Развивающая игрушка, показывает превращение гусеницы в бабочку.

Размер гусеницы 11 см., размах крыльев бабочки 15 см. Игрушка связана из хлопковой и шерстяной пряжи. Наполнитель холлофайбер.

Сладкая катастрофа

Однажды мама отлучилась в аптеку за лекарством для бабушки. Перед уходом она строго-настрого наказала Лизе и Машеньке: «Не включайте плиту, не трогайте духовку, в холодильник без меня не лазайте!» И пообещала принести по шоколадной конфете, если они будут послушными.

Девочки закрыли дверь на цепочку и задумались: «Чем бы заняться?»
— Давай нарисуем маме открытку! — предложила Лиза.
Они взяли фломастеры и стали выводить цветы и сердечки. Но чем дольше они рисовали, тем сильнее хотелось сладкого.

— Знаешь, — вздохнула Машенька, — а ведь мама спрятала в шкафу новую банку варенья. Хочешь, попробуем?
— Но мама запрещала… — замялась Лиза.
— Она про варенье ничего не говорила! — возразила Машенька. — Варенье — это не плита!

Девочки достали банку, но крышка не поддавалась.
— Держи крепче! — скомандовала Лиза, потянув крышку изо всех сил. Банка выскользнула из рук и — бух! — разбилась о пол. Липкая клубничная лужа растеклась по кухне, а осколки блестели, как опасные льдинки.

— Ой-ой-ой! — ахнула Машенька. — Мама нас…
— Быстро уберём! — перебила Лиза. — Найдём совок!
Но совок был высоко, и вместо него они схватили мамину любимую поварёшку. Пытаясь собрать осколки, девочки размазали варенье ещё больше.

— Надо вытереть пол! — решила Машенька, хватая рулон бумажных полотенец. Но рулон размотался, как змея, и прилип к варенью.
— Воды! — закричала Лиза, открыв кран. Шланг от душа случайно соскользнул, и струя хлынула на стену.

Тут в кухню вбежал кот Барсик, привлечённый сладким запахом. Он поскользнулся на варенье, в панике запрыгнул на стол и опрокинул коробку с мукой. Белое облако окутало комнату, оседая на липком полу, девочках и даже на люстре.

— Дзинь-дзинь! — зазвенел звонок.
— Это мама! — в ужасе прошептала Лиза. — Говорим, это Барсик…
— Врать нельзя! — всхлипнула Машенька. — Давай признаемся!

Они открыли дверь, дрожа как осиновые листья. Мама застыла на пороге:
— Что… это… было?
— Мы хотели сделать сюрприз… — выдавила Лиза.
— И испекли бы… если бы не Барсик… — добавила Машенька, показывая на кота, который сидел в муке, словно в снегу.

Мама вздохнула, сняла пальто и закатала рукава:
— Ну, помощницы мои, берём швабры и тряпки. Будем убирать по-настоящему!

Они отмывали кухню два часа. Мама показала, как правильно мыть пол, аккуратно собирать осколки и даже испекла с девочками печенье, разрешив помесить тесто.
— Видите, как важно слушаться? — сказала мама, когда кухня засияла чистотой. — Но за честность полагается награда.

Она протянула им по шоколадной конфете.
— А Барсику? — спросила Машенька. — Он ведь тоже «помогал».
— Барсик сегодня моет лапы сам, — строго ответила мама, но глаза её смеялись.

Девочки разделили конфеты на три части — самую большую отдали маме. Ведь она научила их, что ошибки можно исправить, если не бояться признаться и действовать вместе.

Серебряный урок.

Когда мне было десять, а моей сестре Кате — двенадцать, мы обожали семейные праздники. Не из-за подарков или конфет, а потому, что тётя Маша, папина сестра, всегда привозила из города волшебные истории. Она работала актрисой и умела рассказывать так, что даже бабушка забывала вязать, а дед откладывал газету.

В тот день готовились к её приезду особенно тщательно. Мама напекла пирогов, а папа строго сказал: «Сегодня вы будете сидеть тише воды. Тётя Маша устала с дороги — никаких глупостей!» Мы кивнули, но Катя тут же прошептала: «Тише воды — это как? Мы же не рыбы!»

Первые полчаса всё шло идеально. Тётя, в сияющем платье, повествовала о гастролях в Италии. Мы, раскрыв рты, слушали про древние театры и встречу с певцом, который подарил ей розу. Но тут в комнату влетел наш кот Барсик, гоняясь за мухой. Он вскочил на стол, задел вазу с компотом, и липкая волна поползла прямо к платью тёти.

Катя, не раздумывая, схватила первую попавшуюся тряпку — это оказалась папина праздничная рубашка, лежавшая на стуле. Она бросилась вытирать лужу, но тётя, не заметив компота, вскрикнула: «Катись! Ты портишь моё платье!» Рубашка оставила синий след на розовом шёлке.

Тишина взорвалась. Папа побледнел, мама схватилась за сердце, а тётя Маша зарыдала: «Я же завтра на сцену в этом наряде!» Нас отправили в угол с формулировкой: «Пока не научитесь думать!»

Через неделю, когда страсти утихли, папа объявил: «Завтра тётя снова приедет. Правила просты: не двигаться, не трогать ничего и не открывать рта без спроса». Мы поклялись, как солдаты.

Вечер начался мирно. Тётя, облачённая в новое платье, рассказывала о репетиции. Мы сидели, словно фарфоровые куклы. Но тут Барсик, верный своей привычке, запрыгнул на буфет, где стоял мамин торт «Наполеон». Лакомство качнулось, и вишенка покатилась прямиком на колени тёти.

Я увидел катастрофу, но вспомнил папин наказ: «Не двигаться!» Катя, стиснув зубы, тоже замерла. Вишенка мягко приземлилась на шёлк, оставив алый след. Тётя, увлечённая рассказом, не заметила. Мы переглянулись. В глазах Кати читался ужас: «Делать что-то — нарушим приказ. Молчать — будет хуже».

Решение пришло, когда тётя поднялась за чаем. Я дёрнул Катю за рукав, мы синхронно дунули на вишню. Она улетела под стол, а Барсик, решив, что это игра, ринулся в погоню. Торт рухнул на пол с глухим «бух».

На этот раз виноватыми оказались все. Папа вздохнул: «Запрети им дышать — задохнутся. Дети, правила — не цепи. Если видите беду — кричите, даже если велели молчать!»

Тётя Маша неожиданно рассмеялась: «В театре есть правило: если партнёр забыл текст — improvise! Придумай, спаси сцену. Ваша импровизация с вишней была гениальна… пока не уронили торт».

С тех пор мы усвоили: правила, как серебряные нити, прочны, но иногда их нужно сплетать заново. А тётя, кстати, взяла нас на премьеру. В антракте Катя шепнула: «Смотри, декорации шатаются!» Я, недолго думая, крикнул: «Осторожно!» Оказалось, так и было задумано. Но нас всё равно поблагодарили — вдруг?

Как говорила тётя Маша: «Лучше десять раз перестраховаться, чем один раз провалить спектакль». Эти слова мы записали в сердце серебряными буквами.

Родители ушли в театр. Мама долго выбирала платье, а папа в последний момент чистил ботинки у входной двери. Катя сидела за столом, уткнувшись в учебник, и старательно выводила в тетради примеры. Она нарочно громко вздыхала, перелистывала страницы и даже спросила: «Мам, как пишется "превращение"?» — чтобы казаться занятой. Но как только щёлкнул замок, она вскочила со стула.

Сегодня она решилась. Мамин старый комод с резными ножками манил её годами. Там, в верхнем ящике под шёлковой шалью, лежала тайна — серебряная брошь в форме птицы с сапфировыми глазами. Бабушка носила её на парадном платье, а потом подарила маме «на счастье». Кате строго-настрого запретили даже прикасаться к ней: «Хрупкая, уронишь — рассыплется!»

Но разве можно удержаться? Девочка потянула ящик. Шаль пахнула лавандой и чем-то далёким, словно самим прошлым. Брошь холодно блеснула в её ладони. Катя поднесла её к окну — сапфиры переливались синими искрами, словно крылья птицы вот-вот дрогнут. Она приколола брошь к платью и закружилась перед зеркалом, представляя себя принцессой из бабушкиных сказок.

Щелчок. Что-то упало на пол.

Сапфировый глаз лежал у её ног, а птица на броши смотрела пустой ямкой. Катя замерла. Сердце стучало так громко, что звенело в ушах. Она подняла камень, пытаясь вставить его обратно, но тонкие серебряные усики, державшие сапфир, согнулись. Всё было бесполезно.

«Мама убьёт меня», — прошептала она, судорожно заворачивая брошь в шаль. Ящик захлопнулся с глухим стуком.

Весь день Катя металась по квартире. Она мыла посуду, подметала пол, даже поливала кактус, который уже цвёл второй раз за год. Но мысли крутились вокруг птицы с сапфировым глазиком. Что, если сказать, что это мышка столкнула шкатулку? Или ветер из окна? Нет, вранье сделает всё хуже. Бабушка всегда говорила: «Правда — как иголка: вылезет из тюфяка, даже если спрятать».

Родители вернулись засветло. Мама сразу пошла переодеваться, и Катя, затаив дыхание, ждала.

— Катюша, ты не видела мою синюю шаль? — раздался из спальни голос.

Девочка вошла, опустив голову. Мама держала в руках брошь.

— Я… я нечаянно… — выдавила Катя, и слёзы хлынули сами.

Папа обнял её за плечи, а мама молча смотрела на птицу.

— Садись, — тихо сказала она. — Этому сапфиру уже сто лет. Он выпал ещё  при моей прабабке, когда она бежала от пожара в революцию. Тогда камень потеряли, но вставили новый. Видишь, следы пайки?

Катя всхлипнула: — Ты не сердишься?

— Сержусь, что ты боялась сказать, — мама погладила её волосы. — Но брошь можно починить. А доверие — куда важнее блестящих камней.

Ночью Катя разглядывала звёзды за окном. Птица с одним глазом лежала на тумбочке, и ей уже не казалось, что она сломана навсегда. Ведь правда — как сапфир: даже если потеряется, её можно найти снова.

Той осенью, когда я только пошел в первый класс, у нас во дворе строили новую беседку. Повсюду лежали бревна, стружки и банки с вонючим лаком, а у забора стояла огромная куча щебня. Мы с ребятами лазали по ней, представляя, что это Эверест, или строили крепости, или просто валялись, смотря, как облака плывут в вышине.

Рабочие, дядя Витя и дядя Коля, разрешали нам подавать гвозди и держать рулетку. Однажды Танька даже нашла потерянную отвертку, за что ей подарили настоящую рабочую рукавицу. А я помогал носить деревянные обрезки — из них мы потом мастерили кораблики для ручья.

Но потом дяди Витя и Коля уехали на другой объект, а вместо них пришла бригада столяров — две женщины и мужчина в кожаных фартуках. Их звали тетя Люба, тетя Галя и дядя Женя. Они всегда смеялись, крутили радио на полную громкость и пели «Топ-топ, топает малыш». Мы эту песню терпеть не могли, зато обожали смотреть, как они строгают доски, и учились свистеть, зажав во рту стружку.

Как-то раз тетя Люба крикнула нам:
— Малыши, не подскажете, который час?
Я рванул домой, глянул на часы и закричал из окна:
— Половина второго!
— Благодарю, комиссар! — ответила тетя Люба. — Девчата, перекур! — И они ушли пить чай из термосов, оставив на скамейке банку с морилкой и кисти.

Тут Мишка, мой друг, поднял кисть и сказал:
— Интересно, а если этим помазать, будет блестеть?
Танька фыркнула:
— Да кто ж тебе даст!
Но я уже макнул кисть в темную жидкость и провел ею по забору. Дерево тут же стало гладким, как шоколад, и засияло.
— Вау! — завопила Танька. — Давайте покрасим скамейку!
Мишка схватил вторую кисть, и через пять минут наша старая скамейка превратилась в «антикварную», как объяснила Танька. Потом мы добрались до качелей, потом до столба с фонарем…

— Эй, а меня покрасьте! — вдруг предложила Танька. — Хочу быть, как Маугли!
Мишка, недолго думая, вылил ей на голову остатки морилки из баночки. Танька завизжала от восторга:
— Теперь я королева джунглей! Давайте еще!
Мы обмазали ей руки, ноги и даже косички, которые стали похожи на хвост ящерицы. Потом Мишка решил, что его кроссовки слишком блеклые, а я покрасил себе брови, чтобы быть «как Брюс Ли».

И тут из подъезда вышел сосед Игорь Петрович, наш участковый, в новом костюме цвета хаки. Он замер, увидев, как Танька в блестящей «шкуре» прыгает вокруг фонаря, а я размахиваю кистью, рисуя зигзаги на асфальте.
— Что за безобразие?! — прогремел он.
Я от неожиданности швырнул кисть — и морилка веером брызнула на его брюки. Игорь Петрович вскрикнул, подпрыгнул, но поскользнулся на мокром асфальте и сел прямо в лужу краски.

…В общем, Таньку мама оттирала скипидаром до ночи, Мишке пришлось месяц ходить в крашеных кроссовках, а я теперь знаю все скамейки в районе — мы с Игорем Петровичем их вдвоем перекрашивали.

Зато тетя Люба, проходя мимо, всегда подмигивает:
— Держись, парень! Как вырастешь — возьмем в бригаду. Будем тебя «Зигзагом» звать!

Теперь я каждый день прыгаю на турнике — вдруг это поможет быстрее вырасти.

Тайное всегда становится явным

Мама сказала мне вечером, строго глядя в глаза:

— Если не уберешь в комнате, завтра не пойдёшь в кино с папой. Понял? Тайное всегда становится явным!

Я кивнул, но, как только она вышла, подумал: «Какое там тайное? Просто игрушки под кровать закину — она и не заметит». Быстро собрал машинки и солдатиков в коробку, сунул её под покрывало, а крошки от печенья смахнул в открытое окно. «Вот и убрано», — решил я и лег спать, довольный своей хитростью.

Утром мама, заглянув в комнату, улыбнулась:

— Молодец! Теперь можно в кино. Но сначала помоги папе вынести мусор.

Сердце ёкнуло. Мешок был тяжелый, а на улице лил дождь. «Зачем мокнуть? — мелькнула мысль. — Выброшу в окно, во двор. Там же кусты, никто не увидит». Осторожно приоткрыл створку, швырнул пакет вниз и побежал к папе:

— Готово!

Мы уже собирались уходить, когда в дверь позвонили. На пороге стояла соседка, тётя Люда, в фиолетовом плаще и… с тем самым мусорным пакетом в руке. Её лицо было красным от гнева:

— Это ваше? — трясла она мокрым пакетом, из которого капала коричневая жижа. — Пирожные, апельсиновые корки, а сверху — ваш блокнот с именем! Всё это приземлилось прямо на мою кошку! Бедная Муська теперь пахнет, как помойка!

Мама медленно повернулась ко мне. В её глазах заплясали зелёные искры — верный знак, что сейчас начнется гроза.

— Ты же сказал, что вынес мусор… — прошептала она.

Я опустил голову. Папа вздохнул, достал билеты из кармана и разорвал их пополам:

— Кино отменяется. Иди помой кошку тёти Люды.

— Но она царапается! — попытался я взмолиться.

— Тайное всегда становится явным, — проговорила мама, протягивая мне резиновые перчатки. — Запоминай.

Весь вечер я оттирал Муську шампунем, а она рычала, словно тигр. Когда кошка наконец заснула, чистая, но обиженная, тётя Люда фыркнула:

— Надеюсь, теперь ты понял, что окно — не мусорка?

Я кивнул, едва сдерживая слёзы. Да, мама была права. Тайное действительно становится явным. Особенно если в нём пахнет старыми пирожными и кошачьей злостью.

P.S. С тех пор мусор я выношу только в ведро. А Муська, завидев меня, шипит и прячется под диван. Видимо, её тайна — это вечная война с шампунем.

ВИКТОРИЯ

Мы её вытолкали за околицу. Камнями кидались, пока не скрылась за поворотом. А на душе всё равно гадко. Спросите: за что? Даже сейчас не сумею объяснить. Знаю лишь — заслужила.

Деревня наша — Журавлиный Лог. Не сыщешь места краше: холмы, будто зелёные волны, застыли в беге. Озеро Сонное дымится по утрам, как самовар. А луга... Слышали, как шумит пшеница в ветер? Точно старухи шепчутся о былом. Люди думают, что понимают землю, а попробуй опиши запах дождя на раскалённой глине — слов не хватит.

Тропы у нас узкие, змеями вьются меж изб. Пыль тут особенная — душистая, густая, оседает на ресницах мёдом. Бабки говорят, наш воздух пахнет детством и печёным хлебом.

Виктория, видно, этого не чуяла. Зацепи её хоть краем — глядишь, и проросла бы корнями. Но она смотрела на луга, будто на дешёвые обои, топтала траву, как городской асфальт.

У нас в Журавлином Логу есть святое место — родник Глазастик. Вода в нём ледяная, даже в июльский зной. Старик Мирон, что в войну разведчиком был, сторожит его. Говорят, он с фрицами на ножах дрался, потому и ходит с палкой — колено не гнётся. Каждую весну чистит родник, выкладывает камни узорами, будто письмена древние.

Ребята наши — Сергей, Тимка, я — Лёнька. Сергей — наш предводитель, молчаливый, как дуб. Тимка — городской, каждое лето приезжает, сбрасывает кроссовки, бегает босиком, пока стопы в мозолях не превратятся. А я... я за ними наблюдаю.

А ещё была Катька. Про неё сложно. То лазит по крышам с пацанами, то вдруг нарядится в бабкины кружева и бродит по кладбищу, венки поправляет. Говорит, слушает, как травы растут. Мы над ней смеёмся, а она бросает: «Слепые вы. Не видите, что земля дышит».

Всё изменилось, когда приехала Вика. Внучка новой фельдшерицы, из Питера. Первый день — в белых кедах, шортах с кармашками. Ходила, тыкала палкой в муравейники, смеялась, когда насекомые рассыпались паникой.

«Дикари, — кричала она, глядя на наш дранный сарай с трактором. — У вас тут музей нищеты!»

Сергей молчал, сжимая кулаки. Тимка пытался шутить, но голос дрожал. Катька же смотрела на Вику, как на диковинную птицу, то с любопытством, то со злостью.

Перелом случился у родника. Вика решила устроить «пикник» — разложила на камнях чипсы, включила музыку на телефоне. Мирон подошёл, попросил убраться. Она фантик бросила в воду: «Чё ты как собака на кость?»

Старик не сказал ни слова. Утром мы нашли Глазастик заваленный мусором. Пластиковые стаканы, обёртки, а на самом дне — Катькин венок из иван-чая, растоптанный в грязь.

Сергей нашёл Вику у магазина. Та щёлкала семечки, смеялась с приезжими шофёрами.

«Ты зачем родник гадила?»

Она подняла бровь: «А что, твой личный?»

Тогда он ударил. Не по-мужски — ладонью, пощёчиной. Мы замерли. Вика завыла, бросилась царапаться, но Тимка и я оттащили её. Всё смешалось: крики, слёзы, хруст кустов под коленями.

Потом Катька подошла. Молча подняла с земли Викин телефон с треснутым экраном. Поднесла к уху, будто слушала далёкий голос: «Он тоже плачет. Ты слышишь?»

Вика вырвала телефон, убежала. А назавтра уехала. Говорят, плакала в автобусе, прижимая к груди рюкзак с грязными кедами.

Теперь, проходя мимо Глазастика, я иногда слышу эхо того крика. Мирон снова выложил камни. Катька сплела новый венок. А слово «Вика» здесь стало ругательством горше, чем матерное.

Но когда гроза надвигается, и ветер гнёт берёзы в поклоне, мне чудится — где-то там, в дымном городе, девчонка в разбитых кедах тоже слушает дождь. И, может, впервые за жизнь — по-настоящему.

От нечего делать начал генерировать рассказы через "deepseek" Скармливаю ему какой нибудь коротенький рассказик чаще всего детский, и прошу написать похожий, бывают очень занимательные результаты, бывает что рассказ на 90% совпадает с оригиналом, а бывает что совершенно не похож на оригинал. Так что решил публиковать тут некоторые рассказы. Оригиналы постить не буду, думайте сами что было в оригинале. ВНИМАНИЕ!!! Не на какие авторские права я не претендую, это работа ИИ. И так начали.

КАК МЫ С ВОВКОЙ ОТКРЫВАЛИ ТАЙНУЮ ЛАБОРАТОРИЮ
Этим летом, когда мне стукнуло 8, а Вовке едва 6, мы задумали великое дело — создать секретную лабораторию. Ну как задумали? Я прочитал про Франкенштейна, а Вовка, как попугай, повторял: «Давай, давай!» Он у меня как бабушкина грелка — куда приложишь, там и греет. Лабораторию решили обустроить в старом сарае за огородом, куда дед складывал всякий хлам. Дождались, пока бабка ушла полоть свёклу, а дед — к соседу за гвоздями, и начали операцию «Научный прорыв».

Первым делом — манифест. Я нацарапал на обрывке газеты: «Не входити! Опасна! Учёные работают». Приколотил гвоздём к дверям сарая. Вовка в восторге хлопал в ладоши, пока я не напомнил, что учёные не хлопают — они хмурятся и чешут затылок.

Следующий этап — оборудование. Из дома стащили бабушкины кастрюли (для опытов), дедовы очки (для умного вида) и полотенце с дырками (оно, по моим догадкам, идеально подходило для фильтрации «радиоактивных веществ»). Еду взяли стратегическую: банку сгущёнки (пробил молотком две дырки — Вовка назвал это «пробирками»), сухари и три яблока. Вовка хотел прихватить кота Ваську «для экспериментов», но я объяснил, что учёные сначала тренируются на овощах.

Проблема возникла с электричеством. «Лаборатории нужен ток!» — заявил я. Вовка предложил выдернуть провода из дедового радиоприёмника, но мы вспомнили, как бабка гоняла деда ухватом за сломанный утюг. Решили обойтись фонариком и «лазером» из лазерной указки соседского мальчишки.

Главным открытием стал старый холодильник в углу сарая. «Это будет морозилка для мутантов!» — восторженно прошептал я. Вовка тут же залез внутрь, чтобы «проверить герметичность». И тут крышка захлопнулась.

Сначала я думал, он шутит. Стучал, кричал: «Выходи, Франкенштейн!» Но Вовка орал так, будто его уже превратили в монстра. Я попытался поддеть крышку ломом — не хватило сил. Тогда вспомнил про рычаг из уроков природоведения. Сгрёб кирпичи, палку, поддел… Крышка приподнялась на пару сантиметров, и Вовка высунул пальцы. «Держись!» — закричал я, но лом соскользнул, крышка с грохотом упала. Вовка взвыл: «Ты че, дурак?!»

Тут меня осенило: нужно масло! Побежал в дом, схватил бутылку с подсолнечным. Полил петли холодильника, поддел снова… Вовка вылез, весь в пыли и масле, как пончик в глазури. Мы уже собирались бежать мыться, как услышали: «Ах вы, сукины дети!»

Бабка стояла в дверях с лицом, как у того самого Франкенштейна. Дед, сзади кряхтя, пытался понять, зачем мы «взрывали» холодильник. Оказалось, они вернулись раньше — сосед забыл гвозди.

Итог: лабораторию «закрыли на карантин», Вовку отмывали в тазу с мылом, а мне всыпали ремнём «за инженерную мысль». Бабка причитала, что лучше бы мы радио разобрали — хоть тишина была бы. А дед ночью тайком принёс нам по куску сахара: «Учёные тоже люди».

Единственное, о чём я жалел — так это о том, что не успел провести эксперимент со «сгущёнкой-радиоактивом». Зато Вовка теперь боится холодильников. Научный прогресс, как говорится, не остановить.