Стоит признаться, мне было очень тяжело, с моральной точки зрения, читать, а затем
переводить этот рассказ.
Автор: Elliott Avery. Мой перевод, вычитка: Sanyendis
Я плохо помню свою жизнь до того, как в ней появился он – человек, благодаря которому невозможно было укрыться от правды, человек, который теперь навсегда останется частью меня. Его звали Джошуа Смирнан.
Мой отчим. Законность его брака с моей матерью была, в лучшем случае, сомнительна, но он стал единственным отцом, которого я когда-либо знала. Маме не нравилось, когда я задавала вопросы о своём настоящем отце. Не знаю, потому ли, что Джошуа мог услышать и… расстроиться, или потому, что эти воспоминания причиняли ей боль. Но порой она всё же рассказывала мне кое-что о нём. Она говорила, что он служил в армии и погиб, исполняя свой долг, вскоре после моего рождения. Что у неё были проблемы с получением его пенсии, или чего-то подобного, от военных, и что они так и не рассказали ей, как же именно он умер. Может, отчасти именно поэтому она так хотела оставить нормальный мир.
Насколько мне известно, мама не слишком интересовалась религией, пока отец был жив. Возможно, так она хотела заполнить пустоту, поселившуюся в её сердце. Всё началось с небольшого кружка, где обсуждали Библию. Они собирались в университете, где она когда-то училась. Моя мать никогда не рассказывала о том, что же она изучала до того, как ей пришлось бросить учёбу из-за беременности. Она говорила, что это уже не имеет значения.
Именно там она столкнулась со своей бывшей одноклассницей. Ту женщину звали Мэри. Именно она познакомила мою маму с Джошуа Смирнаном.
Моя мама и Мэри стали хорошими подругами и проводили вместе немало времени. Думаю, даже мои самые ранние воспоминания связаны не с матерью, а с тем, как я оставалась в доме моей тёти и играла в мячик с Персивалем, её маленьким пёсиком, пока мама с Мэри где-то гуляли. Позже я узнала, что, когда тётя выпустила Персиваля побегать на природе, его сожрал койот. Мир – жестокое место. Но к тому времени я уже и так успела это осознать.
В какой-то момент Мэри начала выказывать недовольство обычной церковью и библейской группой, собиравшейся в кампусе. Она говорила, что церковь, мол, стала «вялой». Что это уже не больше, чем просто «клуб по интересам». В какой-то момент она нашла людей, разделявших её мнение. А потом она завлекла к ним мою маму.
Мне было около трёх лет, когда мама впервые привела меня в мрачное помещение бывшего магазина, которое арендовала группа, называвшая себя «Церковью Божьей Нетленной Истины». Поначалу меня немного смутило это название, поскольку ни внешний вид этого здания, ни его внутреннее убранство ничуть не походили ни на одну церковь, которую мне доводилось видеть. Здесь отсутствовали типичные архитектурные изыски, которые обычно представляешь, когда речь заходит о церкви: ни колокольни, ни высоких сводчатых потолков, ни витражей. Только грубая деревянная кафедра возле одной из стен простого, отделанного белой штукатуркой помещения, и пара десятков разномастных стульев, выстроившихся перед ней в ряд. Однако человека, стоявшего за кафедрой, ни у кого не повернулся бы язык назвать «обычным».
Джошуа Смирнан был высоким, худощавым мужчиной со впалыми щеками и неряшливой шевелюрой. Его суровое, угловатое лицо выглядело так, словно его вырезали из дерева. Он наводил на мысли о чём-то из христианского искусства эпохи Возрождения, о временах, когда Церковь ещё не погрузилась в декадентство, приняв языческое, романское искусство, воспевавшее жизнь и человеческое тело. Он проповедовал о том, что мы живём в падшем мире, полном смерти и разложения, и только угождение Богу и подготовка к вечному пребыванию в единстве с Ним имеют значение. Глядя на это холодное, неживое лицо, любой поверил бы в эти слова.
Несколько месяцев каждое воскресенье мы приходили туда и слушали проповеди этого человека. В его голосе звучали какие-то зловещие нотки. Ничего похожего на выступления более «консервативных» священников, эмоционально вещающих с кафедры о геенне огненной, об огне и сере, ожидающих грешников. Нет, Смирнан говорил словно бы чуть отстранённо, будто его слова о Боге, о том, как Он проклинает или спасает тех, кого хочет спасти, о радости, которую Он получает от страданий людей злых и гордых, были чем-то само собой разумеющимся, таким же научным фактом, как, например, существование земного тяготения. Его речи не походили на безумный бред очередного психопата, ищущего в Писании оправдания своим патологическим влечениям. Этот человек действительно верил в то, что говорил.
Хотя я была ещё ребёнком, у меня уже начинали формироваться определённые представления об истине, религии, природе мира. Обычно, когда люди говорили о Боге, ангелах или чём-то подобном, у меня возникало ощущение, что это если не выдумка, то, по крайней мере, не настолько реально, как я сама или всё, что я могу потрогать или увидеть своими глазами. Но тогда я сидела на этом неудобном пластиковом стуле, держа за руку маму, которая зачарованно смотрела на стоящее за кафедрой худое существо с мёртвыми глазами, и слушала, как Смирнан говорит о Слове Божьем без тени сомнения или иронии, так, как не говорил никто из знакомых мне взрослых. Тогда я чувствовала на себе взгляд Бога. Мне было страшно, и Смирнан говорил, что у меня есть все основания этот страх испытывать.
Я чувствовала, что Бог смотрит на меня, даже когда проповедь заканчивалась. Каждую секунду своей жизни я старалась вести себя так, чтобы не навлечь на себя Его гнев. Я страшно боялась, что не смогу спастись, несмотря на все мои усилия, что не стану одной из избранных, «ибо долог путь и тесны врата, ведущие в жизнь вечную, и немногие пройдут ими».
Иисус Навин знал, что его прихожане борются с соблазнами этого мира, что все мы боимся разгневать Бога. Поэтому Смирнан придумал план, как помочь нам, как сделать так, чтобы мы смогли жить праведно. Объединив все наши сбережения, мы смогли бы купить несколько акров земли далеко за городом, где паства проводила бы время в созерцании и прославлении Господа. Это казалось самым логичным решением.
Мне было грустно оставлять позади грешный современный мир, особенно прощаться с друзьями, которыми я успела обзавестись в детском саду. Кимми, любившая собирать жуков, Даррен, всегда таскавший с собой игрушку в виде толстенького плюшевого тюленьчика, Омара, который хотел стать певцом, когда вырастет. Но в то же время я стыдилась своей грусти. Я знала, что мама приняла правильное решение. Я знала, что так хочет Бог.
После долгих часов езды в фургоне по извилистым горным дорогам мы вместе с несколькими другими членами общины прибыли, наконец, в лагерь. У мамы была машина, но она продала её вместе с большей частью наших вещей, чтобы пожертвовать деньги на это дело. Место выглядело великолепно. На многие мили вокруг простирались зелёные поля, окружённые высокими холмами и лесом. Когда-то, более века назад, здесь располагалась плантация, и в центре участка стоял величественный старый особняк с несколькими гостевыми домами и большим срубом, в котором раньше держали рабов. Жизнь там была простой. Большинство взрослых работали в поле, а мы, дети, когда миссис Джонс, бывшая учительница, не учила нас читать и тому подобному, выполняли посильные задания, например, вручную заряжали патроны.
Мужчины никуда не ходили без оружия. Они добывали мясо, охотясь на оленей и диких птиц, но были исполнены готовности защищать эту землю от всех, кто не разделял наши убеждения.
Вскоре после того, как мы прибыли, Смирнан заинтересовался моей матерью. Она всё ещё была довольно молодой и выглядела весьма привлекательно. Он приметил её во время очередного объезда полей, и, я полагаю, просто обязан был её заполучить. Она, разумеется, невероятно гордилась тем, что великий пророк почтил её своим вниманием. Вскоре после этого Натаниэль Джеффрис, правая рука Смирнана, провёл свадебную церемонию.
Рядовые члены общины жили в бревенчатых бараках, но мы с мамой переехали в большой старый плантаторский дом с колоннами, стоявший в самом центре. Там жили сам Смирнан, двое других его жён и множество их ребятишек. Сначала это казалось мне довольно странным – во внешнем мире я никогда не слышала о том, чтобы у кого-то было больше одного мужа или одной жены. Но, по крайней мере, с моими новыми братишками и сестрёнками было довольно весело. Мы неплохо уживались и часто играли вместе, когда не работали по хозяйству или не учились. Но, к сожалению, я не могу сказать того же о моём новом отце.
Хотя я изо всех сил пыталась жить так, как велел Бог, не проходило, пожалуй, и пары дней, чтобы не оступиться и не совершить какого-нибудь проступка, который, по мнению Смирнана, заслуживал самого сурового наказания.
После очередной порки, когда я, вся в слезах, вытирала кровь, он, казалось, продолжал издеваться надо мной. Это было хуже всего.
«Я лишь делаю то, что должно, – говорил он. – Страдания принесут тебе избавление от гордыни. Только через страдания ты сможешь приблизиться к Господу». Его голос звучал так же холодно и отстранённо, как во время проповедей, будто он считал меня не частью своей семьи, а всего лишь ещё одной задачей, решить которую требовал его долг священника. Когда я пыталась пожаловаться матери, та лишь повторяла, что он делает это для моей же пользы, и что я должна извлечь из этого важный урок. Но какой именно урок? Я боялась Бога. Я хотела угодить Ему. Но как, как могла я сделать это?
Со временем я начала чувствовать разочарование. Я стала сторониться моих сводных сестёр и братьев. Смирнан порой наказывал и их тоже – если они действительно вели себя плохо. Но он никогда не бил их так же часто, как меня. Возможно, всё потому, что он не был моим биологическим отцом.
В одной из книг о животных, которую миссис Джонс как-то оставила в классной комнате, я прочитала кое-что интересное: когда самец обезьяны встречает самку, он часто убивает всех её детей от других самцов. Хотя в Библии говорилось, что людей создал Господь Бог, я помнила, что во внешнем мире верят, будто мы каким-то образом произошли от обезьян. Тогда я, кажется, начала всё понимать. Смирнан был всего лишь обезьяной-переростком, он прятал свою животную жестокость за красивыми словами о Боге.
Однажды я нарисовала Смирнана, изобразив его в виде длиннолицей белой обезьяны в одеянии священника. Я показала картинку Ребекке, моей сводной сестре, почти что моей ровеснице, и она тоже посмеялась. Но Джейкоб, один из наших старших братьев, застукал нас и рассказал обо всём Смирнану. Он жестоко выпорол нас обеих, но в подвале заперли только меня одну.
Я просидела там, внизу, неделю. Там стояла бадья с водой, из которой можно было пить, но никто и не подумал принести мне хоть немного еды. Я кричала, плакала и стучала по двери, пока руки не начали кровоточить, но никто так и не пришёл. Я думала, что, должно быть, так и умру здесь, что наказание свыше наконец-то меня настигло. К своему собственному удивлению я поняла, что не слишком переживаю по этому поводу. Что бы Бог или дьявол ни готовили для меня в следующей жизни, это не может быть хуже, чем жить в одном доме с Джошуа Смирнаном. Сама не знаю, испытала ли я облегчение или разочарование, когда меня наконец-то выпустили. Смирнан молча бросил пригоршню медных гильз и мешочек с порохом мне на колени и сказал, что накопилось порядком работы, пока я бездельничала. Моя мать не произнесла ни слова. Тогда она уже носила под сердцем своего первого ребёнка от Смирнана. Думаю, она видела во мне всего лишь ещё один отголосок своей прошлой жизни во внешнем мире.
Так прошли следующие несколько лет. Мать, переключившая всё своё внимание на растущий выводок моих сводных братьев и сестёр, и приёмный отец, который наказывал меня за любой проступок, явный или мнимый. Я почти смирилась с этим. Но вскоре после того, как мне исполнилось двенадцать, всё стало ещё хуже.
Проснувшись однажды утром, я почувствовала сильное недомогание. Я ощутила ужасную боль и увидела пятна крови на нижнем белье. Я подумала, что умираю, и, в ужасе крича, бросилась к матери. Не думаю, что я по-настоящему рассчитывала на её поддержку, но больше обратиться за помощью мне было не к кому.
К моему удивлению, мать проявила гораздо больше участия, чем я ожидала. Она обняла меня и гладила по спине, пока я не успокоилась. А потом ласково объяснила, что моей жизни ничего не угрожает, просто я взрослею и становлюсь женщиной.
По крайней мере, по второму пункту она оказалась права.
Узнав о том, что у меня начались месячные, Смирнан заявил, что меня пора выдавать замуж. Теперь я стала женщиной и мой долг, как супруги и матери, служить общине и приносить в неё новую жизнь. Я была потрясена. Я не чувствовала, что готова к этому, но знала, что спорить бессмысленно. Смирнан утверждал, что женщина должна подчиняться мужчине, как мужчина подчиняется Богу. Всё прочее – не более, чем гордыня.
Так что не прошло и месяца, как меня обручили с Мэтью Брюэром. В отличие от меня, моей матери и большей части общины, Мэтью не был с нами с самого начала. За годы, прошедшие с момента образования общины, к нам порой приходили люди из внешнего мира. Смирнан отправил Натаниэля и прочих самых доверенных последователей проповедовать на улицах и в других церквях, где священники разделяли его взгляды. Как-то раз он даже провёл онлайн-службу. Хотя Смирнан никогда не распространялся о своём прошлом, позднее я узнала, что до того, как обрести своё истинное призвание, он работал с компьютерами.
Почти все новые члены общины задерживались не более, чем на пару недель. Жизнь в работе и молитвах казалась им слишком суровой. Мэтью оказался одним из немногих оставшихся. Он жил с нами уже около года и его даже допустили в ближний круг Смирнана, когда меня пообещали ему в жёны. Думаю, несмотря на отношение Смирнана ко мне, таким образом он хотел поощрить Мэтью за верную службу.
Мэтью был лет на двадцать старше меня. Бледное, квадратное лицо с близко посаженными глазами, грязные светлые волосы, вечная ухмылка. Он был довольно низкорослым для мужчины, но широкоплечим и крепко сбитым. Его сильные руки могли бы раздавить мой череп так же легко, как куриное яйцо. Мягко говоря, я нервничала, узнав, что предназначена ему в дар.
Смирнан сам провёл церемонию нашего «бракосочетания». Я была в простом белом платье, Мэтью красовался в мундире, который, как я позже узнала, он приобрёл на распродаже военного имущества. Моя мать, кажется, переживала не меньше моего, но так и не высказалась против.
Мы с Мэтью должны были жить в одном из маленьких гостевых домиков. Я никогда раньше не заходила внутрь. Мне хотелось сперва осмотреться, но Мэтью сразу потащил меня в сторону спальни. Я сказала, что ещё не готова. Он ответил, что не имеет значения, готова я или нет.
Я не буду говорить о том, что случилось после. Вы и так всё понимаете, а если, к собственной удаче, нет, то вам и не надо этого знать. А если вам хочется услышать всё в подробностях, какое, чёрт побери, право вы имеете этого требовать?
До того, как я встретила Мэтью, я никогда не думала, что могу ненавидеть и бояться другого мужчину сильнее, чем Джошуа Смирнана. Но в холодной, расчётливой жестокости Смирнана, по крайней мере, присутствовала своего рода логика. Я обычно понимала, за что ожидать наказания, и могла внутренне приготовиться к порке. С Мэтью всё было иначе. Он мог взорваться безо всякой на то причины, его настроение мгновенно менялось по нескольку раз на дню. Он мог избить меня, просто чтобы выместить своё недовольство, а потом наброситься, чтобы утолить похоть. В остальное же время Мэтью постоянно излучал скрытую угрозу, словно свернувшаяся кольцами гадюка, готовая ужалить. Находясь с ним в одной комнате, я чувствовала себя так, словно рядом бродит рычащий дикий зверь. Но где-то после года такой жизни я стала привыкать даже к этому.
Я поняла, что лучше всего – не думать ни о чём. Заполнить себя пустотой. Отправлять супружеский долг. Работать в мастерской. Сидеть рядом с мужем на проповедях, которые читал мой приёмный отец, вместе с остальными членами общины. Терпеть его жестокость по ночам. Не думать ни о чём. Не гадать о том, хочет ли этого Бог, потому что ответ может причинить слишком много боли.
Я думала, что так будет всегда. Я смирилась с этим. Возможно, Смирнан был прав. Я избавилась от своей гордыни и тщеславия и стала жить так, как и положено по воле Господа нашего праведной женщине.
Но потом у меня случилась задержка.
Я не сказала ни слова – ни Мэтью, ни моей матери. Никому. Я просто задумалась. Я не могла больше представлять внутри себя пустоту, ведь теперь я не была пустой. Я думала и думала – о том, что растёт внутри меня. Каким человеком станет мой ребёнок. Я думала о своих сводных братьях и сёстрах, о том, как это может отразиться на них.
И я ушла. Я шла всё дальше и дальше.
Когда я слишком устала, чтобы идти пешком, то поймала попутку до города. Добравшись до цивилизации, я разыскала дом моей тёти. Она расплакалась, увидев меня спустя почти десять лет. Она рассказала, что много раз пыталась связаться со мной и моей матерью, но та заявила, что больше не желает знать никого из внешнего мира. Когда я объяснила ей, почему сбежала, тётя отнеслась ко мне с большим пониманием. Она спросила, не хочу ли я сделать аборт, и я согласилась так быстро, что даже сама удивилась.
По пути в больницу я думала: «Вот так. Я больше не одна из них. Бог меня не простит». И мне было плевать. Я снова могла допустить мысль, что, может, Смирнан ошибался. Может, нет никакого Бога, или Бог был вовсе не таким, как Смирнан себе воображал. Может, слова о Боге являлись лишь прикрытием для его собственной жестокости.
Но в глубине души, видя блеск медицинских инструментов, я продолжала сомневаться, не пытаюсь ли придумать оправдание своим поступкам.
Когда всё закончилось, я с радостью готовилась забыть всё случившееся, но тётя уговорила меня обратиться в полицию. Мэтью и Смирнан должны предстать перед судом, сказала она. К сожалению, всё оказалось не так-то просто. В местном полицейском управлении к деятельности Смирнана относились с одобрением. Его слова о суровом наказании свыше пришлись по душе слишком многим. Расследование свернули.
Однажды Мэтью захотел забрать меня назад. Я не видела его, только слышала голос. Тётя велела мне подняться в свою комнату и спрятаться.
Звук его голоса, доносившийся снизу, заставил меня упасть на пол. Задыхаясь, я вцепилась обеими руками в живот, когда воспоминания обо всём, что он со мной делал, разом навалились на меня. Всё начнётся снова. Но потом раздался звон, и я услышала кое-что новое. Мэтью кричал от боли. Я нашла в себе силы перевести дух. А потом улыбнулась. Не помню, когда я улыбалась в последний раз. Крики скоро стихли, и несколько минут спустя тётя поднялась в комнату и обняла меня. Она сказала, что он ушёл, и теперь всё будет хорошо.
В ярости Мэтью ударил по входной двери и разбил расположенное в ней окошко. Он глубоко порезался осколками стекла, и приехавший с ним другой член общины увёл его прочь. Тётя сфотографировала разбитое окно и вызвала полицию. Она собрала измазанные кровью осколки и положила их в холодильник, чтобы Мэтью не смог отвертеться.
На следующий день нам пришло письмо от Смирнана, в котором лежали бумаги о разводе и письмо, где говорилось, что мы никогда не услышим больше ни о нём, ни о Мэтью, если я не стану поднимать шумиху, всё подпишу и отзову обвинения. Я подписала всё без колебаний. Тётя заметила, что я веду себя глупо, ведь свадьба даже не была настоящей. Я ответила, что просто хочу, чтобы всё это закончилось.
Джошуа Смирнан, как и мой муж, исчезли из моей жизни. Я была свободна. Или, по крайней мере, так думала.
Я пыталась ходить в школу и жить нормальной жизнью, но воспоминания о том, через что мне довелось пройти, продолжали преследовать меня. Я записалась к психотерапевту. Но то, как доктор смотрел на меня, и его голос, когда он принялся расспрашивать, что Мэтью со мной делал… Я поняла, что он ничем не лучше моего бывшего «мужа», разве что чуть менее жесток. С тех пор я не пыталась обращаться за помощью к докторам.
Я пыталась забыться. Алкоголь, наркотики. Мужчины, женщины. Я ненавидела свою жизнь, но ещё больше мне хотелось бы, чтобы Смирнан и Мэтью могли увидеть меня, погрязшую во грехе, и знали, что не в состоянии наказать меня. Никто больше не сделает мне больно, кроме меня самой.
Моей тёте горько было смотреть на то, что я творю с собственной жизнью. В конце концов чаша её терпения переполнилась. Она сказала, что ей очень жаль, но у неё нет больше сил всё это выносить. Если я не могу держать себя в руках, мне придётся подыскать себе новый дом. И я ушла.
Несколько следующих лет пролетели мимо, словно городские огни, мелькающие в окне мчащегося автомобиля. Наркотическое забытьё сменялось короткими, болезненными периодами ясности. Когда всё завершилось – худшим из возможных способов – мне исполнилось девятнадцать.
Я была на вечеринке, проматывала то, что удалось заработать, помогая одной банде, промышлявшей разбоем и грабежами (по крайней мере, мои навыки работы с оружием, которые я получила в общине, где-то пригодились), когда передняя дверь с грохотом слетела с петель, и дом наполнился вооружёнными людьми.
К тому времени меня уже задерживала полиция в доброй дюжине городов, но на этот раз нагрянули федералы. Оказалось, хозяин дома вёл дела с какой-то большой шишкой, которую они пытались накрыть уже несколько лет. Почти всех гостей отпустили через пару дней, но в моих документах копы нашли кое-что интересное.
Джошуа Смирнаном (как они мне сообщили, на самом деле его звали Джером Каплан) и его последователями занималось ФБР в связи с многочисленными сексуальными преступлениями и торговлей оружием. ФБР засадили бы его за решётку до конца жизни, но им не хватало доказательств – ввиду скрытности культа, с одной стороны, и благодаря пособничеству местной полиции. Когда они узнали, что я была его приёмной дочерью, то тут же увидели в этом свой шанс.
Федералы уже пытались засылать агентов в общину под видом новых прихожан, но, мягко говоря, безуспешно. По-видимому, один из них действительно уверовал в слова Смирнана и сдал тому своих напарников. Всех немедленно выдворили вон. Церковь приостановила набор новых членов, так что следователям пришлось придумывать новые варианты. Если они не могут внедрить в общину людей со стороны, может быть, они примут кого-то, кого уже знают?
Они хотели, чтобы я вернулась и стала их информатором. В противном случае мне дадут максимальный срок за наркотики, которые нашли у меня в карманах. Я ответила, что не могу это сделать. Что я сама была одной из жертв тех самых преступлений, которые они расследуют. Что я не могу вернуться к ним снова. Что именно из-за них я впервые попробовала наркотики. Но стоявший передо мной агент с суровым лицом просто повторял одно и то же, словно робот.
Отправляйся обратно в общину или сядешь в тюрьму. Только два варианта.
Я выбрала тюрьму. Я уже несколько раз попадала в камеру на месяц-другой, сейчас мне грозило два года. Я думала: «Ну не может же всё стать ещё хуже?»
Конечно, у меня нет доказательств, но я уверена, что федералы подкупили охрану и, возможно, кого-то из тюремных группировок, чтобы они издевались надо мной. Чем больше я старалась не высовываться, тем сильнее мне доставалось. Я не слишком удивилась, когда, придя однажды в себя в медпункте, в третий раз за полгода, с колотой раной в подреберье и трещинами в черепе, я обнаружила рядом с кроватью одного из этих ублюдков в чистеньком тёмном костюме.
– Хорошо, – сказала я, слыша, как дрожит мой голос. – Я согласна.
– Правильный выбор, – ответил он ровным голосом.
Я лежала в тюремной больнице, пока, на их взгляд, моё состояние не стало удовлетворительным, а потом меня отвезли в мой родной город. После стольких лет всё здесь изменилось. Окна многих домов были заколочены, на месте старых кварталов выросли высоченные кондоминиумы фаллической формы. Не осталось ничего, что пробуждало бы во мне тошнотворные воспоминания о детских годах.
Если бы я верила в приметы, то, возможно, сочла бы это дурным знаком.
Мне выдали серьги со встроенными миниатюрными микрофонами и передатчиками и высадили где-то в трущобах, снабдив указаниями, где чаще всего появляются члены общины, когда приезжают в город. На второй день я встретила Джейкоба, моего сводного брата, в захудалом оружейном магазине на окраине города.
Меньше всего он ожидал увидеть меня снова, спустя столько лет. Я рассказала, будто собиралась купить ствол, чтобы застрелиться. Будто совершила огромную ошибку, покинув общину. Что жизнь во внешнем мире оказалась бессмысленной, и я глубоко сожалею о том, что упустила свой единственный шанс жить так, как угодно Господу. Как он думает, спросила я, примет ли наш отец меня обратно? Джейкоб ответил, что, скорее всего, он не будет возражать, и предложил поехать вместе с ним к Смирнану.
