. 

Взяла отвёртку. Конечно, вот же винтики. Видит, не помогает: винтики выкрутила, а ничего не отваливается. Попробовала, конечно, пальчиками что-то там поддеть: чуток что-то шевельнулось, Но и пальчики пострадали. Корпус, видите ли, алюминиевый. Края, конечно, острые. Или что она там острое нашла. 

В общем, дама оказалась благоразумной. Перевязала потрёпанные пальчики и понесла предмет к специалисту. Проверила — трезвый. Объяснила свои затруднения. Предупредила, чтоб не пугались залитых кровью деталей. Дескать, это не криминальные следы. Это так, ошибочно получилось. Не рассчитала, мол, возможностей   организма. И тараканов не она пришибла. Они сами. 

Посмотрел знающий гражданин на ноутбук, на винтики и сказал, что это ещё даме повезло, что она не взяла топор и не стала силой отдирать одно от другого. А то, говорит, с вашим энтузиазмом всего можно было бы ожидать. Идите, говорит, дамочка, отдыхайте, вам теперь оторвать шлейф не грозит.

В общем, отдала предмет и ушла домой. Спокойная и довольная. А то, знаете ли, всяко бывает. Бывает, и оторвешь что-то не то. Убыток, опять же. И всяческие травмы.

Может, конечно, Стивен Кинг как писатель и пугает молодое поколение. Но не очень-то. 

А вот задали как-то моей дочери в 5 классе писать читательский дневник. Ну там, знаете ли, автора, название, краткое содержание и особо запоминающиеся моменты. 

Дочь долго думала. Выбирала. Выбирала, что из Кинга можно предложить широкой аудитории. Ну, то есть предложить-то она могла всё. Но особо запоминающихся моментов слишком много набиралось. Тут и читать некогда будет, пока пишешь отчёт о прочтении. А ещё по школьной программе пол грузовика читать…

Мучилась, наверное, неделю. Мечтательно смотрела в потолок, листала книжки. Написала. Любовно украсила тетрадку цветочком. И отдала любимой учительнице литературы. 

На следующей неделе изрядно поседевшая учительнице литературы встретила меня на улице. 

— Что это, — говорит, — ваша драгоценная дочь так неосмотрительно цветочек налепила на несоответствующее произведение? Надо было череп и кости, чтоб, значит, предостеречь неосторожного читателя. А тем более — драгоценного красного руководителя, а по совместительству учителя литературы. Нехорошо! В другой раз или пишите про пуделей и цветочки, или дисклеймеры соответствующие ситуации лепите! Я, — говорит, — на ночь глядя её читательский дневник прочитала, и теперь у меня форменная бессонница.

— И вообще, — добавила она и ткнула меня пальцем в грудь, — дайте уже своей драгоценное мелкой дочери почитать сказки или повести какие миролюбивые. Когда-то же она должна их читать! А так — то динозавры, то маньяки, то чудовища из преисподней. 

И удалилась прочь. Возмущённо подёргивая спиной.

И что делать? Сказки дочь прочитала ещё до поступления в пятый класс. А сказки, знаете ли, на всякие мысли могут навести: там детей похищают, тут детей в печку суют на предмет пожарить. Тут детей сырыми едят, по одному на ужин. А тут меч — голова с плеч. А чего вы думаете, её на Кинга потянуло? Да на Лавкрафта. От сказок, от них. Хотелось ребенку отдохнуть душой от невинных детских сказок. 

Отдохнула. На все деньги. Будет теперь «Войну и мир» читать. Там-то всё в ажуре, да?

У бассейна в аквапарке две дамы беседовали о косметических процедурах. 

А чем им ещё заняться в аквапарке, скажите на милость? Сопромат изучать? Детей своих, пацанов-подростков, отправили купаться, а сами занялись животрепещущей темой. 

Живо трепетала темы красоты. 

Конечно, они были красивыми, этого не отнять. У одной - татуировки от бедра до мозжечка, у второй - грудь вываливалась из купальника, шокируя слабонервных отдыхающих.

Я тоже в некотором шоке отвернулась. И просто подслушивала. 

– Я уже не знаю, – говорила одна, – лично мне нормально. А она говорит, типа, не рекомендую. А я ботокс уже вколола… Не рекомендует она. А может, мне нормально. 

– Да, я к ней больше не хожу, – согласилась вторая, – она мне тоже тоже советовала, блять…

Я не удивилась, эта дама и до этого позволяла себе непарламентские выражения. И присутствие мальчиков-подростков ее не останавливало. Впрочем, мальчиков больше волновала вода в бассейне и квас в стакане. 

Дамы между тем продолжали о своем, о красивом: 

– Мне массаж ещё посоветовала. Я, конечно, пошла. Мне говорили, что эта массажистка хорошая…

– Которая самая дорогая у них? Я ходила к ней на массаж лица, да. Мне она понравилась. Она очень серьезно ко всему подходит, тут, конечно, да. Она просто с этими… с энергиями работает. Чакры всякие открывает. 

– Чакры? – заинтересовалась вторая. – А что она делает? Не иголками?

– Нет, ты что, не иголками, – успокоила ее первая, в татухах. – Она руками вот так водит…

Как водила руками массажистка с чакрами, я не видела, постеснялась оглянуться. Наверное, это было убедительно, потому что вторая, с непокорной грудью, одобрительно помычала. 

– Но что-то она мне перестала нравиться, – продолжала первая. – Она не может регулировать кости черепа. Она этого не делает, да. Наверное, я не пойду к ней больше. 

– Это да, это важно. Это сейчас все делают. Что она так? Лень ей? – пыталась докопаться до сути грудь. 

Первая только вздохнула:

– Ну, вот так… Трудно сейчас найти хорошего массажиста…

Дамы пошли купаться, а я грустила над своим несовершенством: и ботокс мне не интересен, и массаж лица я не додумалась сделать, да и массажистов предпочитаю несовременных, традиционной массажной  ориентации…

Да и грудь у меня, если и вывалится невзначай, такого оглушающего эффекта не произведет. 

Семья у нас была небольшая, двое детей всего: я и старший брат. Но, однако, родители работали, поэтому часто со мной оставался брат. Он на четыре года старше. 

Методы воспитания у брата были передовые. Не знаю, где он про них узнал. Может, попугая у друга дома видел, а может сам такой был гениальный ребенок.

Вот, допустим, мне месяца три или четыре. Может, конечно, уже полгода было, и я должна была понимать, как себя положено вести в такой ситуации. А ситуация простая: я лежу в кровати, не сплю, что характерно. А очень даже громко ору и мешаю брату заниматься его детскими делами. А родители снова дома отсутствуют по какой-то уважительной причине. Может, они на работе были, или в соседней комнате ругались. 

А тут я, ору и нарушаю дисциплину. Неизвестно, предлагал ли мне брат заткнуться или сразу приступил к эффективному подавлению звука. И вот он берёт носовой платок и кладёт его мне на лицо. Говорят, я замолчала сразу. Как будто я не обезьяна, а попугай по гороскопу. Я лежала тихо и даже не ворочалась. Может я, конечно, испугалась. Или недоумевала. Но лежала тихо. А потом пришли родители, сняли с меня платок и увидели обалдевшие глаза. Так мне рассказывали. Во всяком случае, я до сих пор люблю спать, накрывшись с головой.

Иногда брат, конечно, со мной играл, а не только тряпку на морду укладывал. 

Но вообще-то я бы не доверяла мужчинам особо в этом деле. 

Вот отец. Чёрт его знает, с чего это он решил со мной поиграть. А мне тогда было года полтора. То есть ещё несколько недостаточно жизненного опыта, чтоб предвидеть последствия своих поступков. Слегка недееспособная я была на тот момент. И вот отец зачем-то учил меня падать головой в подушку. Да, это весело: сидишь, а потом бах! Лбом в подушку. 

Это было весело в кровати. 

А потом отец пошёл на кухню. И я за ним. Потому что не наигралась и желала продолжить. 

А жили мы тогда в доме с печным отоплением. И в этот день на кухне стояло ведро с углём. Это было единственное, до чего я могла с пола дотянуться. И я села около ведра, позвала маму («Мама, смотри, как я могу») и со всего размаха упала лицом на ведро с углём. 

Кровищи было много: я рассекла себе лоб ведром. Кровь, уголь, слёзы — мама, конечно, была в шоке. 

Но, между прочим, всё закончилось более-менее благополучно: всего-то шрам на лбу остался над левой бровью. Глаза и нос не пострадали: я не рассчитала и еле достала лбом до края ведра.

Я не спорю, вероятно, были какие-то ещё последствия этой игры. Точно неизвестно. 

Но в моей семье это рассказывали как пример глупости маленьких детей. Меня конкретно. И у меня нет основания им не верить. 

Нет, огороды я не люблю. Не привлекают меня сельскохозяйственные работы на свежем воздухе.

А вот в помещении почему цветок не завести? Это пожалуйста, это можно попробовать. Ни мух тебе, ни палящего солнца. И вода под рукой. И стоять в три погибели полдня не надо. Все чисто, аккуратно. 

И вот я решила — заведу цветочки. Вот такие, чтоб зелени много. Или вот такие — необычно выглядят. В общем, с чего-то надо начать.

Купила, конечно, горшок. Посадила. Название не спросила — дали росток и ладно. Потом узнаю. 

Потом второй горшок купила. Пока росток в первом и не собирался удивлять меня красотой и размахом листьев. Обещали, что второй цветок будет расти как сумасшедший. И удивлять меня пышностью форм. Как называются? А черт их знает. Растут и растут.

Я, конечно, сразу не поверила. Даже несколько недоумевала — принесли мне сухую ветку, на конце которой торчали мелкие ростки. Сантиметра 3-4. И корешки, да. Вот корешки меня убедили. Посадила. 

Жду. Полила, конечно. 

На другой день вижу — действительно, потянулись вверх росточки от сухой ветки. День тянутся, другой. Неделю уже… выросли в длинные ветки. Листьев пока не видно. Может, мне не то дали? А что, человек неопытный, пусть выращивает на первое время, тренируется. А не получится — и выбросить не жалко. 

Так я подумала. И отвернулась на время от этой страсти. Но, конечно, снова полила.

А тут и второй цветок начал оживать: новые листы появились, широкие, яркие. Не то, что этот сухостой: уже высота сантиметров 30, снизу всё лезут и лезут эти острые пики. А листьев нет. Странно, конечно. Но решила пока не выбрасывать — горшок пустовать, что ли, будет? 

Хожу теперь ежедневно смотреть на первый цветок. А он за три дня ещё один лист дал! 

Ну, думаю, хоть тут свезло. Хоть одно достойное растение получилось. 

Пошла неделя, пошла снова поливать первый цветок. А там… А там уже лес вырос. Как бамбук. И на каждом стволе — распустилось … распустилась… даже не знаю, как назвать. Вот такое: 

Это, конечно, серьёзная победа. Теперь я, конечно, знатный цветовод, а как же. Это просто во мне дремали такие серьёзные таланты. И со всей энергией идиота принялась сажать всё подряд: монстеры, диффенбахии, драцены, традесканцию и тёщин язык. Через год у меня набралось больше пятидесяти горшков. Ставить и вешать было уже некуда. Но меня было не остановить: я выпрашивала, покупала и воровала новые и новые росточки. Конечно, покупала меньше. 

Скоро ко мне стали ходить экскурсии: 

– А что это у тебя цветёт? А, драцена… Она же не цветёт в неволе! Ей особые условия полагаются…. А это что цветёт? Диффенбахия? А что, она вообще цветёт? Или ты просто цветок пластмассовый воткнула? Вон оно чё…

Некоторые росточки, конечно, погибли. В основном они гнили: поливала я цветы остервенело, почти ежедневно: летом потому что самый рост, зимой потому что сухой воздух. На особые условия содержания меня не хватало, а вода же всем нужна!!! Какой от неё вред? А кто сгнил — сами виноваты, от рождения нездоровые были, тут мои полномочия всё.

За пять лет я превратила свой рабочий кабинет в филиал джунглей. Вакханалия закончилась с увольнением: дома цвета отказались расти. И погибли все. Остались только два живучих фикуса Бенджамина: хоть и не гигантские, а растут. 

Хотят попыток погибнуть не прекращают. 

Мальчик был серьёзный и деловой. Он пришёл на урок английского. Десятилетний мальчик. На черта ему репетитор в третьем классе, да ещё по английскому, лично мне не вполне понятно. 

Но вот он сидит и ждёт. Рядом сидят три тётки: две родительницы и администратор. Родительница тоже ждут каких-то своих мелких детей с занятий. Может, у логопеда они занимаются. А мальчик нет, тот английский ждёт.

Вот они все вчетвером и беседуют.

— А где тебя, к примеру, две недели носило? — спрашивает администратор. —  На занятиях тебя не наблюдалось. Может, — говорит, — болел?

— Нет, — отвечает мальчик, — я не болел. Я, может, с друзьями в деревне был. Там папа дом строит. Некогда было на английский ходить. 

— А чем вы, к примеру, с друзьями занимаетесь? Чем заполняете внешкольное свободное время? — спросила родительница 1.

— А мы болгаркой доски пилим и свой дом строим, — спокойно отвечает мальчик. 

Обе родительницы медленно бледнеют, и у них останавливается дыхание. Они в ужасе. Представляют всевозможные ужасные травмы от последствий манипулирования болгаркой. И ладно бы парень был хотя бы лет двенадцати. А то ведь третьеклассник. Мелковат для серьёзного инструмента. 

Вот дамы восстановили дыхание. И снова спрашивают:

— А папа тебе разрешает таким опасным инструментом пользоваться? 

— Конечно, разрешает, — отвечает ребенок. — Он сам меня научил. 

Теперь уже в обмороке все три дамы. Даже стрессоустойчивая администратор закатывает глаза. Как?! Да что ж за папаша такой, какому не дороги пальцы и вообще — конечности своего маленького ребятёнка? И других ребятёнков, которые при этом присутствуют и являются его друзьями и подельниками? 

— А мы ещё хотели построить причал, — продолжает мальчик. — Так мне папа обещал пистолет с гвоздями. Сказал, что так пальцы целее будут.

Родительница 2 схватилась за сердце и попросила у администратора валидол. 

Ужасы жизни этого ребенка тётки слушали ещё минут десять. Тут были и дрель, и рогатки, и пила, и много чего ещё ужасного и пугающего. И даже как он вот прямо вчера ходил по льду пруда. Ходил вместе с товарищами. Что они там делали на льду — неизвестно, никто не спросил, потому что пили уже вторую порцию валидола. То есть на улице +4, лед некрепкий, потому как март. А они на лёд! Одни и без родителей! И как этот ребёнок выжил и цел остался? До чего нынешние родители не заботятся о здоровье детей. Опёка по ним плачет. 

Несчастный ребенок опасностью, видимо, пренебрегал. Выглядел спокойным. Подумаешь, дырку просверлил и костер разжёг… И гулял по льду пруда. Да он, может, каждые выходные так развлекается в присутствии других несовершеннолетних.

Мальчика позвали на урок. А тётки ещё долго перемывали кости родителям и ужасались. И клялись никогда своим детям таких опасностей не позволять.

Что думают об этом папы этих особо охраняемых дитёнков — мы не знаем.

Он встретился мне случайно. Или я ему. 

Но, вообще-то это он приехал в наш город. Он какой-то инженер был, по автомобилям. И на заводе работал. А жил в гостинице. 

И не встретились бы мы никогда, но я работала охранником в этой гостинице. И в мои задачи входило открывать всем ворота, входные двери. Но, однако, я не привратник, а охранник: вот пульт, вот телевизоры, вот сейф с оружием. Нам не рекомендовали по территории шляться с оружием. Сказали — тут половина проживающих — иностранцы, чтоб избежать случайной стрельбы и дипломатического скандала, мы вам запрещаем. А полицию вызывать можете, это пожалуйста. Хоть три раза. Главное — беречь эти иностранные морды, чтоб не жаловались. 

И вот бережём. Открываем двери, закрываем, смотрим, чтоб драгоценных постояльцев никто не подстерегал в коридорах. Ночью следим, как они в ресторане на первом этаже барагозят, а потом в номера еле возвращаются. Они нас не видят, натурально, а мы их видим — на мониторах. И каждую собаку в лицо знаем. 

И вот в какой-из таких развесёлых дней возвращается этот австриец домой, то есть в гостиницу, поздно ночью. 

Зашёл на территорию. Хорошо, молодец. Ведём его дальше. А дальше ему надо обойти здание вокруг, мимо дверей гаража и запасного выхода. Ему надо к парадному входу. Парадный вход — аккурат с гостиничной автостоянки. А этот нетрезвый инженер-иностранец вдруг стал ломиться в ближайшую дверь — дверь гаража. Я, конечно, могу открыть ему и гаражную дверь, но не имею права. Поэтому просто жду, что будет дальше.

А вокруг — зима, ночь. Мороз, опять же, снег только утром почистят. А он нетрезвый и в кроссовках. 

И вот этот австриец, видит, что ему не открывают, отчаливает и движется в сторону автостоянки метрах в пятидесяти от здания. По щиколотку в снегу.

Вот дошёл до автостоянки, хорошо. Наблюдаем дальше. А дальше этот клоун начинает копаться в карманах, бродит между машин и оглядывается. Черт знает, что ему надо. Машину свою ищет, допустим. Зачем? Собрался ехать? Да он же пьян как сволочь. Или хочет в машине погреться?

Конечно, при таких раскладах мой долг не допустить ни первого, ни второго: угорит ещё страдалец.

Надо идти выручать. 

Иду. Как сидела в кабинете, так и пошла. Подхожу к нему поближе, трогаю за плечо. Австриец приседает и оборачивается: глазки круглые от ужаса, губки дрожат. То ли не ожидал вообще кого-то тут встретить, то ли не ожидал конкретно меня и конкретно в таком виде: в футболке с короткими рукавами и тапочках на фоне февральской метели. И с широкой интернациональной улыбкой на лице. Без признаков холода в организме, да. Прямо чёрный ангел смерти на белом-белом покрывале февраля.

Подождала, когда иностранец причешет свои растрёпанные чувства, и предлагаю, типа, гутен таг, ком цу мир, гражданин, шнеллер, а то околеешь на пороге места временного размещения. (Нет, хенде хох не сказала, хотя очень хотелось. Вот только подошла к нему, так и тянуло рявкнуть: «Хенде Хох!». Но не рискнула: вдруг обидится и нажалуется.) 

Австриец ещё подрожал губами и начал мне что-то объяснять. Даже потрогал пальцем мою голую руку. Блекочет на своем каком-то языке, мне не понять. Я аккуратно взяла его за локоток, повторила просьбу проследовать к месту временного проживания и показала рукой в сторону гостиницы. Он неуверенно, но пошёл. И все эти метров пятьдесят пытался что-то мне втолковать. Я кивала головой, но уверенно подталкивала его к нужным дверям. Открыла входную дверь, довела до нужного этажа, до нужного номера. И ушла к себе на рабочее место. Проследить, чтоб этот малахольный снова не отправился гулять в ночи по морозу.

Не то чтобы я особо переживала. Но международного скандала тоже не хочется, знаете ли. Всё-таки тогда мы с ними дружили. И напрягать международную обстановку своими непрофессиональным действиями я не рискнула. 

Когда вся семья держится на тебе, это не так-то просто, я вам скажу. Особенно, если время тяжёлое. А в семье работаю только я. Я, может, и хотела бы покупать ребенку игрушки всякие да разные. А на что? Тут стоишь в магазине и думаешь: так ли нужен мне хлеб или картошкой обойтись? Её, слова богу, не надо покупать. А денег на день — сто рублей. Иногда — двести. Потом, конечно, получше стало. 

Поэтому проблему игрушек я решала без покупки. Бабушки — те, конечно, что-то покупали. А я игрушки делала. 

Сшить, связать — это каждый сумеет. Я шла дальше. 

Вот, допустим, рубим дрова. К топорам-то я с детства приучена, тут мужу, конечно, повезло. Он теперь мог свободно жаловаться на спину, на плечо, на то и другое — дрова есть кому нарубить. И вот, стоим вдвоём — я брёвнышками любуюсь, он пока ещё машет топором. И я ему показываю одно очень примечательное небольшое брёвнышко. Полено то есть. Вы понимаете, да? Очень уж оно Буратино напоминало. Вот нос, ворот макушка. Ног и рук, натурально, нет, но я решила, что это можно исправить. Что-то измыслить можно на худой случай. Прикинула: размерчик у Буратино будет сравним с размером самого ребенка. Решено — Буратине быть. 

Показываю перспективное полено мужу. Он, конечно, бросает этот скучный труд по заготовке дров и начинает рассуждать, как он всё это провернёт. Я радуюсь и отдаю полено в руки мужчины. 

А мужчина, надо сказать, интересный. Если он произносит фразу «Надо этим заняться…» — пиши пропало, никогда не займётся.  То ли эту фразу враги ему навязали, чтоб напрочь отключать память, то ли она изначально была у него в прошивке. 

И вот проходит неделя, а Буратино вроде бы пока не начал нарождаться. Спрашиваю, мол, как работа идёт? Не пора ли шить колпачок и ножки придумывать? Вот тут-то я и услышала кодовую фразу: «Да пока нет ещё, то спина не разгибается, сами понимаете, то голова, наоборот, болит. Надо, — говорит, — как-нибудь этим заняться…»

Такие дела. Ждать, что спина пройдёт — не резон. С чего ей пройти-то? Вот если б он тяжко работал, упахал спину — была бы надежда, что-то она пройдет, когда работа тяжкая закончится. А муж на диване лежит. Тут без шансов. 

И, выходит, надо самой браться за нож и топор. Или что там ещё понадобится для изображения личности Буратино. 

И ведь надо делать тайком от ребенка. Это если хочешь сказку подарить и сделать вид, что Буратино сам нарисовался. Без Мальвины, правда, но вполне самостоятельно. Такая была идея. Не новая. К моему ребенку так однажды уже крыса приходила. На день рождения. А в животе у крысы — конфеты шоколадки. Всё, что надо маленькому ребенку конца 90-х. Из бедной семьи, уточняю. А то найдутся тут граждане, которые из благополучных. Так у них, небось, какие-нибудь приставки были. Или велосипеды в виде подарков мелким девчонкам. А моя ничего, и сникерсу радовалась. Она и сейчас любой мелочи радуется, а тогда и вовсе счастливая была: крыса в дверь постучала! Да ещё и с подарками. 

В общем, надо делать тайком. А когда это тайком? Утром веду ребёнка в сад, потом сама на одну работу, на вторую. Ближе к ночи ребенок дома — тоже не спрячешься. И как? 

Но, однако, исхитрилась. Нос, слава тебе господи, особо делать не пришлось, нос был в виде сучка. Зубы. Вот зубы помучилась резать: берёза все-таки твёрдое дерево. Но зубы получились крепкие, зловещие. Опять же глаза. Остальное шила. Так и болтались на этой Буратине мягкие руки, мягкие ноги. И колпачок! Чтоб деревянную макушку прикрыть. 

Готово. 

Муж, конечно, посмеивался: и нос, мол, как у бабы Яги, и глаза, а особенно зубы… В целом, говорил, производит пугающее впечатление. И говорил, что мелкая дочь начнет внезапно заикаться от такого подарка. Советовал посмотреть, как в детской литературе изображался этот персонаж. Чтоб, значит, не смешить людей.  «Мамой Карлой» меня назвал. 

А между прочим, мелкая дочь не стала заикаться. Конечно, сначала она настороженно приняла деревянного мальчика. Даже потрогала зубы и глаза пальчиком. Но потом ничего, освоилась. И самолично стирала этому Буратине рубашку и штаны. И он ещё долго у неё хранился. 

И теперь гордо и честно говорит, что детство у неё было трудное детство, деревянные игрушки. 

Вообще публично выступать может не всякий. Не всякий, знаете ли, наберётся душевных сил и выйдет перед коллективом речи толкать. 

Но, с другой стороны, — не каждый знает, на что он способен в конкретный исторический момент. 

Вот как-то со мной такая история приключилась. Работала я на заводе. И возраста была как раз комсомольского — мне 18 было. Приходит на рабочее место комсомольский секретарь и говорит: надо, мол, одного особо шустрого работника откомандировать на заводское собрание: рассказать, как живётся молодым рабочим на нашем страшно секретном, но передовом предприятии. Мы потом это всё в газете пропечатаем и будем молодёжь таким макаром на завод заманивать.

— Кто, — спрашивает этот секретарь, — готов поделиться своим счастливым молодым опытом?

— А вон, — говорит бригадир, — есть у нас такая Линда. И так ей тут хорошо, что решила поступить в институт и всем потом тут руководить, чтоб ещё лучше сделать. Такая вот передовая  работница. Берите! Вон она паяльник точит.

Бригадир, конечно, наврал немного. Поступать в институт я готовилась, но по совершенно другой специальности и возвращаться на завод не планировала. И вообще я на заводе оказалась случайно. 

И вот подходит этот их комсомольский секретарь и такое мне говорит:

— Вы, как есть передовой молодой работник комсомольского возраста, то просто обязаны рассказать всем о счастье заводского труда. Начинайте готовиться прямо сегодня. В пятницу — выступление, в 17.00. Выступать будете пятнадцать минут. Больше никак нельзя — докладчиков много намечается. 

Я, конечно, и до этого на людях выступала. И даже Деда Мороза в пятом классе играла. Но вот так чтоб при всех серьезных работниках целого завода — этого не было. 

А тут — надо!

Надо так надо. Села писать речь. Пишу, пишу, а всё больше пяти минут не набирается. Ладно, и так сойдёт. Тут бы то, что есть, прочитать без запинок. При всём-то народе.

Вот пятница. Прихожу в зал для торжественных заседаний, а там уже ползавода торжественно заседают. И уже кто-то со сцены умные слова говорит. И грозит кулаком империалистам. 

Стало несколько страшновато. Но ничего, сижу. Вдруг, думаю, про меня забыли. Я тогда домой пойду, куплю кефир с булочкой и ужинать стану, а не вот это вот всё. 

Но сижу пока. 

Смотрю, бежит ко мне этот чертов секретарь, пригнулся, чтоб, значит, не мешать общественности слушать про империалистов, и перебирает лапками. 

Притопотал и заявляет мне такие слова: 

— Попрошу, — говорит, — тебя поскорее к трибуне, потому как половина докладчиков не пришла, а половина уже выступила. Ты и так опоздала на десять минут. И регламент, — говорит, — твоего выступления несколько изменился. Теперь ты должна выступать полчаса, потому что кто ж заканчивает собрание через десять минут? Мы должны заниматься просвещением контингента, а не профанацией.

Я, конечно, слегка возмутилась. Потому как кто такие «мы»? И потом, почему бы гражданам самим не просветиться и не ждать милостей от таких неопытных и непунктуальных докладчиков, как я?

Но, конечно, пошла. Встала у трибуны. Оглядела зал. Зал устало оглядел меня. Все после работы, всем всё надоело. И я сказала честно, мол, доклад у меня коротенький, на пять минут. А потом я пойду по своим делам и отвлекать их от отдыха после работы не буду.

Секретарь где-то на заднем фоне охнул и чем-то стукнул. Может, в обморок упал. Но, однако, никто да мной не пришёл и с трибуны не стащил. 

Пять минут я скучно мусолила бумажку. Дочитала, положила бумажку в карман и говорю, мол, до свидания, граждане работники завода, мне пора. 

И тут один очень недовольный гражданин с какого-то там заднего ряда вдруг орёт мне такие слова: 

— Куда это вы собрались, товарищ докладчик. А вопросы? Мы, тут присутствующие, имеем полное право задавать вопросы. Меня, говорит, очень интересует, вы замуж не собираетесь? 

Я, натурально, удивилась. Потому как вопрос шел вразрез с содержанием доклада. 

— Не собираюсь пока, — честно говорю. — Я же сказала - учиться в институте собираюсь. 

— Удивляюсь я современным девицам, — говорит этот гражданин, — всё какие-то институты. Вы бы сперва семью завели, ребёночка родили… А потом бы о институте думали. Честное слово… А то жены нормальной не найдешь: то руководитель, то вот как вы — передовой работник. А нам кого в жены брать? 

На него, конечно, все зашикали. Но, однако, нашлись и такие, которые засмеялись и согласились с ним: мол, да, такие бабы пошли, и не подступись. 

Я, безусловно, никогда не выступала на таких крупных мероприятиях и не знала, как там на эти вопросы отвечать. Но на собраниях поменьше сама могла кого угодно отчитать: в школе я заведовала идеологическим сектором. Потому как мысли свои могла выражать свободно и позицию имела, партией одобренную.

А тут этот… Задел мои комсомольские чувства. И несколько возмутил отсталой точкой зрения. 

Я оперлась ладонями о трибуну, вперилась в мужика взглядом и двинула речь о предназначении женщины в обществе. В русле решений двадцать седьмого съезда коммунистической партии. Затронув мировую политику и необходимость противостоять гнилостному влиянию запада. Отдельно оценила усилия общества в деле освобождения женщины из векового плена. И так далее. 

Получилось недолго, но провокационно. Разгорелась дискуссия. Местами переходящая в скандал. Драться, правда, не решились: всё-таки тема недостаточно актуальная для драки. Вот если бы про премии спорили… А так нет. 

Некоторые, конечно, тоже полезли на трибуну, тоже хотели донести до комсомольской общественности свою точку зрения на острый вопрос. Другие махали руками, ругали правительство и руководство завода.

Секретарь, что интересно, не пытался остановить народное обсуждение. Сначала, конечно, возмутился отступлением от темы доклада и вертелся рядом, намекая. Что, как бы, пора по домам. Но его оттёрли от трибуны новые выступающие. 

Спорили минут сорок. Я уже равно сидела на своём месте и поглядывала на открытую дверь зала торжественных заседаний: очень домой хотелось. И я тайком сбежала. 

Не знаю, чем всё закончилось. Мне не рассказали. Но на следующий день в цех пришёл этот секретарь комсомола и категорически заявил, что я буду выступать на каждом комсомольском собрании. Потому как живое общение — это то, к чему нас и призывает руководство партии и страны. В нынешних исторических обстоятельствах. И недовольно поджал губы. Видимо, ему-таки попало от начальства. 

А вот за что попало: за то, что другие лекторы не пришли, или незапланированная дискуссия мимо повестки дня так расстроила руководящих товарищей — тут я не знаю. Тут всё покрыто тайной. 

Потом я с завода уволилась. И как в дальнейшем шла их комсомольская жизнь — не знаю. Но выступить перед публикой теперь могу свободно. Есть, знаете ли, опыт. 

Дело было летом. Потому что а когда мне ещё на пляж ходить? Вот, иду. 

А иду, что интересно, не одна, с подругой. Она тоже, скажу сразу, не особо устойчива в смысле характера и чувств.

Вот идём. Вокруг солнце, травка. Кустики тоже, не без этого. А идти немного полем. В сторону нефтебазы, потом налево и ещё полкилометра. Далеко то есть от заселенных кварталов. И вот идём полем налево от нефтебазы. Проходим мимо кустика, и случайно заглядываемся на какой-то там особо красивый листочек. Или, может, мы бабочку увидели: дуры же молодые, нет чтоб об интегральном исчислении думать! Тогда такого конфуза не случилось бы. 

Вот смотрим мы на бабочку, и подруга начинает тихо подвывать. Я, конечно, сначала удивилась такому несоответствию её поведения красоте природы. Пригляделась, что за бабочка там такая кошмарная, чтоб аж прям выть. 

А я немного того, подслеповата. Зрение то есть у меня не очень. И я, значит, наклоняюсь к кусту, чтоб рассмотреть, шагаю к кусту поближе… Под ногу попадает какой-то предмет, я на этот неуместный предмет чуть не свалилась. Но ничего, на ногах устояла. 

А подруга уже и причитать начала. Наклонилась я посмотреть, что нарушило мое равновесие, а там, натурально, мужик лежит. И ноги из кустов выставил, зараза. 

Мужик выглядел подозрительно, не поспоришь: синие скрюченные пальцы, синие губы, опять же — не отреагировал на мои инсинуации. Я ж ему как бы ногу отдавила. А он лежит и ни мур-мур.

— Да, — говорю я подруге, — я в каком-то смысле даже понимаю твою несдержанность, этот гражданин, похоже, помер. 

— Помер! — начала закатывать глаза подруга, не забывая при этом выть по его усопшей душе. — Вот прям мертвец? — всё ещё не верила она и тоже наклонилась пониже, чтоб, значит, поточнее разглядеть. Осмелела и потрогала синие пальцы. Тело не реагировало. 

— Да, — задумчиво сказала она, — Крови, конечно, не видно, но на живого не похож. Может, у него сердце прихватило? 

— Какая нам разница, — сказала я. — Давай кому-то звонить и сообщать о таком неприятном инциденте. 

Позвонили. Там у нефтебазы телефон висит. Как раз напротив куста с покойником. 

— Вы точно знаете, что человек мертвый? — уточнили на том конце. — А если не уверены, чего звоните? Вы, — говорят, — сперва пульс у него проверьте, чтоб мы не зря мотались по городу, у нас и живым скорых не хватает. А этот подождёт. Вы, главное, никуда не уходите. 

Пульс я, конечно, проверять не стала. Так и сказала, мол, остерегаюсь посторонние трупы пальцами хватать. А пусть просто поскорее приезжают, потому как нам в чистом поле с покойником некомфортно. 

Дама отключилась. 

Подруга, конечно, немного пришла в себя и перестала издавать истеричные звуки. И теперь мыслила здраво.

— Я, — говорит, — боюсь присутствовать в чистом поле рядом с этим покойником. Я вообще опасаюсь подобных личностей. Давай, говорит, — отойдем в сторонку, и оттуда поглядим, как его спасать будут. 

Мы отошли в сторонку и простояли там минут десять. Никто не ехал. Нога покойника четко виднелась на фоне зелёной травки.

— А откуда они узнают, что это именно мы нашли этого неживого гражданина? — снова здраво рассудила подруга. — Пойдем отсюда вовсе. Они, может, через час приедут. Потому как если он уже помер — какая разница, сколько ему лежать, тут никакой спешки нет. Они и не будут спешить. А ежели он живой — то почему у него руки синие и не дышит? 

Пока она так рассуждала, она неосторожно повернула голову в сторону куста и снова изобразила ужас и потерю сознания. Я её подхватила под руку и тоже посмотрела в сторону куста: наш покойник уже встал и, покачиваясь, плелся в сторону города. А навстречу ему по проселку неслась «скорая».

— Пошли, — сказала я, — они встретятся без нас. А если не встретятся — то тем более нам пора уходить: что мы им скажем по поводу отсутствия покойника? Где мы возьмём другого? Нас оштрафуют. Пошли лучше на пляж, там народу много, мы там затеряемся и ответственности за ложного покойника нести не будем. 

Мы поскорее убрались с места действия. Дальнейшая судьба мертвеца нам неизвестная. И нашли ли медики кого-то ещё под кустом, тоже не выясняли.