Жук усач начал применять удушающий против мелкого жука бомбардира. Но что-то пошло не так.

2024 год был сложным? А теперь представьте, что вся ваша жизнь вот такая же сложная! Познакомьтесь с обладателем чёрного пояса по самосохранению и номинантом на золотую премию «Я обязательно выживу!» — Мистер Вьюн! Этот рыбец настолько преисполнился, что может выжить даже в луже.

Для начала расскажите нам немного о себе? Как вас можно отличить среди остальных рыб в реке или озере?

— Обычно я стараюсь не попадаться никому на глаза и сижу тихонько на дне. Специально подбираю костюмчик под цвет водорослей и ила. Работает не так эффективно, как камуфляжные штаны, но тоже сойдет. Да и сам я не сказать, что большой: сейчас всего 20 сантиметров, но думаю, что смогу вырасти до 30.

— Это интересная стратегия, Мистер Вьюн! А если говорить конкретней, у вас есть какое-то определённое место жительства?

— Конкретно я вылупился из икринки вот в этой самой речке и переездов не планирую. Очень уж большой риск стать чьей-нибудь закуской по дороге. Но моих многочисленных братьев и сестёр можно найти по всей Европе и Азии. Мы не слишком требовательны к водоёму, можем поселиться в реке, озере, пруде и даже в небольшом болотце.

— И вот мы подобрались к сути! Как вам удаётся выживать в столь неблагоприятных условиях? Мы слышали, что вьюны могут жить даже в «цветущей» воде, когда вся другая рыба погибает!

— Это абсолютная правда. Рыбы почему гибнут? Две причины — нечем дышать и нечего кушать. Нам, вьюнам, не страшна ни одна из них. Потому что дышим мы не только жабрами, как все остальные в реке, но также можем впитывать кислород через кожу и даже... кишечник.

Да, мне неловко об этом рассказывать, но, когда совсем прижмёт, я подплываю к поверхности и глотаю воздух. Мой кишечник пронизан множеством кровеносных сосудов — почти как лёгкие у вас, наземных животных. Так что кислород всосется в кровь, а газ выйдет с обратной стороны. Ну, вы понимаете... Меня за это ещё называют Пискуном, но я почти не обижаюсь.

— А как насчёт второй причины, Мистер Пискун, что насчёт еды?

— Вьюн, всё же попрошу. Да, еда для меня — это тоже не проблема. Пиццу, конечно, на дно болота не доставляют, но тут и без этого вкуснятины валом. Остатки чужого обеда, кусочки водорослей и даже икра! Жить захочешь, научишься быть всеядным. Из-за этого меня не любят рыбаки, мол, уничтожаю всю остальную рыбу в водоёме. Что поделать, такова моя природа!

— А что же будет, если, например, ваш водоём высохнет? Тогда ведь ни еды, ни воды не будет совсем?

— Бывало и такое. Страшно только первый раз: все вокруг погибают, а ты просто закапываешься ещё глубже в ил. Иногда приходилось уходить под землю метра на два! Там всегда влажно, и если максимально замедлить свой обмен веществ, то можно продержаться, пока водоём снова не наполнится. Знаю, некоторые пробовали утром по мокрой траве переползти в другие водоёмы, но чем всё у них закончилось, я не в курсе.

— Вот как. Мистер Вьюн, вам, наверное, очень одиноко? Сидите на дне, никуда не плаваете, лишний раз воду не колышете.

— Одиноко мне бывает всего раз в год, когда наступает момент нереста. У нас на речке это безумие происходит в мае. Но лучше бы все тихо мирно жили на дне. Я так с одной познакомился, а она сразу «А где моё кольцо? Давай познакомлю тебя с мамой! Как назовём девочек?» — ну я и уплыл обратно на дно. В мои критерии выживания алименты на 38 тысяч детей никак не вписываются!

...

Я пошел домой, и по дороге меня затормозил какой-то лысый парень, по виду немного старше меня.

- Я - Игорек, - представился парень, - я из банды "лысых".

- Я - Костик, - представился я в ответ, - свободный, ни в какую банду не вхожу.

- Ну, так я смотрю, лысый, значит, наш, наверное, - предположил Игорек.

- Я неинициализированный, просто так подстригся, люблю, когда лысину ветерок обдувает, - пояснил я.

- Да у нас нет никакого регламента вступления, - махнул рукой Игорек, - у нас все просто, раз лысый, значит, наш. Короче, захочешь, приходи в любой день на нашу точку сбора. Что-то мне подсказывает, что захочешь. Вся рожа разбита. Приходи. Чем можем, поможем. Ладно, бывай! Будь здоров!

Мы пожали друг другу руки и уже готовы были разойтись, но тут Игорек заметил, что у меня руки в ссадинах.

- Да ты азартен, Костян! – воскликнул Игорь и протянул мне черные рваные перчатки, - на, держи подарок в честь знакомства. Фирменные. Там металлические пластинки аккуратно вставлены. Береги пальцы, Костя! Иначе, потом артрит замучает или какая другая болезнь. Береги здоровье смолоду, раз уж не получилось с детства.

Мы попрощались, и я пошел домой в грустных размышлениях. Не хотел я вступать ни в какую банду, и воевать ни с кем не хотел. Вот сегодня вроде как победил этого Утюга, а что по факту это мне дает? Еще повезло, что Утюг такой слабый боец, да еще и честный, не использовал ни нож, ни заточку. А ведь мог бы! Говорят, эти "дебилы" полностью отмороженные твари, без чести, без совести, без морали. А какие у меня перспективы? Вдруг Утюг затаил обиду? Принесет завтра в школу лезвие или ножик, да пырнет завтра меня сзади прямо на уроке. А что я могу сделать? Ничего!

Но целую неделю Утюг вел себя тихо и никак меня не доставал. Вероятно, отдыхал после тяжелого боя.

Однако, скука свое взяла, и Утюг снова начал придумывать, как бы развлечься. Шел урок биологии, преподавателем была молодая практикантка, не умеющая держать дисциплину в классе. В классе было шумно. Все общались между собой, а учительницу мало кто слушал. Расслабленная атмосфера притупляла бдительность и провоцировала на неправильное поведение. Сильнее всего, как выяснилось, такая атмосфера действовала на Утюга.

Справа от наших парт стоял шкаф со стеклянными дверцами. Я, на свое счастье, случайно посмотрел на этот шкаф и увидел отражение Утюга. Далее мы с ним действовали почти синхронно. Утюг открыл свою сумку и достал оттуда коробку с пластилином. Я также спокойно открыл свой портфель и достал оттуда перчатки, подаренные Игорьком. Утюг достал из коробки несколько кубиков пластилина и начал задумчиво их разминать. Я надел перчатки и также задумчиво начал разминать кисти рук. Гузель удивленно посмотрела на меня. Утюг, немного подумав, привстал и собрался вставить кусок пластилина в прическу Гузели.

Утюг немного не успел. Далее я действовал как молния. Я резко вскочил и ударил правой рукой по его руке с пластилином. Затем, левой рукой ударил в лицо. После этого удобно уселся на его столе и начал методично бить по лицу попеременно обеими руками. Перчатки Игоря оказались отличными. С одной стороны, мои руки не чувствовали никакой боли, даже когда я промахивался и попадал в заднюю стенку. С другой стороны, эффект от встроенных металлических пластинок был очень хорошим. Лицо Утюга немедленно покрылось ссадинами, из разбитой губы брызнула кровь так сильно, что некоторые брызги долетели до моей открытой тетради. Утюг попытался вырваться и убежать, но я уже освоенным приемом схватил его за уши. Теперь я не стал использовать свой лоб, а бил его лицом о стол. После пяти ударов Утюг как-то страшно захрипел.

- Хватит, Костян, хватит, - схватил меня за руки мощный Марат и оттащил от Утюга.

Я так крепко держался за уши Утюга, что мне казалось, оторвал их. Но нет, посмотрев на свои перчатки, я убедился, что ушей Утюга в моих ладонях не было. Только тут я обратил внимание, что шум в классе давно прекратился, а наш участок был окружен зрителями, включая ошарашенную биологичку.

- Ребята, вы не правы, - заявила она, воспользовавшись тишиной, - нельзя так себя вести на уроке.

Утюг скулил, как побитая собака. Поверхность его стола представляла собой странную живопись из пластилина, крови и выбитых зубов.

- Знаешь, кто ты теперь, - прошамкал с трудом Утюг и выплюнул еще один кусок зуба на парту, внося в натюрморт завершающий штрих, - теперь ты покойник.

...

Как выяснилось позже, это не было пустой угрозой.

...

https://wpvi.ru/pages/story/00051/

===

Артем из соседнего подъезда рано потерял родителей. Вроде смышлёный паренёк, но взгляд которым он смотрел на всех, говорил о том, что живёт в нем что то такое злое, что сразу хочется от него отвернуться…

С его отцом мы когда то дружили по школе, и мне очень тяжело было видеть каким становится Артем под влиянием улицы.

Когда ему было лет двенадцать, я по доброте своей подарил ему велосипед, мне он был не особо нужен, а продавать не хотелось. Пусть катается, бабушка с которой он жил, вряд-ли ему купила бы. В общем старался ему чего то там дарить, то приемник, то боксерские перчатки.
И вроде в его взгляде иногда проскакивали нотки добра…

Уехал я как то на пол года на заработки. Вернулся и встретил Артема около подъезда, было ему теперь лет пятнадцать…

-Ну что ты Тёма, как твои дела?- радостно спросил я протягивая руку.

-Тебе какое дело?- скривился в злобе пацаненок

-Чего случилось то? Злой почему такой?- спросил я пытаясь понять причину его злобы.

-Слушай иди гуляй, дядя!- услыхал я в ответ

Я посмотрел на него и задумчиво произнес

-Пойду Тёма…

Спустя пару недель, ближе к вечеру, шла моя жена с работы, а у нее Тема выхватил сумку и убежал. В сумке были документы. Пришлось мне идти к Теме домой разбираться. Вышла баба Валя

-Что же ваш Тема творит? Сумку у моей жены выхватил!

-А я что ему сделаю?!- только и ответила бабуля.

-Где он сейчас?- спрашиваю, понимая, что говорить о его будущем с восьмидесятилетней старушкой смысла нет …

-На даче…

Пошел я на дачу. Судя по звукам, непонятной, но современной музыки, во дворе кто – то отдыхал.

Компания из пяти человек, жарила шашлыки, пила энергетики.

Я заметил Тему. Без объяснений схватил его за шею, вывел из беседки во двор. Его отдыхающие друзья, дале не обратили на нас внимание, может употребили что то…

-Где сумка?

-На столе лежит на хате!- испуганно ответил Тема

-Вещи все целые?

-Целые…- уже злобно ответил пацан

-Веди,- произнес я, оттолкнув Тему в дом. Тот послушно шел вперёд, оглядываясь каждый момент.

Я заметил на столе, сумку и документы. Все сложил и обернувшись увидел Тему с лопатой.

-Дядя ты на частной територии. Я могу тебя и прибить!

-Ну так прибей! Чего боишься?

-Прибью!- уверенно ответил Тема

-Ну! Давай! Давай!- закричал я подходя ближе к шакаленку и выхватив лопату, отбросил ее на старый диван.

-Увижу ещё, руки отобью!- прокричал я грозно, глядя в злые глаза подростка

-Ага,- промямлил Тема и отошёл.

Выходя за двор, я обернулся и поймал злой взгляд Артёма и понял, что судьба у такого мальчишки не очень завидная.

Изменится ли он до полного умственного развития не ясно, но, а чем я могу ему помочь, я уже не знал…

https://niekrashas.ru/shakalenok/

Сухоты. Часть первая

Сухоты. Часть вторая

Игорьку в лесу было не по себе. Тревожно. Всё дёргался и посматривал по сторонам.

Радио здесь вообще не работало… Как и братишка, я тоже не могла сомкнуть глаз. Наконец Плотник достал из своей сумки деревянные игрушки: куколку, лодочку, глазастую корову и лошадь. Повертел в руках, дал нам посмотреть на плоды своего труда и рассказал, что выменивал такие поделки на еду в некоторых очагах цивилизации, где люди ещё пытались не сдаться под напором мутировавшей природы, сохраняя в себе человечность и придерживаясь ими же самими установленного порядка. Слушая его истории, очень хотелось верить, что люди таки выживут на изменённой земле.

Мать молчала да поедала себе разбухшие яблоки, оставшиеся на дне термоса. Слушая чуть хрипловатый спокойный голос Плотника, я неожиданно сумела заснуть. Убаюканный Игорёк тоже задремал, во сне крепко сжимая мою руку.

Утром в лесу так же темнело, как и ночью. Так же тихо. Справив нужду, мы проложили путь, ориентируясь с помощью слегка зависающего компаса.

Внезапно очередная лесная просека обернулась полем, заполненным туманом.

Мы замерли на месте. Густая белесая пелена колыхалась сама по себе в безветрии, а впереди совсем ничего не видно. Сообразительный Плотник соорудил из подручных материалов факел, который хоть и нещадно коптил, но горел. Огонь давал слабый свет. Возвращаться назад в лес – опасно, поэтому мы шли вперёд, вглубь поля, обвязавшись верёвкой, чтобы не потеряться. Я впереди. Мать с Игорьком в середине - и Плотник замыкал связку.  

Чавкала под ногами грязь. Хлюп, хлюп. Ужасающе громко в ватной тишине вокруг.

Туман оседал на коже, одежде; глаза от его паров слезились. Веревка вдруг натянулась – и шпок! Оборвалась. С криком в грязь упала мать. Её закутанная в шарф голова полностью скрылась в тумане. Я, размахивая факелом из стороны в сторону, пыталась её разглядеть. Она где-то рядом, под ногами, застонала – тихо, бессильно. Плотник держал еле видный во мгле факел, я слепо шарила руками в тумане. Ну, где же ты? Резко и хватко её холодная и влажная рука схватила мою. От неожиданности я выронила топор.

- Я застряла! Дочка, помоги! - надрывно сказала она, тяжело дыша от паники и страха. Её  нога увязла в одной из крото-крысиных нор. Мать отчаянно дёргалась всем телом, пытаясь  освободить ногу, но мешала проклятая разбухшая грязь, с  каждым рывком усугубляя дело, стискивая её лодыжку.

«Руух… Руух…» - глухо  и жутко прорезало вязкую тишину. Гулко работающим механизмом пробивался из-под земли звук приближающихся тварей. Они даже сквозь туман учуяли нас.

- Быстрее! - крикнул Плотник. - Вытаскивай её!

Я тащила изо всех сил и освободила мать, оставив сапог в норе. И оторопела: под тканью её штанов что-то шустро ползло вверх. Мать завизжала, хлопая руками по телу. Неожиданно факел затух. Игорёк пискнул, что-то успев увидеть впереди.

- Бегите к просеке! - заорал Плотник, хватая ножи.

Братишка на моих плечах, помимо рюкзака и сумки в левой руке, весил буквально целую тонну. Грязь противно чавкала, а под ногами в сгустках тумана мельтешили тени.

Мать хромала, пыхтела из последних сил, но на ходу вытащила-таки уже из-под свитера раздавленную маленькую крото-крысу.

Потом мёртвой хваткой вцепилась в мою руку. Стиснув зубы от натуги, я волочила её за собой. Шарф развязался, ботинки и штаны насквозь промокли. Я думала, что вот-вот упаду, и до жути боялась оглянуться. Вязкий туман скрадывал звуки, но я всё равно слышала, как за спиной полосуют воздух ножи и пронзительно, злобно визжат крысы - и может, мне это казалось, но я была уверена, что слышала, как чернушно ругается Плотник.

И вот, наконец, лес слизнул туман своим шершавым языком из древесной коры и сучьев. Я перевела дух. Резко выдохнула, спустила с плеч на землю Игорька, затем рюкзак и сумку. Измождённая мать упала на колени.

Игорёк дрожал, холодный и мокрый. Нужно срочно разводить костёр: я не могла позволить, чтобы кто-то заболел. И всё же в эту минуту усталости и отчаяния моё не верующее в Бога сердце взмолилось: «Боже, если ты есть, пусть с ним всё будет в порядке!»

Мы обогрелись у костра, который с огромным трудом разгорелся. Игорёк закутался в одеяло. Я развесила вещи на разлапистые ветви кустов сушиться. Поставила на огонь котелок, решив сварить гороховый суп, с кореньями лопуха и сушеными травами дикоросов, которые у меня шли порой вместо специй и соли. Сушеные яблоки оставались на десерт.  

Мать ела жадно, глаза её дико горели, волосы растрепались. Пока я высматривала Плотника, она доела всю похлёбку и жевала яблоки, при этом как-то странно улыбаясь. Второе одеяло было порвано. Спросив у нее, в чём дело, получила ответ, выдавленный сквозь зубы: мол, у неё начались женские дела. Что это такое – я знала, хотя  ещё сама до них не доросла.

Счастье окатило меня с головой с появлением Плотника: грязный и весь в крови, он устало шёл к нашему костру со связкой крото-крыс, перекинутых через плечо. Чёрные твари, с массивными мордами и ершистой шерстью, даже издали вызывали омерзение. Но он был жив и, увидев нас, скупо кивнул.

- С тобой всё в порядке? - спросила я, думая, что предложить вместо оставленной было для него похлебки, украдкой съеденной матерью, и вдруг надумала: надо бы помочь ему потрошить крото-крыс. Из еды, кроме сушёных яблок, действительно, ничего нет.

- Я в порядке, - ответил он и облегчённо присев, приник к воде из последней бутылки.

Мать заснула, нещадно храпя, вздрагивая во сне от нахлынувших кошмаров. Игорёк тоже стонал и мёрз, пришлось обнять его и прижать к себе. Радио скрипело статикой помех. Лес всё ещё глушил сигнал. Плотник не ложился спать, пока не закончил обрабатывать добычу. Затем сказал, чтобы я дежурила и не давала погаснуть костру. Я обессилела, но усталость не давала заснуть… Топор под рукой. Нож тоже рядом. Тихонько сопит Игорёк. Дым костра удивительно вкусно пахнет прелой листвой и почему-то навевает мысли о копчёном мясе... Желудок урчал. Я совсем мало поела, пока хлопотала, а потом, когда помогала снимать шкурки, тоже было не до еды.

… Мы выбрались из леса под потоком дождя. Я несла в руках кастрюлю и то и дело переливала воду в бутылки. Снова быть мокрой – отвратительное чувство. Но бушующий над кронами ветер обещал скорую смену погоды. И небо на востоке, где лес редел, светлело

Дальше был сплошной песок, частично выступающие крыши погребённых под ним домов да груды искорёженного метала из перевёрнутых автомобилей. Радио, наконец, проклюнулось и сообщило новые координаты, после чего снова задохнулось хрипом помех. Значит, снова нужно корректировать  путь.

Теперь вдалеке виднелись горы, переходящие в холмы. Этих мест Плотник совсем не знал, как не знала и я. Шли наобум, ориентируясь на показания компаса.

Мать двигалась гораздо быстрее, только всё больше погружалась  в себя, а ведь и после смерти отца она разговорчивостью не отличалась. Но ела, точно была не в себе, а я, дурёха, была так рада! Думала, что она наконец-то выздоравливает.

Ночами под открытым небом, засыпая под треск угольков, я понимала, как сильно не хватает её скупой ласки, общих воспоминаний и просто незначительных слов.

На небе даже утром не проступили звёзды. Всё тонуло в  молочно-жёлтой плёнке ядовитых облаков.

Мы шли вперёд, молчали, боялись кислотных осадков. Вяленые крото-крысы давно съедены, остались только зерна кукурузы да червивые яблоки, которые украдкой ночами жевала мать. Благо запить их вода ещё была.

Вблизи холмов и гор-исполинов, вырвавшихся из недр земли после катастрофы, было заметно холодней. Пар валил изо рта клочками сизо-белого дыма при каждом выдохе. Пришлось вытаскивать из рюкзаков тёплые вещи. Здесь вместо дождя запросто мог повалить снег… Чуть позже он и пошёл, сероватый и едкий, как кислота.

Мы искали укрытие и споткнулись о какие-то верёвки, тряпки… И тут я упала, кубарем полетела в яму, над головой сомкнулась чернота, а в ушах визгливо пело на ветру битое стекло и истошно звенели колокольчики.

… Нас взяла в плен кучка одичавших людей, нашедшая пристанище в подземном, частично обвалившемся бункере. Сквозь головную боль и шум в ушах, я, как в стоп-кадрах, видела происходящее. Моргнёшь – больно, и снова темнота. Меня, перекинув через плечо, тащат, а свет то и дело мигает в комнатах без дверей.

Я рассмотрела всего пару женщин. Тощая и длинная старуха, с безумным взглядом, стояла на стрёме в клетке с нагромождением банок и вещей на стеллажах-полках. Беззубая деваха, с запутанными волосами, крепкая и плотно сбитая, точно кирпичная будка, была увешана ножами и одета в некое подобие кольчуги поверх рубахи. Она стояла, скрестив на груди руки, возле деревянного стола, рядом с бородатым детиной, чей левый глаз косил, а зубыявно были гнилыми. Громоздкий и мускулистый бородач своей волосатой грудью напоминал гориллу из научно-документального фильма, виденного мною в детстве. Он и двигался  вразвалочку, тяжело топая увесистыми ботинками со шнуровкой практически до самого колена: в комнате со столом ему явно не хватало простора. Лохматые и грязные мужики в разномастных и диких костюмах сидели на стульях и что-то обсуждали, провожая меня внимательными взглядами, - и плотоядно  усмехались. Качается голова, снова моргнешь – и темнота.

Я пришла в себя в маленькой комнатушке без окон. На низком потолке тусклая лампочка заливала всё вокруг желтоватым светом. Свет раздражал, резал глаза. Мама забилась в угол и посасывала большой палец, часто моргая. На её подбородке блестели капли воды. Плошка на полу пустовала. Мать не оставила мне ни капли – поняла я и тут же осознала, что умираю от жажды. Язык сухой, как наждачка. Нельзя облизнуть, смочить слюной потрескавшиеся губы.  

- Мама, мамочка! - позвала я, пытаясь растормошить мать, ощущая, как внутри скукоживается и распрямляется пружина паники.

Мать не отвечала. Только скулила. "Нет, нет, пожалуйста, ответь мне, скажи хоть что-нибудь!" Но она не узнавала меня… Неожиданно возникшая злость убила панику, захотелось ударить эту женщину, бывшую мне матерью.

Я часто дышала, касаясь спиной стены, нервно сжимая и разжимая пальцы. Голова отказывалась думать, но я сопротивлялась, смотрела на свет, резавший глаза.

Дверь открылась, и вошла старуха с той самой беззубой девахой. Их взгляды не сулили  приятных перспектив. А намерения были откровенно враждебными.

Я лягалась и пиналась, царапалась, но все равно, как и мать, была связана, раздета и равнодушными взглядами обследована вдоль и поперёк.

- Регулы есть, а поганка? - всё спрашивала меня старуха, щупая мою едва начавшую  формироваться грудь. Я покачала головой.  

- Плохо, - сплюнула она на пол жёлтую слюну. - Значит, будешь работать, пока достаточно не подрастёшь, чтобы рожать детей. - Шепелявый голос раздражал до бешенства. Холодные, сухие пальцы старухи, дотрагивающиеся до моего тела, вызывали омерзение.

- А с этой я поработаю. Хоть она и тощая, но жопа – приятная, пухлая, да сиськи ещё не отвисли, значит, сможет вызвать мужской интерес, - хмыкнула старуха и потянулась к матери. Мать ощерилась и зарычала. Старуха отступила в сторону.

- Она что – психованная? - проявила интерес деваха.

Я непонимающе уставилась на неё и получила лёгкую оплеуху.

- Отвечай! - крикнула она. Я покачала головой.

- Успокойся, Солнышко. Вода смоет с неё и грязь, и заносчивость, а наши похотливые кобели  уж хорошенько отхерачат всю дурь из её башки, - уверенно прищёлкнула старуха языком.

- А, ладно, б*я с тобой, Чесотка старая, делай, как знаешь. Фу, ну и корявка!

Деваха приблизилась к матери и резко оторвала прилипшую к её промежности и бёдрам заскорузлую кровавую тряпку, затем, схватив за волосы, приподняла над полом и, играючи перекинув её, точно половик, через плечо, потащила в коридор.

Старуха отвела меня в комнату со щербатой плиткой на стенах и сливом в полу. Заставила вымыться холодной водой с вонючим мылом, затем дала одежду, больше напоминающую робу, и всё смеялась и смеялась, пока я вытирала прохудившемся полотенцем голову, обещая остричь мне волосы для собственной коллекции.

Меня приковали на цепь, как собаку, и мои оковы гремели при каждом шаге, сообщая всем о моём приближении. Навязанная работа была разной: уборка, стирка, помощь с готовкой старухе и обслуживание за столом мужчин.

Я насчитала шестерых в их разношёрстной компашке, выделив главным бородача, эту хитрожопую гориллу с маслянистым, но умным взглядом.

Бандиты завалили свои комнаты чем ни попадя, точно назло оставляя полные вёдра нечистот в вёдрах. В туалете, куда приходилось всё выносить, водились жирные мухи, черви и тараканы. Несколько раз блеванула, засыпая забитый, извивающейся мерзостью сток хлоркой. И гнала мысли о брате и матери с Плотником, потому что они пугали и заставляли слабеть руки.

На кухне господствовала беззубая деваха, сменяя старуху, которая из кратких подслушанных мной разговоров ежедневно ходила осматривать ловушки. Беззубая (ее я мысленно из-за цвета кожи и комплекции окрестила Тараканихой, хотя мужики ласково кликали её Солнышком) спокойно разделывала мясо и жарила стейки и котлеты, укладывая на металлическом подносе целую гору.

Мне же, как собаке, доставалось чуток сухарей с подслащённой водой.

Никогда не мечтала кого-то убить, а тут все крутились в мыслях варианты расправы. Только бы в руки нож, топор – всё, что угодно, острое, вырезала бы себе путь на свободу. Но цепь натягивалась и звякала, прерывая размышления.

"Ещё не время, Маришка", - успокаивала себя, когда после очередного разбора завалов и стирки пропахших потом и застарелых мужских вещей была спроважена на кухню за очередным скудным пайком. Желудок урчал, и голод не давал покоя: я стащила и припрятала в одежде несколько кусочков сахара.

Беззубую в столовой откровенно лапали. На меня бросали похабные взгляды. Посвистывали и  улюлюкали, щупая при этом мясистую плоть Тараканихи. От мужских взглядов,  направленных на меня, хотелось ёжиться и постоянно принимать холодный душ, но явно недостаточно, чтобы избавиться от впечатления гадливости из-за их мерзостных фантазий,  оставлявших невидимый след на моей коже.

Гориллоподобный бородач единственный из всей шайки смотрел на меня очень задумчиво, то и дело покусывая губу. Эта задумчивость в его тёмных глазах холодила кровь почище удара током. У него на меня явно свои, особые планы. Однажды я вздрогнула, поймав его взгляд, и уставилась на свои потёртые туфли. Как нельзя кстати, появилась старуха, избавив меня от их треклятого общества – отведя в ту самую комнату, где я раньше была с матерью.

- Где моя мать?- спросила я. - Где мальчик и… - Я замерла, тяжело дыша, уставившись в её глубоко посаженные глаза с хитрым прищуром лисицы.

- Не дёргайся, - приказала она, указывая на тонкий матрас на полу. - Будешь вести себя хорошо и тогда, может быть, узнаешь ответ, - добавила старуха и вышла, захлопнув дверь.

У ведра на полу сломана ручка. Я вытащила её из петли и спрятала под одежду. Пол чистый, никаких щепочек – ничего, чем можно было бы поковыряться в замке. Желтушный свет лампочки всё горел и горел, пока меня таки не убаюкал.

Крики… Чей-то знакомый голос. Возня. Кошмарный сон? Нет. Я открыла глаза. Проморгалась. Плотник, с осунувшимся лицом, с отложенным на пол ножом, сидел на коленях рядом со мной и тонкой металлической штуковиной ковырялся в моих оковах, пока что-то там не щёлкнуло, и наручи не раскрылись.

- Ты жив, - только и смогла выдавить из себя я. - Как?

- Твоя мать… - ответил он. – Она…

Он добавил это слегка изменившимся тоном и сглотнул, а возникшая мысль прибила меня тараном... Нет, нет, нет, только не она!..

- Уходим! - уклонился от ответа Плотник.

- Игорёк! Я без него не уйду! - упёрлась я.

- Думаю – знаю, где найти его. Если ещё не поздно, - добавил мужчина, словами сворачивая в моей груди тугой и болезненный узел панического ужаса. Нехорошее предчувствие вызвало во рту резкий привкус горечи.