Был период, когда я зарабатывал "чёсом". То есть выступлениями с песенками. На праздниках, корпоративах и т.д. Всегда с предоплатой, если что. И вот однажды мой дружище по цеху позвал меня прокачать вокал у какого-то знаменитого (в прошлом) оперного певца. Он там Риголетто пел в Ла Скала и все такое. Сейчас на пенсии. Деньги были и я согласился. Все занятия (очень дорогие) сводились с следующему. Сначала небольшое упражнение на диафрагму. Изображаешь поднятие тяжести. Тужишься чуть ли не до пердежа, сорри. Потом пение одного и того же. НИ-НЭ-НА-НО-НУ. Сначала в 1-й октаве. Потом вниз ("Сделай голос красным"). До возможного. Потом наверх до максимума. При этом когда на басах, рот особо не открываешь, включаешь грудь. Сила от диафрагмы. Когда наверху, то находишь резонансы в черепушке, гайморова пазуха и т.д. Целью была не только мощь, но и правильное богатое тембром пропевание И, Э, А, О, У. Должно звучать одинаково по тембру на всех октавах. И это не сольфеджио. Прокачиваешь силу. На вторую неделю я вдруг узнал, что на распеве делаю 4,5 октавы ровным красивым голосом с вибрато. Я получил классный инструмент! Причем, не так называемый "оперный голос". Оперный голос, как и народное пение или rock-n-roll. Да даже тибетское пение хриплотой. Романсовый голос. Это все манеры петь, а не сам голос. Надстройка. Еще из позитивных побочек: перестали болеть связки. Потому что поешь не на связках. А на резонансных пустотах черепа и грудной клетки. Связки лишь дают импульс. Вот раньше были патефоны. У них звук прямо из иглы шел. В трубу такую. Потом появились усилители и все такое. У патефона игла болит. А у классного винильщика нет. Я бесконечно благодарен учителю. Хотя и денег немало ушло. ))  Судьба у него не позавидуешь сложилась. При мне. Поэтому не пишу имени. Как ни будь расскажу. Дочь у него погибла и оказалось не все просто. Я помогал расследовать. Не сам, но у меня друзья. У поющих со сцены всегда есть много друзей, не так ли? 

PS Наверно интересно, что я не продолжил профессиональную карьеру? Я знаю, что такое эстрада. И не хочу жить этой жизнью. Мне ближе жить для себя. Понимаете, о чем я?)

Wir saßen so traulich beisammen
Im kühlen Erlendach,
Wir schauten so traulich zusammen
Hinab in den rieselnden Bach.
(Мы так уютно сидели в тени ольховых крон и так уютно глядели на протекающий мимо нас Ручей...)

Der Mond war auch gekommen,
Die Sternlein hinterdrein,
Und schauten so traulich zusammen
In den silbernen Spiegel hinein.
(И звёздочки вместе с показавшимся месяцем стали любоваться своим отражением в его, Ручья, серебристой поверхности.)

Ich sah nach keinem Monde,
Nach keinem Sternenschein,
Ich schaute nach ihrem Bilde,
Nach ihren Augen allein.
(Но я, конечно, не замечал ни звёзд, ни месяца.
Я не мог отвести взгляда от её лица, её глаз...)

Und sahe sie nicken und blicken
Herauf aus dem seligen Bach,
Die Blümlein am Ufer, die blauen,
Sie nickten und blickten ihr nach.
(Я видел, как она поглядывает на ручей и кивает своей прелестной головкой, а голубенькие цветочки на берегу кивают ей в ответ.)

Und in den Bach versunken
Der ganze Himmel schien,
Und wollte mich mit hinunter
In seine Tiefe ziehn.
(Казалось, что Ручей вобрал в себя всё небо,
А вместе с ним и меня желал затянуть в свои глубины.)

Und über den Wolken und Sternen
Da rieselte munter der Bach,
Und rief mit Singen und Klingen:
Geselle, Geselle, mir nach!
(Казалось, будто он, струясь поверх облаков и звёзд, увлекал и звал меня вслед за собой своим весёлым журчаньем.)

Da gingen die Augen mir über,
Da ward es im Spiegel so kraus;
Sie sprach: Es kommt ein Regen,
Ade, ich geh' nach Haus.
(Глаза мои наполнились слезами, и показалось, что водная гладь подёрнулась рябью. И вдруг она проговорила: "Кажется, дождь собирается. Я иду домой. Пока.")

"Дождь слёз" ("Tränenregen") — №10 из вокального цикла Франца Шуберта "Прекрасная мельничиха" на стихи Вильгельма Мюллера.

«Прекрасная мельничиха» (op.25, D795; нем. Die schöne Müllerin) — первый вокальный цикл Франца Шуберта на слова Вильгельма Мюллера. Сочинён в 1823 году, за четыре года до второго цикла «Зимний путь», и посвящён другу Карлу фон Шёнштейну.

Книга стихов Мюллера, послужившая Ф. Шуберту источником вдохновения, вышла в 1821 году и содержала 23 стихотворения, а также пролог и эпилог. Стихотворения книги рассказывают о юном мельнике, который отправляется на поиски счастья. Он видит мельницу и влюбляется в дочь местного мельника. Любовь приносит ему радостные, а затем и горестные переживания: у него появляется более счастливый соперник, охотник. Вновь отправившись в странствия, юноша рассказывает ручью как единственному верному другу о своей потерянной любви и после этого «находит покой на дне ручья».

Так вышло, что в десятилетнем возрасте мне пришлось ходить на уроки вокала. Занятия шли два раза в неделю. Преподавателем была Виктория Ивановна – молодая женщина с тонной пахучей косметики на лице. Она неизменно ходила в старушечьих свитерах и кофтах и душилась чем-то приторно-въедливым. Речь у неё была тягучая и в каждом предложении она делала особые акценты на какое-нибудь слово. В такие моменты казалось, что тебе давят пальцем в темя.

- Ой беда мне с тобой! – Морщась, будто от зубной боли, покачала она головой после первой же распевки на первом же занятии. – Ни в одну ноту не попал! Давай ещё раз. Только старайся как следует.
«Как следует» было непонятно. Но голос у Виктории Ивановны был таким строгим, что я не решился спросить. Казалось, что это нечто само собой разумеющееся и не знать таких вещей неприлично. Вместо этого я сделал тоже, что и в первый раз, но натужнее и всем видом показывая, что очень стараюсь.
- Ох беда! – Закатив глаза резюмировала она. – Ты у меня экзамен не сдашь.

Уроки были похожи на отбывание повинности. Начинались они с долгих выматывающих распевок. Пианино мрачно гремело. Я старательно ныл «Дали-дали-дали-дали-дааааа». Потом мы начинали пытаться петь разные произведения из тоненького сборника народных песен для годового экзамена. То ли у составителя сборника был специфичный вкус, то ли пианино в кабинете у Виктории Ивановны было настроено злыми волшебниками, но всё что мы пели звучало как предвестие апокалипсиса.
«Тень-тень-потетень. Выше города плетень» - жалобно ныл я. И перед глазами вставал образ чёрной волны цунами, грозящей вот-вот смыть к чертям портовый город. «Похвалялася коза», - подтягивала меня Виктория Ивановна во всю мощь лёгких: «Всем я выколю глаза». И мою душу захлёстывала безысходность перед демоническим животным и мерещились бледные лица с окровавленными провалами вместо глаз.

- Тебе придётся очень постараться, чтобы спеть хотя бы на двойку! – Объясняла мне преподавательница в редких перерывах. – Ты понимаешь? Хотя бы на двойку!
Я кивал головой, потому что хотел поскорее оказаться за пределами класса. В конце концов мы остановились на двух произведениях. Малосодержательной песне про «Ой жур-журвля» и совсем унылой про красиво вышитую сорочку у Иванка.

Наступил день экзамена. Мы собрались в полупустом концертном зале. Мальчики были в белых рубашках. Девочки в бантах и с завитыми волосами. Все по очереди поднимались на сцену и под самозабвенный аккомпанемент Виктории Ивановны демонстрировали свои вокальные успехи.

На сцене я ощутил пытливый взор множества десятков глаз и все уроки прошедшего учебного года слились в один. Когда рояль заиграл, я ощутил, как каменеют ноги и спина. Воздуха едва хватало. Кое-как на одной ноте я проныл обе песни и уселся на свое место с таким ощущением, будто скинул тяжёлую ношу с плеч.

На следующий год нам поменяли преподавателя. Ольга Петровна была бойкой улыбчивой женщиной средних лет. Кроме неё в кабинете всегда сидела аккомпаниатор – молоденькая девушка Лиза с короткой стрижкой мнением по любому вопросу.
- Ты чего сутулишься? – Удивилась Ольга Петровна на первой же распевке. – Ну-ка покажи ширину плеч. Вот! Совсем другое дело! Грудь колесом! Красавец-мужчина растет. Давай-ка что-нибудь интересное споём! Тебе какая песня больше всего нравится?
На пианино лежала целая гора сборников песен советской эстрады. Можно было выбрать всё-что душе угодно. К середине урока я окончательно понял, что тут все свои и расслабился. Ольга Петровна подсказала, как правильно дышать, какие мышцы лучше держать напряжёнными и как должен резонировать звук.
Пение как по мановению волшебной палочки превратилось из мучительной пытки в том, чем можно заниматься просто для собственного удовольствия.

К середине года я с удивлением понял, что распознаю ноты на слух и сам понимаю, когда сфальшивил. Ещё большим открытием стало то, что я умею петь громко. Так что меня без труда слышно в любом уголке зала.

Ольга Петровна иногда объединяла нас в пары и тройки, когда понимала, что может получиться неплохое созвучие. А к экзамену мы вообще получили возможность придумать и подготовить короткие тематические сценки, предварявшие наши выступления.

На экзамене зал был набит битком. Это было похоже даже не на концерт, а на что-то вроде праздничного музыкального капустника. Некоторые по собственной инициативе подготовили себе костюмы. Во время занятий и репетиций мы успели передружиться.

У меня было две песни. Я вышел на сцену и почувствовал на себе отражение сотни улыбок. Сердце разрывала кипящая энергия. Я не думал ни о нотах, ни о дыхании и о словах текста. Просто превратился в голос. Не хотелось выныривать из этого звонкого кипучего состояния. Но когда музыка закончилась и зашумели аплодисменты, мне пришлось вернуться в зал.
Потом нам объявили оценки и поздравили с окончанием экзамена. Я получил заслуженную пятёрку. Началась суматоха. Ольга Петровна подошла, потрепала меня по голове и сказала: «Я тебе на следующее полугодие такую песню нашла! Ещё даже лучше выступишь».

У выхода из зала я столкнулся с Викторией Ивановной. Она окинула меня беглым взглядом. Потом сахарно улыбнулась и спросила:
- А ты, оказывается у нас петь умеешь… Чего на прошлом экзамене скрывал, что петь умеешь?
На что я, совершенно искренне и не задумываясь, честно ответил:
- Так а я и не умел