"...Лист с неровными краями, сохрани мои стихи..."
Стихи Александра Файнберга всегда неожиданны. Это потому, что они живые. А «стихи живые сами говорят. И не о чем-то говорят, а что-то».
Я знала Сашу в доперестроечные времена, знаю его и в постсоветское время. Мало что изменилось. Те же человеческие качества: распахнутость, правда, неумение видеть ничего, кроме светящейся внутри истины. А уж при этом-то — какая вбиваемая насильственно идеология, какое умение принимать желаемое за действительное, какое служение сильным и всеимущим мира сего? Исключено. Только служение природному, до микрона точному поэтическому дару. Поэтическое самосознание, знание своего расположения в стране ПОЭЗИЯ у Файнберга очень скромное, как и надлежит истинному поэту.
Как нереальна музыка твоя!
Людей не слышит и богов не молит.
Как будто ветер странствует над морем,
Вздымая паруса без корабля.
Зачем зовут меня твои моря?
Я — сын земных береговых развалин.
Я груб. Я недостоин. Я реален.
За что ж она мне — музыка твоя?
Всего о нем не скажешь. Читайте.
Римма Казакова,
Первый секретарь Союза писателей Москвы
Алкоголик
Штаны – в заплатах. Жинка – без колец.
Где водка – там выламываю рамы.
А что до продовольственной программы –
так вот он, мой солёный огурец.
А нету водки – не кричи: – Конец!
Подумаешь, трагедия и драма.
Разлитый, как положено, по граммам,
одеколон – он тоже молодец.
Учись, как жить, заокеанский бармен.
Я марганцовкой глицерин разбавлю.
От политуры тож не откажусь.
Гуляй, душа! Не зря я пожил, братцы.
Я столько выпил за святую Русь,
что долго ей теперь опохмеляться.
* * *
Ни франций тебе, ни италий.
Ну что же, достанем стакан.
К Иванушке в дальние дали
конёк-горбунок ускакал.
Ну что же, давай веселиться.
Возьмём на копейку вина.
Свисти, моя райская птица.
До дна, дорогая, до дна.
За что? Да за эту планиду,
за солнце в прощальном вине,
за два твоих карих магнита,
в которых печаль обо мне.
За этот погожий денёчек,
за мой невезучий билет,
за то, что божественны очи
у счастья, когда его нет.
Борго-Сан-Лоренцо
Г. Данелии
Забинтую от ножей порезы.
Обниму овчарку после драки.
Знаешь, серый — в Борго-Сан-Лоренцо
памятник стоит одной собаке.
С другом пьем — душою отогреться,
женскими изменами ранимы.
Выпьем, друг мой. В Борго-Сан-Лоренцо
женщины верны своим любимым.
К иве над рекой прижмусь я сердцем,
проклиная грохот реактивный.
Ива, слушай, в Борго-Сан-Лоренцо
есть такое дерево — олива.
Город с ликом божьего младенца.
Голубые призрачные дали.
Где ты, где ты, Борго-Сан-Лоренцо?
Без тебя совсем я пропадаю.
Но гудят и волны мне, и рельсы,
и кричит по-итальянски ветер:
— Что тебе до Борго-Сан-Лоренцо,
если счастья нет нигде на свете?!
Алка
Семейный герб от хулиганов
меня берег, как от огня.
Но Алка-дикая с Майдана
сквозь фиксу свистнула меня.
Я бегал в темную лачугу,
где карты, дым и перегар,
где бог бросал звезду ночную
на струны плачущих гитар.
Она была голубоглаза.
Бандюг не ставила ни в грош.
Но губы красила, зараза,
Глядясь в хромированный нож.
Взрослел я под ее напором.
И, в первый раз поцеловав,
я одичал и сразу понял,
что герб семьи моей не прав.
Была любовь ее недолгой,
но это свистнула судьба –
всю жизнь из гербового дома
бежать в лачугу без герба.
Моя шальная одногодка.
Счастливый поворотный миг.
Весна. Футбольная погодка.
И двадцать восемь на двоих.
Ташкент. 1943.
Над мастерской сапожника Давида
На проводах повис газетный змей.
Жара. По тротуару из камней
Стучит к пивной коляска инвалида.
Полгода, как свихнулась тётя Лида.
Ждёт писем от погибших сыновей.
Сопит старьёвщик у её дверей,
Разглядывая драную хламиду.
Плывёт по тылу медленное лето.
Отец народов щурится с портрета.
Под ним – закрытый хлебный магазин.
Дом в зелени. Приют любви и вере.
Раневскою добытый керосин.
Ахматовой распахнутые двери.
* * *
Я с весны уж на кладбище не был.
Вдруг увидел, ступив за порог,
что не снег это падает с неба,
а единственный мамин платок.
Не явилось бы это виденье.
Но ноябрь стоит на дворе.
День рожденья. Ну да, день рожденья.
День рожденья ее в ноябре.
Небольшая подборка здесь - это PDF- файл в облаке
P.S. К сожалению, 14 октября 2009 г. Александра Файнберга не стало. До его юбилея оставалось всего две недели...
