На дворе стоял 1995 год. Я носил причёску под бокс, спортивные штаны
Адибас с рынка, черные классические туфли и белые носки. Если бы я сейчас
встретил на улице такого красавца, то, наверное, рассмеялся бы. А тогда –
ничего, мода такая в нашем городке.
Башню мне сорвало всего полгода назад. До
этого я тусовался с неформалами, любил чёрные майки с непонятными надписями,
тяжёлую музыку, отращивал волосы до плеч. Воевал в рыцарском ордене нашего
города, даже успел поучаствовать в штурме потешной крепостцы.
В одну неделю что-то перевернулось.
«Металлика» и «Си-Диси» перестали нравиться, волосы я оставил в ближайшей
парикмахерской. Посидел пару вечеров дома – скучно. Бабушка по телеку смотрит
какую-то муть, а когда начинаются нормальные фильмы на местном кабельном – тут
же выключает. Мол, там кровищща и разврат. Зачем тогда кабельное подключили и
каждый месяц за него платим?
К исходу третьего дня я совсем извёлся,
вышел на улицу и отправился искать себе компанию. У соседнего дома на спинках
скамейки сидели парни из моей школы – Лёшка и Игорь.
- О, Пашка,
здорово! Ты куда?
- А-а, точно.
Ты ж спортсмен. Тогда расскажи чего.
Я присел на спинку скамейки рядом с ними. И
остался. Потом подошли Светка с Алесей, Толик, Малой. А за ними – остальная
компашка. Посидели, поболтали.
На следующий вечер я опять пошёл. Бабушка
заволновалась:
- Что-то от
тебя сигаретами пахнет. Ты не куришь?
- Да ты чего,
баб? Я в лифте ехал, там какой-то мужик накурил. Вот запах и впитался.
Какой лифт, у меня же первый этаж! Но
бабушка поверила. Или сделала вид, что поверила.
Через неделю я был на скамейке как свой.
Знал все приколы, всю историю отношений. Компания расступилась, чтобы принять
меня в свои ряды. И сомкнулась снова. А длинные волосы, черные майки и
«Металлика» остались где-то снаружи.
Интернета тогда особо не было, поэтому мы
собирались на скамейках, а когда становилось холодно - в подъездах между вторым
и третьим этажом (между первым и вторым был люк мусоропровода – воняло, да и
жильцы с ведрами помоев могли нагрянуть). Сидели, пили пиво или недорогое
плодово-ягодное вино, а если удавалось достать, то и чего покрепче. Неумело тискали
девчонок.
Будущее виделось простым и безоблачным.
После школы на выбор два училища. Если повезёт, то 89-е, от нефтехимического
завода. Если не повезёт – 28-е от строителей. Были сумасшедшие вроде меня,
которые планировали попасть в другие учебки, в военную Академию, к примеру, но
это скорее исключение. Училища – кузница кадров нашего города.
Отцы моих приятелей тоже заканчивали одно из
училищ и трудились в той или иной сфере. «Заколачивали» неплохие деньги и
другого будущего своим потомкам не желали. Лет двадцать назад они были такими
же гопниками, только с уклоном в комсомол и марксизм-ленинизм. Поэтому не
видели ничего плохого в наших посиделках. Ещё и денег на сигареты подкидывали.
И их отцы, наверное, тоже так сидели. Хотя
нет. Их отцы строили этот город, этот завод и эти подъезды. И детей стругали,
чтоб было кому в этих подъездах сидеть.
Подъезд – это отдельная тема. Это крыша над
головой, теплая батарея под задницей. Это сухо, когда на улице дождь или снег.
Это место, в котором нельзя плеваться под ноги, сорить семечками, потому что
если жильцы разозлятся – то выгонят нафиг и ищи тогда новое пристанище.
Ещё он должен располагаться близко от места
жительства каждого участника компании. И путь к нему не должен проходить через
территории враждебных групп. Целая наука.
Подъезд искали долго. Оседали в нем крепко. Притаскивали какую-то
сломанную мебель, даже коврики. Меняли место неохотно. Только в экстренных
случаях.
Бесились как-то в этом самом подъезде.
Подростки, энергии много, девать некуда, ещё и пиво ударило по мозгам
неокрепшим. Толика обуяла страсть, и он носился за Светкой с недвусмысленными
намерениями. Светка с визгом и хохотом убегала. Носились минут пять, наступая
всем на ноги и толкаясь. Толик, неуклюжий идиот, повернулся как-то не так,
взмахнул рукой, пытаясь ухватить Светку за высветленные космы, и выбил локтем
стекло. Ну вот где мозг у человека? Мы
потом в этот обжитый подъезд месяц не показывались. А там так удобно было –
большая батарея у стены, можно и посидеть, и пятую точку погреть, если за окном
холодрыга.
Скитались из-за Толика и Светки по углам
чужим, по серым подворотням, да неуютным подвалам. Потом набрались храбрости и
пришли «домой». Бли-ин. От стекла даже осколков не осталось. В дыру ветер задувает,
подоконник весь мокрый.
- Видишь, что
ты натворил, - ворчит на Толика Игорь. – Башкой бы тебя в это окно.
Только уселись, только пиво открыли - открывается дверь на втором этаже.
Выскакивает мужик – хвать Лёшку за шиворот. Остальные врассыпную.
- Что вы,
дяденька! – Лешка включает жалобный режим. – Это не мы! Нас тут вообще не было.
- Да как же
не было – вы тут раньше каждый вечер заседали, а как стекло полетело – вас и
след простыл!
Потрепал Лёшку для виду, потом вытащил из
коридора лист фанеры и заставил вставлять вместо стекла. Мы в этот подъезд больше не совались. А Лёшка
дождался вечера и собственноручно прибитую фанеру выломал. Раскрошил на мелкие
куски. Просто так, из анархистских побуждений.
Мы были гопниками. Не совсем классическими,
потому что привычного «гоп-стопа» с вечными вопросами: «мелочь есть? А если
найду?» не практиковали. Лёшка с Толиком практиковали, но только когда на пиво
не хватало и в отрыве от общего коллектива.
А чтоб массово, да постоянно – нет, это не к нам.
В остальном образы были идеальными. Короткие
стрижки, в кассетнике – попса вперемежку с блатняком. Пиво, ленивые разговоры
ни о чём. Летом и весной – «квадрат» во дворе, зимой – карты. Песни вполголоса.
Но это так, после третьей бутылки пива.
Лешка выучил три аккорда и изгалялся на
раздолбанной, не знавшей настройки гитаре.
- Витька
любит сало, дайте ему сало…
Гениальная песня собственного сочинения.
Всего две строки, но сколько души. Я потом по радио слушал хиты, так в них
иногда было меньше смысла. И главное, можно подобрать под любого слушателя.
- Пашка любит
сало, дайте ему сало, - это он лично мне спел. Душевно.
В период тотального дефицита сахара, бабушка
где-то достала целый мешок сахарозаменителя для диабетиков. Белые колючие шары.
Твёрдые – зубы сломаешь. И на вкус – гадость редкая.
Целый год мы с этими шариками пили чай,
грызли вместо конфет. Я ненавидел привкус этого сахарозаменителя, но не мог
оторваться, как от семечек. Бабушка расфасовала мешок по разнокалиберным
полиэтиленовым мешочкам, мешочки эти рвались и шарики рассыпались по полу и
шкафчикам. Они валялись по всем буфетам и полкам, прокрадывались в холодильник,
находились в посуде и духовке. Годы спустя они ещё попадались в бабушкиной
квартире в самых неожиданных местах. Последний я выкинул, когда делал
капитальный ремонт. С обдиранием обоев, выламыванием плинтусов, заменой пола.
А через год нашёл белый колючий шарик в
батарее. Когда я красил эту батарею – никакого шарика там не было.
Так вот я эти шарики таскал в карманах,
приносил их в подъезд. Грызли их всей толпой. Плевались, а грызли. Потом
родители Толика привезли с деревни огромный мешок семечек и нас отпустило.
Вечный
круговорот отношений. Сегодня Светка с Игорем. Назавтра они поругались из-за
того, что она выцыганила последнюю сигарету, не оставила Игорю даже затяжки.
Поорали друг на друга – Светка ушла к Лёшке. Вечером Игорь с Лёшкой подрались.
Светка обозвала всех придурками и ушла домой, уроки делать.
На следующий день явилась и не может
определиться, вернулась она к Игорю или уже с Лёшкой мутит. А парни
страдают, стараются на неё не смотреть,
мрачно затягиваются сигаретами.
Был бы среди нас какой-нибудь Шекспир,
замутил бы историю почище «Ромео и Джульетты». Лёшка, к примеру, сочиняет
отличные байки. Просто на ходу выдаёт такое, что не знаешь – верить ли или
заранее ржать начинать. Он бы смог. Но писать не любит. В слове из трех букв
сделает четыре ошибки, по русскому – стабильное «два» в четверти. Некому
увековечить историю Светки и её поклонников.
А ещё в нашем
дворе жили две сестрицы Катя и Маша. Катя была старшая, ей к тому времени натикало
лет 17-18, Маше едва исполнилось 15.
Естественно, Катя считала себя намного старше, мудрее, ну и всячески Машу
гоняла. Особенно в амурных делах. А ещё у Кати была подружка-врагиня Ленка. Как
это принято у девушек, в глаза они чуть не целовались, а за спиной Катя Ленку
осуждала. Осуждала за связь со взрослым тридцатилетним мужчиной.
-
Представляете, - с возмущением рассказывала она нам. – Сидим мы на кухне, на
гитаре играем. А этот заходит: «Что играете? Окуджаву?» Представляете?
Окуджаву? Да он динозавр! Человек другого поколения! Что она с таким старпёром
делать будет?
Мы киваем. Катька для нас – вообще
авторитет. Она школу бросила, и швейное училище бросила. Торгует сейчас на
рынке колготками. Зарабатывает прилично. Жизнь удалась.
Город делился на районы. В каждом районе своя
молодёжная банда. Не то, что мы, эти числились настоящими гопниками. С общаком
и жизнью по понятиям. Наш двор – на тревожной пограничной территории. Между
«шараями» и «барбосами». Спорные кварталы, пустынный участок постоянных стычек.
Рейнджеры, кактусы и перекати-поле. А мы то ли в виде сторонних наблюдателей –
индейцев, то ли в виде падальщиков-койотов.
Дом наш примыкал к задней стенке кинотеатра
«Минск» - извечного места дискотек «барбосов». Так что мы вроде числились
барбосовскими. Гопники из «старшей» банды иногда удостаивали разговором.
Стреляли сигареты и делились произведениями устного народного творчества. На
Диком Западе рассказывали о Поле Баньяне и Всаднике без головы. У нас во дворе
рассказывали о Воване – Первом Барбосе. Я потом искал истории об этом человеке
в Интернете. Не нашёл. Жаль, красивые были байки.
Шараи тоже иногда заглядывали, но относились
враждебно. Могли и по шее дать. Поэтому их тут не любили. Но были и те, кого не
любили ещё больше. Дети кавказцев с рынка. Их набралось не то чтобы много, но
они отличались какой-то организованностью. Если цепляли одного – мигом
прибегали все остальные. А ещё они массово тренировались в местном бойцовском
клубе.
Приходит как-то вечером в подъезд Толик.
Задумчивый такой. Лицо такое странное. Толик – задумчивый? Такого отродясь не
было.
- Есть такое
слово – дилемма, - бормочет Толик.
- Я другого
термина не подобрал. Иду я сейчас мимо рынка, а там два малых хачика лупят
Ваську-шарая. С одной стороны – их двое, да ещё хачи и вообще не наши. Надо
вроде как помочь. С другой стороны – он у меня неделю назад мелочь на пиво у
магазина отжал. И мне как-то радостно, что ему достаётся. Бабки вокруг ещё
разорались: «Помоги мальчику! Что ты стоишь?!»
- А я выбрать
не могу, кому из «мальчиков» моя помощь нужнее. Без меня хачи Ваську сильно не
отпинают – здоровый больно. Да и он с двумя не справится. Разойдутся при своих.
Так и ушёл я в задумчивости.
И ещё о
философии. Сидели как-то, пиво на скамейке пили. Мимо бежит мужик в трусах.
Серьёзный такой, дышит равномерно. Спортсмен, короче.
А Толик опять в состоянии прострации. Смотрит
в пустоту, в Вечность.
- Вот смотри,
мы тут бухаем, а человек здоровье бережёт. Бегает.
- Человек, -
задумчиво бормочет Толик. – Человек. Человек-паук.
И делает большой глоток из бутылки. Что они
тогда в пиво подмешивали?
Не знаю, чем
бы кончились мои посиделки на скамейках и по подъездам. Годам к семнадцати
некоторые из моих соплеменников уже щеголяли судимостями, попадали в разные
истории. Отца у меня не было – мозги вправить некому.
Но тут из армии пришёл сосед Мишка.
По молодости и глупости бегал Мишка на
разборки с соседним районом. Толпа на толпу. «Барбосы» на «шараёв». Был он
спортивный, тренированный, злой, но отхватывал не раз. Приходил домой в
синяках, с разбитым носом, рубашка-майка в крови, своей и чужой. Потом
изменился очень. Ушёл из старой своей компании, за ум взялся. А после армии это
уже совсем другой человек был. Вот и стал он меня как-то вытягивать.
Приходят к примеру, ко мне Толик с Лёхой:
А тут Мишка из двери, как чертик из
табакерки.
-
Не, пацаны. Ему в Академию поступать. Мы сегодня решили на турники вечером
сходить. А после пива – какие турники.
И идём вместо подъезда подтягиваться. Раз,
другой. Он мне историй всяких расскажет. Про армию, про жизнь в старшей банде,
про то, как там вообще несладко, и законы волчьи. Потихоньку мозги вправлял. Меня
и отпустило.
Последняя моя гастроль была летом перед
выпускным классом. Завалились в гости Толик с Лёхой, Малой и Светка. Светка в
юбке по самое «нихочу», у пацанов -
пакет, в котором что-то заманчиво позвякивает.
-
Пошли, на стадион кенты какие-то приехали.
Песни петь будут.
-
Так вроде бесплатно. Сядем, как люди, пива попьём. Послушаем, что петь будут.
Пошли, лето же.
Согласился. Пока шли, Толик пакет нести
устал. Мы сели на скамейку на полдороги и весь пакет без закуски прямо там уговорили.
До стадиона так и не добрались. А жаль, концерт, говорят, ничего получился. Уже
в сумерках, я со скамейки поднялся, на неверных ногах шагнул в сторону. Светка
сосалась с Лешкой, поэтому они ничего не заметили. Один Толик поднял голову.
-
Ага. Пойду. Холодно чего-то.
И я поковылял в сторону своего дома.
Лет через пять, уже одолев четвёртый курс
медицинского университета, я приехал в родной город и вечером пришёл в наш подъезд. Лёшка отрастил
пузо и второй подбородок, Коля сходил в армию и добавил к своим байкам
несколько историй. Светка забеременела, выскочила замуж. Малой уехал. В
компании прибавилось несколько новых лиц. Но разговоры были о том же. Кто
сколько выпил, кому потом было плохо, а кто может бутылку из горла – и хоть бы
хны. Среди барбосов и шараев произошёл очередной передел территории, но их
разборки надоели местному начальнику милиции, поэтому многих повязали. Бандам
нанесли непоправимый урон, и они медленно отходили в легенду.
Я посидел немного, мне стало скучно, и я
ушёл.
А группа, на выступление которой мы тогда
так и не попали, называлась «Ляпис Трубецкой».
Рассказ из книги "Пора в отпуск". Автор - Павел Гушинец (DoktorLobanov)