Перевод комикса по Baldur's Gate III ч.3
Развернуть4
–
Развернуть3
–
Добавляйте цейтнот практически к каждой встрече персонажей игроков в своих играх, если вы еще этого не сделали.
Когда мы это делаем, мы получаем множество преимуществ GMing:
Эффективный способ создать срочность — установить дедлайн. Пусть игроки и их персонажи соревнуются на время. Вот 1d6 способов сделать это:
Боже! Потолок уже наполовину опустился, ребята! Что мы будем делать?!
Вместо статических ловушек, ожидающих срабатывания, используйте ловушки, которые двигаются, самовооружаются, имеют хорошие сенсоры и являются динамичными, чтобы представлять угрозу для персонажей игроков.
Сможет ли партия завершить переговоры до того, как прибудут соперники с более сильными рычагами влияния?
Дайте группе NPC или фракции ту же цель, что и группе (но по более гнусным причинам). Затем подайте сигнал до или во время встречи, что их прибытие неизбежно.
Таймер показывает, что осталось 50 секунд, а затем взрывается бомба!
Ключевым моментом здесь является то, чтобы сделать ограничение по времени заметным. Персонажи входят в комнату и видят светодиодные часы, показывающие :59, :58, :57. Или песочные часы наполовину опустошены. Или есть гром, который становится все быстрее и быстрее, громче и громче.
Каждый квиклинг падает с одного удара, но сможете ли вы поймать их всех вовремя?
Либо преследуемым не должно быть позволено добраться до места назначения, либо группа должна поймать тех, кого они преследуют, до истечения времени.
Предотвратите пункт назначения: поймайте вора, прежде чем он достигнет хорошо вооруженного убежища гильдии.
Прежде чем время истечет: поймайте вора, прежде чем он сможет уничтожить улики.
Заложник ранен, и похоже, что он долго не проживет.
Физический, магический или другой вред вот-вот постигнет невиновных, оказавшихся в такой ситуации. Или, возможно, они и есть ситуация.
В качестве альтернативы, возможно, заложника ведут к повозке или кораблю, и группа должна предотвратить это, иначе они потеряют его.
Драконианцы вызвали подкрепление, которое скоро прибудет на лифте-котле, и теперь отряд должен каким-то образом спуститься в затонувший город!
Это еще одна причина, по которой мне нравятся 5-комнатные подземелья. Вы можете видеть вещи целостно, не удивляясь. Если места встречи в комнате физически близки, то звуки, сигналы тревоги, системы слежения и т. д. предупреждают и вызывают угрозы из соседних комнат.
Если комнаты концептуально удалены, то последствия одной комнаты могут усложнить жизнь группе, сделав следующие комнаты более опасными. Например, охранники находятся в состоянии повышенной готовности и вооружены арбалетами, подлые типы готовы устроить засаду, преступники успели спрятаться или начать уничтожать улики, или были вызваны или активированы дополнительные средства защиты.
Как только вы привыкнете добавлять срочность к большему числу встреч, вы можете начать комбинировать методы срочности. Это дает вам гораздо больше комбинаций и способов смены обликов, чтобы игроки не переутомлялись и не тряслись во время вашего приключения.
Например, в Dragonlance героям нужно не только за два дня добраться до знаменитого затонувшего города, чтобы найти магический артефакт, но и избежать преследования армии драконов.
Быстрый. Добавьте срочности своим сегодняшним встречам. Пока не поздно!
Что делать, если ты очнулся в больничной палате, врачи, ползающие по потолку, не внушают доверия, а из раздувшегося живота доносится странный голос, дающий тебе советы?
Автор: Sam Miller. Мой перевод, вычитка: Sanyendis.
Мерцают люминесцентные лампы. Светло-голубой, тёмно-синий, снова светло-голубой. Я прихожу в себя на больничной койке. Обычная мягкая кровать, как в какой-нибудь городской клинике. Одна из ламп светит тусклее остальных, она покачивается у меня над головой на тонком проводе. Я опускаю глаза. Живот под больничной пижамой, в которой я лежу, невероятно раздут. Из него доносится какое-то скрежетание, а потом я слышу голос.
- О, ты проснулся! – из живота звучит голос, говорящий с сильным нью-йоркским акцентом. Я чувствую, как с каждым звуком внутри шевелится что-то тонкое и длинное. Там, где лапки нажимают изнутри на кожу, на ней проступают бугорки. – А я уже заждался. Когда же, думаю, он наконец-то проснётся!
Я чувствую, как что-то очень большое извивается в моих внутренностях, и к горлу подкатывает тошнота.
- Э… Что?..
- Давай, давай, вставай же, ну! – укол боли заставляет меня подняться на ноги. – Извини, парень, но нам пора. Нужно выбираться отсюда!
- Но что… что происходит? Как ты оказался у меня внутри? – я тыкаю пальцем в живот. Кожа натянута, как барабан.
- Ну, ты же пошёл к врачу из-за расстройства желудка [прим.: stomach bug – расстройство желудка, но буквально – желудочный жук]?
- То есть… Да, у меня были какие-то боли в животе, но я не помню, чтобы собирался к врачу…
Из глубины вздутого живота доносится тихое клокотание, приглушённое плотью и кожей:
- Похоже, у кого-то проблемы с памятью, а?
Я выхожу из крохотной палаты и оказываюсь в коридоре. Он такой длинный, что света одинокой лампы, висящей над головой, не хватает, чтобы осветить его полностью. Я медленно иду вперёд. Ступать тяжело и немного неприятно. Живот так раздулся, что приходится прилагать нешуточные усилия, чтобы заставить себя сделать следующий шаг. Я чувствую, как внутри что-то извивается и булькает, словно жидкости моего тела перекатываются под лапами этого существа. На ходу я пытаюсь ощупать его: семь, по меньшей мере, длинных веретенообразных лап, твёрдые шипы, покрывающие тело, и мягкие усики, которые извиваются и щекочут стенки моего кишечника. Резкая боль пронзает тело: меня заставляют поторапливаться.
- Обязательно так делать?
- Нет, вовсе нет. Хочешь, я перестану?
- Да, будь любезен…
Придерживая руками живот, я привстаю на цыпочки и дотягиваюсь до большого окна, выходящего на улицу. Чернота. Где-то в вышине клубятся облака, слегка подкрашенные голубым. Непонятно, это настоящий их цвет или просто оттенок стекла, через которое я смотрю. Я чувствую щекотку в глубине горла, и тоненький мягкий усик, выглянув из моего рта, несколько мгновений смотрит в окно вместе со мной. А потом то, что находится внутри, подпрыгивает и извивается, царапая лапками внутренности и снова причиняя мне боль. Я сгибаюсь пополам, и на пол выливается лужица ядовито-зелёной рвоты. Она кажется особенно яркой на абсолютно белой кафельной плитке. Присмотревшись, я вижу в ней множество маленьких белых шариков.
- О, прости, парнишка. Может быть, ты хочешь меня о чём-то спросить?
- Эм… Кто ты вообще такой?
- А разве я не сказал? Я желудочный жук. Тебе надо срочно найти врача, чтобы избавиться от меня, но, видишь ли, врачи сейчас на перерыве. Они все там, снаружи.
Я снова выглядываю в окно. В непроглядной черноте, на фоне клубящихся облаков видны чьи-то парящие фигуры. Я снова тыкаю пальцем в твёрдый живот.
- Я не помню, чтобы ходил к врачу, но, наверное, если у меня и правда желудочный жук, надо попробовать от него избавиться.
- Отличный настрой, парнишка! – доносится изнутри шуршащий голос.
Медленная волна пульсирующей боли прокатывается по телу. Ощущение такое, будто меня сейчас вырвет, но рвоту блокирует внутри что-то вроде толстой пробки. Наверное, это и есть желудочный жук, от которого я должен скорее избавиться. Отойдя от окна, я медленно бреду по больничному коридору. Редкие флуоресцентные лампы, свисающие с потолка, создают островки света. Тьма между ними такая густая, что я ощущаю только твёрдый кафель под ногами и направляющие уколы веретенообразных конечностей, пока не вхожу в очередной освещённый круг. Я снова обращаюсь к жуку.
- Ну и… каково это – быть внутри меня? – я чувствую, как от нескромности этого вопроса краска заливает мои щёки.
- Хе-хе, малыш, да не нервничай ты так. Тут тепло и уютно! Чудесное место, правда, чудесное. Но, готов поспорить, ты бы не захотел, чтобы внутри тебя снова что-то оказалось, так ведь?
Я нервно оглядываюсь по сторонам. В голове крутится вопрос – как желудочный жук узнал об этом? Но обсуждать эту тему дальше было бы слишком неловко. Покрытый потом, усталый, растерянный, я поворачиваю за угол и вижу нечто, прижавшееся к потолку. Существо длинное и худое, его голова сужается, образуя плоское рыло, похожее на утиный клюв, а на плечи, словно пальто, наброшен длинный белый халат. Оно сползает по стене и нависает надо мной на длинных задних лапах. В позвоночник и кишечник словно вонзаются острые иглы.
- Беги, малыш! Этот доктор тебе не поможет, это один из тех шарлатанов [прим.: quack – это и звук крякания утки, и «шарлатан»]! Они всюду лезут со своей альтернативной медициной, а от неё один только вред, сам знаешь! – громогласно заявляет желудочный жук, а я чувствую, как боль в моих внутренностях нарастает.
Доктор-шарлатан говорит:
- Сквонк! Вот, возьми, возьми этот порошок, он очищает, он очистит! Сквонк! Бери, бери!
Он протягивает руку с длинными, тонкими пальцами, на ладони лежат маленькие белые камешки. Клюв раскрывается, когда он говорит, и в нём видны ряды одинаковых зубов:
- Он удалит из твоего драгоценного тела всех ползающих, извивающихся, жирных тварей, всех паразитов! Кряк!
Я чувствую такую острую боль, что едва не падаю на кафельный пол. Под кожей бёдер набухают продольные выпуклости, я чувствую, как потрескивает моя плоть. Я бросаюсь прочь от Кряка, бегу в противоположном направлении, но натыкаюсь на другое такое же долговязое существо.
- Глэк! Выпей чашечку разбавленных чернил, это прочистит тебе желудок! Гланк! – кричит оно мне.
- Беги, беги скорее! Эти шарлатаны тебе не помогут, они хотят запудрить тебе мозги! Ты должен найти Каров, вот они-то настоящие доктора! Но у них сейчас перерыв!
Мои ноги начинают двигаться так быстро, как никогда в жизни, веретенообразные конечности мелькают под кожей. Я тяжело дышу, те твари с хлюпаньем ползут следом. Мы мчимся вперёд, минуя коридор за коридором, всё дальше уходя в глубь клиники, пока, наконец, передо мной не возникает широкое окно. Желудочный жук внутри ворочается и крутится, ползает и извивается, а я судорожно оглядываюсь, пытаясь понять, не догоняют ли меня те лжеврачи. Повернув голову, я вижу одну из птиц – теперь она кажется ближе, чем раньше. Видимо, я поднялся гораздо выше.
- Снимай пижаму!
- Что?
- Снимай скорее пижаму! – повторяет желудочный жук. Я чувствую острый укол боли в животе.
- Чёрт побери, ладно, ладно! – я стягиваю халат, обнажая раздувшийся живот, на котором проступают отвратительные контуры хитиновых лапок, и смотрю в окно на огромных птиц, кружащихся в клубящихся облаках.
Некоторые из них замечают меня и подлетают ближе, а я стою в неловком молчании. Одна из птиц уже так близко, что я вижу её пристально вглядывающийся в меня жёлтый глаз.
Она подлетает к самому окну. Стена сотрясается от сильного удара, и я едва не падаю, когда стекло разбивается вдребезги. Огромный чёрный клюв врывается в зал и широко распахивается, обнажая бледное горло. Острая колющая боль прокатывается по позвоночнику и бёдрам, под кожей шевелятся выпуклые фигуры. Слизистые бледные усики поднимаются по пищеводу, выглядывают наружу из моего приоткрытого рта. Лоб покрывается бисеринками пота. Ноги сами собой несут меня вперёд. Я ступаю на мягкую плоть, устилающую раковину клюва издавшей победный крик птицы, и в последний раз слышу голос желудочного жука:
- Эй, малыш, без обид, ага? Я просто хотел, чтобы у моих деток был хороший дом.
Клюв захлопывается.
===
Прим.: игра слов, "stomach bug" - это и "расстройство желудка", и, буквально, "желудочный жук".
Другие рассказы этого автора, которые мы переводили и выкладывали на Вомбат:
Наш канал в ТГ: Сказки старого дворфа.
Проснувшись, герой рассказа понимает, что с его зубами творится что-то неладное: они покрыты странной слизью и кажутся инородными предметами, застрявшими во рту.
Автор: Hisham H. Мой перевод, вычитка: Thediennoer (Sanyendis).
Я просыпаюсь.
Что-то не так.
Мой рот широко открыт.
Я пытаюсь сомкнуть челюсти.
Но не могу.
Лицо онемело. Похоже, я успел обслюнявить всю подушку, пока спал.
У меня буквально отвисла челюсть.
В голове проносятся мысли: уж не пережал ли я во сне лицевой нерв?
Я встаю с кровати, и с нижней губы на подушку стекает длинная струйка слюны. Наверное, со стороны я сейчас похожу на идиота.
Зубы чешутся. Погодите… Что?
Чешутся? Я провожу по ним языком.
Зубы покрыты какой-то слизью и ощущаются как что-то инородное, застрявшее во рту.
Поспешив в ванную, я включаю свет и смотрю в зеркало.
Зубы стали коричневыми. Такой, знаете, тошнотворный, гнилостный коричневый цвет. Но ведь ещё вчера они были жемчужно-белыми!
Как такое могло случиться?
Внезапно челюсть пронзает резкая боль. Через несколько секунд ледяные уколы проникают уже в каждый зуб.
Кажется, будто зубы шевелятся в челюсти.
Подождите-ка.
ОНИ И ПРАВДА ШЕВЕЛЯТСЯ.
Не веря своим глазам, я смотрю в зеркало.
Из дёсен проступает кровь. Слюна, обильно стекающая на грудь, теперь окрашена в алый.
Я слишком напуган, чтобы пытаться что-то предпринять. Я стою, застыв в шоке, и со смесью ужаса и благоговения наблюдаю, как вибрируют и покачиваются мои прогнившие насквозь зубы.
Затем боль в одном из резцов достигает пика, и он трескается. Наружу показывается коричневая кашица… И кое-что ещё.
Оно покачивается и падает в раковину.
Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть этот предмет получше. Это какое-то насекомое, всего около сантиметра в длину. Оно забавно шевелит лапками, счищая с тельца остатки моего зуба.
Снова боль. Я чувствую, как коренные зубы и резцы лопаются, словно перезрелые фрукты. Я чувствую шевеление у себя во рту.
Я хриплю и кашляю, раковина и зеркало покрываются капельками коричневой слизи и осколками гнилой эмали. А маленькие твари продолжают чиститься, словно обычные домашние мухи: трут задними лапками по тельцу, а передними счищают слизь и грязь с головы.
А потом они начинают ползать по крану и зеркалу, расправляя крылья.
На самом деле они очень красивы. Они напоминают крошечных, очень худых ос. У них прозрачные розовые крылышки и огромные глаза, сверкающе алым и золотым, молочно-белая головка, чёрные усики-антенны и тонкое брюшко бледно-лилового цвета.
У некоторых из них есть длинный, тонкий, похожий на металлическую проволоку синий хвост, который почти вдвое длиннее тела.
Яйцеклад?
И тут меня осеняет.
Вот умора.
От моего смеха маленькие крылатые жемчужинки взлетают сверкающим облаком.
Я возвращаюсь к кровати, изо рта продолжает стекать кровавая слюна и остатки прогнивших зубов.
Я поднимаю подушку.
Под ней лежит небольшая кучка золотых монет.
Я снова начинаю смеяться.
Как всегда, минутка рекламы. Наш канал в ТГ: Сказки старого дворфа.
Герою сегодняшнего рассказа явно стоило быть осмотрительнее во время прогулок по пустынным переулкам и не спешить доверять странным незнакомцам, предлагающим самые удивительные товары в мире.
Автор: Sam Miller. Мой перевод. Вычитка: Sanyendis.
Ночная улица. Я иду вперёд, фонари над головой освещают путь. Из грязного, вонючего переулка доносится гнусавый шёпот.
– Эй, приятель, друг, дружище, союзник, знакомый! Иди сюда, у меня есть для тебя кое-что интересное! Отличные продукты, вкусные организмы, красивые концепции, и всё это здесь, в этих самых карманах!
В замешательстве я сворачиваю в тёмный переулок. Там стоит приземистый мужчина. Очертания его тела скрыты складками плаща, шляпа низко надвинута на жёлтые глаза. Я спрашиваю, чего ему от меня надо.
– Видишь ли, у меня одни из самых выгодных предложений на самые лучшие товары в мире… Или, по крайней мере, по эту сторону Миссисипи. Просто подойди и взгляни, мой друг-подружка!
Он широко распахивает плащ. Его бесформенное тело перетянуто цепями, с которых свисают клетки. За крупную опухоль на его правом боку зацепилась какая-то мохнатая тварь с огромным количеством глаз, слева висит нечто, напоминающее странную многоножку. Он выворачивает карманы пальто: там лежат коробки с надписями вроде «Лучшее ПЕСЧАНОЕ Животное», «Слизистая Рыбка Для Слизистых Мальчиков» и «Команда Членистоногих Человеческих Мальчиков и Девочек». Его острозубую ухмылку обрамляет поросль бородавок, огромные глаза таращатся на меня. Я осматриваю некоторые из его странных товаров и смущённо перебираю коробки, избегая прикасаться к цепям.
– Если хотите убедиться в нашем качестве, я могу отвести вас на фабрику, откуда выползли эти очаровательные котятки!
– Эм… Х…Хорошо…
Отвратительная, покрытая бородавками рука с пальцами, увенчанными шишковатыми ногтями, хватает мою ладонь. Я не успеваю сказать и слова, как продавец затаскивает меня в какую-то расщелину или трещину между кирпичами. Вокруг кромешная тьма. Ощущение такое, словно я падаю по жёлобу. Лицо обдувает ветер. Продавец не отпускает мою руку. Где-то далеко внизу появляется крохотный светлый квадратик, он становится всё больше и больше, пока мы не ударяемся о что-то мягкое. Нечто под моими ногами вздрагивает и покачивается. Оправившись от падения, я опускаю голову и встречаюсь глазами с этим перекошенным, приземистым существом. На его губах застыла вымученная улыбка. Вскрикнув, я отпрыгиваю назад, ударяясь спиной о решётку.
– Хе-хе, – скрипуче смеётся продавец, – добро пожаловать на нашу прекрасную фабрику производственных товаров, друг-дружище! Кстати, это наша новая мягкая гончая (копирайт!), правда, она милашка?
В замешательстве я поднимаюсь на ноги, и продавец ведёт меня по металлической дорожке. Вокруг стоят массивные механизмы неясного назначения, качаются трубы, вращаются шестерёнки, отовсюду раздаётся хлюпанье мяса и шипение пара. Мелькающие в тенях маленькие существа, одетые в одинаковую униформу и защитные костюмы, скрывающие их тела, вращают колёса, скатывают мясо в шары и выполняют ещё какую-то непонятную работу.
– Здесь, на этой старой доброй мануфактуре, мы производим самые красивые, самые чистые, самые живые организмы и животных! Они идеально подойдут для какого-нибудь маленького жучка или для девчонки, если ты хочешь сделать подарок, или чтобы наполнить какую-нибудь коробку, приятель, если ты подбираешь для неё живность!
В растерянности я молча осматриваюсь по сторонам и наблюдаю за рабочими, а бородатый продавец продолжает что-то бубнить себе под нос. По металлической дорожке мы переходим в другую комнату, полную трубок, баков и ванночек с эмбрионами и какими-то вязкими и влажными существами, покрытыми слизью. Крошек-работников тут ещё больше. Продавец указывает на один из инкубаторов, в котором плавает слизистая тварь, напоминающая эмбрион с зубастой, смахивающей на пиявку, пуповиной.
– Прошу, обратите внимание на наш маленький фирменный штришок! – неопрятный коготь продавца указывает на кожу запертого внутри существа. – Каждый из этих маленьких плохих мальчиков поставляется с крохотной уникальной печатью! Она ставится на их прекрасную кожу, на экзоскелет или на иное подобное покрытие!
На коже инкубируемого эмбриона – маленький символ, состоящий из треугольников, линий и кругов. Такие же фигуры есть на коже всех остальных существ в этой камере. На таращащей глаза голове лошади, насаженной на веретенообразное тело, есть крохотный символ в виде сдвоенных треугольников, на спине краба с двумя лицами выгравирован круг в круге, и так далее. Каждое из этих странных существ украшено каким-то символом, который отличает их от организмов, произведённых не здесь.
– Хе-хе… Если подумать, я, кажется, только что заметил кое-что любопытное…
Грубая рука продавца задирает мою штанину, и на свет показывается то, что я всю жизнь считал родимым пятном: маленькая круглая отметина на лодыжке, всего лишь самую малость темнее кожи. Асимметричные глаза продавца расширяются в удивлении.
– О боже! Ай-яй-яй, похоже, я всё это время распинался перед собственным товаром. Какой же я дурак! Ну, раз уж ты здесь, давай-ка упакуем тебя, маленький ты шалунишка!
Прежде, чем я успеваю понять, что происходит, со всех сторон ко мне протягиваются многочисленные руки, они хватают и тянут меня куда-то. Меня утаскивают всё дальше и дальше, пока я не попадаю в комнату, заполненную коробками, обёртками и кусками пластиковых упаковок. Под решетчатый трап подставлен картонный контейнер, на котором написана какая-то тарабарщина – смесь английского, других языков, которые я узнаю, но не могу прочитать, и языков, которые я вижу впервые в жизни. Многочисленные руки с силой запихивают меня в коробку, и машина, управляемая горсткой крохотных сотрудников фабрики, задвигает отверстие куском пластика, запечатывая меня. Деформированное лицо продавца склоняется надо мной, и он говорит своим скрипучим голосом:
– Хм… Отправляйте скорее этого классного котика, он готов к продаже!
Другие рассказы этого автора, которые мы переводили и выкладывали на Вомбат:
Как всегда, минутка рекламы: наш канал в ТГ.
Сегодня совсем небольшой рассказ; похороны в описанном автором мире проходят теперь совсем не так, как мы с вами привыкли.
Автор: Pyro Gibberish. Мой перевод, вычитка: Sanyendis
Как-то раз дедушка рассказал мне о том, что называется похоронами. Он сказал, что на похоронах друзья и родственники одеваются в чёрное и поют песни, а потом покойника опускают в яму. Сложно поверить, что люди когда-то так поступали. Это так странно и печально.
Как бы то ни было, с матерью всё обстоит иначе. Мы с Дэвидом сидим на крыльце и смотрим, как самое, наверное, близкое к смерти существо взваливает её тело на свою бугристую спину.
Мне не так уж часто доводилось их видеть, и сегодня я впервые могу хорошо рассмотреть одного из них. Существо напоминает одновременно змею и жабу; его длинное тело кажется неестественно раздувшимся, а по бокам шевелятся сотни маленьких веретенообразных лапок. У него нет ничего, напоминающего лицо; в задней части туловища виднеется пара сокращающихся отверстий и короткий отросток, которым оно подхватывает тела.
Дэвид называет их психопомпами. Я обычно просто говорю «эти штуки». Какой смысл давать имена вещам, которые в них не нуждаются. Нам и без того достаточно горько наблюдать за тем, как один из них подхватывает тело нашей матери, и ни к чему их ещё и очеловечивать.
Я плачу, но стараюсь держать себя в руках. Дэвид не так сдержан, и его рыдания эхом разносятся по нашему тупичку. Он всегда был сильно привязан к маме. В конце концов, когда она заболела, именно он бросил все дела и приехал, чтобы заботиться о ней.
Поднявшись на ноги, Дэвид вытирает глаза. Срывающимся голосом он говорит, что сходит приготовить себе выпить. Я киваю, не сводя глаз с твари, которая как раз начинает обволакивать своей напоминающей сухожилия плотью тело вырастившей меня женщины.
На улице воцаряется тишина. Как всегда, стоило соседям заметить одну из этих тварей, ползущую по улице, как они забрали детей в дома и занавесили окна. Так было всегда, сколько мы с Дэвидом себя помним.
«Эта штука» продолжает сидеть на обочине, её тело мерно пульсирует, словно она ещё не закончила со своими делами. Я смотрю на часы: прошло уже почти две минуты. Странно. Когда умер наш пожилой сосед, одна из этих тварей очень быстро забрала труп и отправилась восвояси.
И почему Дэвид так долго копается со своим напитком?
Тварь издаёт слабый хлюпающий звук и разворачивается в сторону нашего дома. Это сбивает меня с толку ещё сильнее. Неестественно, неловко переставляя многочисленные лапы, существо ползёт по тротуару к нашей входной двери.
У меня стынет в жилах кровь от внезапно нахлынувшего осознания. Я зову Дэвида. Тишина. Когда эта проклятая тварь проскользнула в дверь (мама всё ещё оставалась привязана к её спине), у меня уже не осталось сомнений, что Дэвид допил свой напиток…
Традиционно, минутка рекламы: если хотите поддержать выход новых переводов, милости прошу на наш канал в ТГ, Сказки старого дворфа.
В честь выхода нового фильма по книге Ф. Герберта "Дюна" хочу вспомнить замечательную статью её переводчиа - Павла Александровича Вязникова "Его звали Пауль". В ней он остроумно и смешно рассказывает о нелёгком труде переводчиков, а в особенности - о том, что недостаток знаний и избыток самоуверенности делает этот труд намного тяжелее.
Его звали Пауль
(заметки переводчика)
Да, именно Пауль! Некоторые читатели, привыкшие к «Полу Атридесу», возможно, возмутятся. Но чего возмущаться‑то? Действие романа происходит в далеком будущем. Язык, на котором объясняются персонажи, – явно не английский, он называется «галакт» и имеет «англославянское происхождение», при этом половина и даже больше терминов взяты из арабского, фарси и других языков. Имена в ходу – самого разного происхождения: тут и «славянин» Владимир Харконнен (имеется в виду только происхождение имени), и «тюрок» (или «араб»?) Император Шаддам, и «англичанка» Джессика… Имя сына герцога Лето (а не Лито – от латинского «Leto» – «смерть», «погибель») пишется «Paul» и по‑английски должно бы читаться, конечно, «Пол». Но, как сказано выше, дело происходит в далеком будущем и язык у них НЕ английский; а то же имя французы произнесут как «Поль», немцы – как «Пауль», и т. д. «Пол» – слишком отчетливая «1/2», в то время как холодноватое «Пауль» – имя куда как подходящее для этого персонажа! И все, возражения не принимаются.
«Лито Атридес» – не согласен! По‑английски он Leto, явно не от Lito (приносить в жертву – лат.) и не от Lithos – камень, тогда б и писался через «i», а от Letum (смерть) и Leto (умерщвлять). Значит – Лето. Даже несмотря на созвучие. Пишут «Атридес» и говорят, что он – потомок Атрея. Да уже сейчас у Менелая и Агамемнона (чьим папой был Атрей) наследников не сыскать, а уж в таком будущем…
Потом меня ткнули носом в место в одной из следующих книг, где родство с Атреем указано прямо. Гм. Ну и все равно не нравится мне «Атридес», вдобавок, действительно, столько времени прошло…:)
Да, еще кому‑то, может быть, трудно расстаться с Оранжево‑Католической Библией. Тут вот какая вышла история: «католический» – это в буквальном переводе «вселенский, всеобъемлющий». Оранжисты из Ирландии вряд ли имеют отношение к книге, над которой работали представители таких учений, как «буддислам» или «дзенсуннизм». Возможно, конечно, имелся в виду просто цвет обложки первого издания (типа «Белой» или «Красной» книг). Но я склонен предположить, что даже если так, речь шла не просто об оранжевом, а о шафранном цвете – цвете буддийских одеяний. Короче, я использовал прекрасное слово «экуменический», которое значит «вселенский» (например, о «соборе»). И экуменический перевод Библии уже когда‑то был – это когда решено было сверить имевшиеся священные книги и привести их к единому знаменателю, результатом чего стала так называемая Септуагинта.
Еще один момент, к которому читатели, знакомые с предыдущими переводами «Дюны», могли привыкнуть – нелепые строки «древнего похоронного ритуала», которые произносит на оплакивании Джамиса Стилгар: «Има трава около, и коренья около». Сие в переводе должно означать: «Вот пепел, и вот корни». Читатель недоумевает, а дело в том, что автор, желая изобразить «древний язык», пользуется словарем русского языка (который он явно не знает). Нелепое «около» – перевод английского «Here is/are…» – что действительно значит «вот». С другой стороны, то же «here» можно перевести и как «около», и надо полагать, что это округлое, распевное слово чисто фонетически пришлось Герберту по душе. Вероятно, аналогичная история произошла и с «корнями» – увидев в словаре, что «roots» можно перевести как «корни» и «коренья», автор выбрал второй вариант как более подходящий по размеру и звучанию, оставшись при этом в неведении относительно разницы между корнями и тем, что кладут в суп – кореньями, всякой петрушкой и сельдереем. «Трава» же – результат явной ошибки, ну а «има» вставлено просто для благозвучия… Чтобы стих не звучал так нелепо, мне и пришлось перевести его на хиндустани – у Герберта, естественно, этого нет.
Вообще, вашему покорному слуге пришлось‑таки повозиться с терминами и названиями. Спасибо коллегам, выпускникам Института стран Азии и Африки, которые помогли отследить «этимологию» придуманных Гербертом терминов (кстати говоря, я настаиваю на том, что он Герберт, а не Херберт какой‑нибудь. Слава Богу, есть традиция транскрибирования – Герберт Уэллс, мальчик Герберт из «Таинственного острова»…). Особая благодарность Фариду Юнусову, который – почти везде! – сумел догадаться, какие арабские слова использовал автор (а арабизмов там большинство).
Кстати, о терминах. Должен признаться, что мне пришлось чуточку расширить составленный Гербертом глоссарий. Например, слово «асассин» для англоязычного читателя особых пояснений не требует… да и то, историческая справка, как мне кажется, не помешала бы и ему. А «друзы»! Конечно, Герберт мог предполагать, что читатель, встретив незнакомое слово, кинется к словарю. Но куда там, если даже переводчики не всегда считают это необходимым! Так, в одном из переводов «Дюны» Стилгар, указывая Паулю на показавшихся вдали фременов, (На «фрИменах» настояло издательство. Логика в этом есть… но опять же, мне «фремены» почему‑то больше нравятся. Пусть тут так останутся, ладно?) сообщает «Вот подлинные друзья!» – тогда как в тексте написано «druses». Да, «друзы» и «друзья» (если по‑русски) звучит похоже – а разница таки есть, причем существенная. Назвав фрименов «друзами», Стилгар не только указывает, на происхождение их религии, но и как бы предсказывает роль Пауля в обществе жителей пустыни. Но чтобы понять это скрытое указание, следует сперва отыскать «друзов» в приличной энциклопедии… Еще одна проблема состоит в том, что язык Герберта не слишком прост, и порой собственные его объяснения требует расшифровки. Попытка перевести «наскоком» (как я подозреваю, даже не используя словарь – в гордыне ли, в спешке ли) приводит к совершенно дивным перлам. Первой была знаменитая в кругах любителей фантастики «малиновая Дюна» (фэны прозвали разные переводы «малиновой», «голубой», «синей», «бурой» «Дюнами» – по цвету обложек). В «малиновой» явно был взят так называемый системный «перевод» – это когда фантастика были в загоне переводчики‑любители в меру способностей и знания языка оригинала и родного перетолмачивали зарубежную фантастику, причем часто используя как оригинал польские переводы; потом получившийся текст загонялся на носитель (магнитную ленту для древних ЭВМ) и жаждущие припасть ко кладезю западной НФ распечатывали его на слепых матричных принтерах и передавали из рук в трепещущие руки… Так вот, этот «системный» перевод так и загнали в печать безо всякой редактуры. А несколько последующих изданий использовали тот же текст, редактируя его опять‑таки в меру способностей. И тут‑то уместно произнести «увы»: поскольку способности эти были такими, какими были, отечественный читатель увидел прекрасного писателя Герберта в виде достаточно нелепом, чуть ли не Юрием Петуховым американского розлива. Чтобы не быть голословным, позволю себе процитировать несколько изящных «ляпов» – для начала из той самой «малиновой Дюны».
«Малиновая Дюна» вообще была гордостью моей коллекции, но ее взял для написания ругательной заметки в популярном среди фэнов издании «Фэн Гиль Дон» широко (в этих самых фэнских кругах, а теперь и как писатель) известный А. Свиридов, да так и не отдал: еще бы, не книга, а сплошной анекдот.(Мне позже подарили эту книжечку. Теперь она у меня опять есть.:)Так что мне придется сейчас ссылаться на его, свиридовские, выписки из этого дивного изданьица (Ереван, 1990). Итак: «Ночь была жаркой, но груда камней, служивших домом уже двадцати шести поколениям семьи Атридесов, дышала прохладой». Вот она, жизнь герцогская! Им даже не «груда камней» жилищем служит, а отдельные составляющие ее камни. Ну как тут не переехать на Арракис – в песке оно хоть помягче будет… Или: «В глазах морщинистого рта старухи мелькнула усмешка». «Это был выпуклый шар» (а я, грешным делом, не знал, что бывают еще шары плоские или вовсе «впуклые»). «Посмотрю, как ты будешь предлагать цену, когда рука каждого человека поднимется на тебя, чтобы вымолить свою жизнь и жизнь своего сына» (рука поднимается, чтобы вымолить свою жизнь…). «Дрожь пробежала по его багровому шраму». «Повесить ключи здесь была завершающая определенность». «Прыгающая рыба была вырезана из дерева с толстыми коричневыми плавниками» (дерево с плавниками – такая же новость в зоологии, как выпуклый шар – в стереометрии, и даже большая: в конце концов шары действительно все выпуклые, а вот деревья как‑то по большей части обходятся без плавников, ног и прочих конечностей). «Отцы наши ели манку в пустыне», – поет Халлек. Правильно: а еще гречку, перловку и овсянку. Это ведь тоже беда – переводчики настолько фатально не знают Библии, что не узнают даже самые расхожие к ней отсылки; что уж говорить о точных цитатах, которых у Герберта пруд пруди (да и вообще англоязычные авторы любят библейские аллюзии). «Интересно, сколько здесь “же”? Как‑то тяжеловато! – Девятнадцать по справочнику». (Уж что тяжеловато, так тяжеловато. 19g – значит, 19 нормальных (земных) сил тяжести, то есть при весе в 60 кг бедняга рабочий, прибывший на Арракис, вынужден тащить на себе дополнительный груз в 1080 кг!). Или, наконец, описание дистикомба‑стилсьюта: «Два следующих слоя включают в себя волокна охлаждения солей. Соль регенерируется. Движения тела, особенно дыхания, и некоторые астматические действия обеспечиваются работой насоса. Вода проходит через тормозное устройство и подводится к зажиму у шеи. Моча и кал подвергаются процессу в бедренных корзинах». «Так и видишь несчастного герцога, – замечает “Фэн Гиль Дон”, – с зажимом у шеи, астматически дышащего при помощи насоса и увешанного корзинами с мочой и калом…» Ну и так далее, от страницы к странице – ОТ трех (не менее!) фактических ошибок и ОТ восьми опечаток на страницу. Но это бы полбеды – оставайся все это безобразие в одной книжонке в бумажной анилиново‑малиновой обложке на скрепках. Радость коллекционерам нелепиц, и все. Беда в том, что едва ли не все последующие «Дюны» использовали этот же самый перевод, более или менее отредактированный. Причем, увы, скорее менее, чем более. Обыкновенно, увидав на лотках очередную «Дюну», я открывал сразу первую страницу и если встречал знакомую фразу про камни, в которых ютились Атрейдесы, далее уже не смотрел. Тот же перевод, к примеру, только чуточку подредактированный, был использован в «голубой Дюне» издательства «Осирис». Правда, «выпуклый шар» стал «круглым шаром», что в общем‑то ненамного лучше. (Или подчеркивается, что в отличие от большинства планет, которые по форме есть не шары, но геоиды, Арракис был‑таки совсем‑совсем круглым?) Тяготение на Арракисе у них не «19 же», а «19 единичек». Ну и по мелочи: возник, например, пистолет со «статистическими зарядами». Это значит – статическими.
Ляпы переходили из издания в издание как эстафета. Вот «Дюна» в пересказе ИИФ ДИАС ЛТД, 1991 (издано в «Бесконечной фантастической серии» в 1992 году). Опять – с первой страницы: «Нагромождение каменных глыб, именуемое родовым замком…» Ну почему герцог, правитель целой планеты, вынужден прозябать в каких‑то глыбах? О главном герое говорится: «Почему‑то его сны всегда исполнялись» – тогда как в оригинале «Он всегда помнил свои пророческие сны»; снова путаница с глобусом барона Харконенна: в оригинале четко написано – «Это был рельефный глобус планеты…» Бог знает почему «рельефный» переводится как «голографический», и далее в одной фразе – еще три фактические ошибки. И опять лень заглянуть в нормальный словарь, чтобы уточнить, что «world» – это еще и «планета», да в конце концов, простой здравый смысл должен бы подсказать, что «глобус Мира» – это что‑то не то. Засим барон сообщает: «Здесь (на Арракисе) есть и моря, и озера, и даже реки». В то время как мы с вами знаем, что ничего подобного на Арракисе не было. Может быть, у барона глобус неправильный, хоть и сообщается, что делали его лучшие мастера метрополии? Да нет. В оригинальном тексте сказано – «И тебе не найти нигде (на Арракисе) ни морей, ни озер, ни рек». А чуть позже барону приносят письмо герцога Лето, и приближенный барона Питер читает: «Жаль, что искусству канли (вендетты) все еще поклоняются в Империи». А ведь герцог отнюдь не жалеет об этом, он, собственно, и пишет‑то барону именно с целью объявления вендетты! И сказано в его письме, что «искусство канли все еще имеет своих почитателей». Чуть позже говорится о том, что удалось «заставить Лето обменять Каладан на Дюну – и безо всяких условий». А в оригинале – «…и без всякой альтернативы». То есть герцогу выбирать не приходилось – какие там условия!
Ну, потом опять дистикомбы‑стилсъюты и «астматические действия». Не стоит повторяться – вам ясно уже, что астма здесь ни при чем. А зачем грузчики, затаскивая пожитки герцогской семьи в новое жилище в Арракине, крушат хозяйское добро? ИИФ ДИАС ЛТД описывает процесс так: «звук бьющегося металла сотряс башню… груз прибыл». Металл расколотить сумели, мазурики!..
Художник, оформлявший то издание, нарисовав фрименский крис чем‑то вроде двузубой вилки. Он, по всей видимости, ориентировался на утверждение переводчика о том, что «он был как бы с двумя остриями». Я, признаться, не понимаю, как это нож может быть как бы с двумя остриями: это вроде палки как бы о двух концах. 1,5 острия было, что ли? В оригинале‑то сказано: «он был обоюдоострым, как кинжал». А домоправительница Мэйпс о крисе говорит: «Кто увидит его, должен быть очищен или убит». Наши толмачи почему‑то заменяют «убит» на «заклеймен»… И вновь торчат уши «малиновой Дюны»: Великая Мать обзывается «женским олицетворением спайса» (который, в свою очередь, ниже называется спайсом спайсов – очень понятно, если не знать, что «спайс» – это «пряность»!). Так вот, не «спайса» («spice»), а «спейса» («space») – космоса, значит. Приводят в недоумение «сандснорк» («sandsnorkee») – если заглянуть в словарь, там и «шноркель» есть. Это трубка такая, через нее, например, субмарины воздух забирают. Фрекен Снорк из «Муми‑троля» тут ни при чем, так же как Скуперфильд из «Незнайки» не имеет ничего общего со «скупером», который, в свою очередь, на самом деле «снупер» («snooper» – от «to snoop» – «совать нос (в чужие дела), вынюхивать»). И вовсе он не «радиоактивный разрушитель» – он ничего не разрушает. Он вынюхивает, обнаруживает яды. А зачем «dump boxes» перевели «свинцовыми ящиками»? Буквально это «роняй‑ящик», про свинец там ничего не было. Мне пришлось переводить по смыслу («грузобомба»). Впрочем, «свинцовый ящик» – это еще не так страшно (свинец для названной цели непрактичен, но да бог с ним); в «голубой Дюне» изобретено и вовсе жуткое слово – «думпящик». Его хочется разделять на «дум‑пящик» – не знаю, что такое, но больно уж слово забавное…
В разных изданиях редакторы словно старались перещеголять друг друга. В одном из них (прошу прощения, забыл в каком – не могу же я покупать всю… продукцию, появляющуюся на лотках) мне попалось такое (цитирую по памяти) определение «дистранса»: «устройство, благодаря которому птицы издают звук, похожий на звук реактивного самолета». Что такое дистранс у Герберта на самом деле, вы узнаете из словаря в этой книге… Мало было книг, которым «повезло» с переводами так же, как «Дюне». Мало было переводов, столь же достойных изобретенной фэнами издевательской премии «Одномуд» (присваивается за опечатки и ошибки и называется в честь прославленной опечатки «одномуд‑вум», в девичестве «одному‑двум»).
Самым приличным был перевод, изданный «Феей» (Москва, 1992) – «синяя Дюна». Нет, без ляпов не обошлось и тут (и по‑прежнему основная причина – это лень, либо гордыня, не дающие лишний раз заглянуть в словарь). Но все‑таки это лучший из многих перевод – хотя «лучший из плохих» – это еще не обязательно «хороший». Именно потому, что в этом переводе фактических ошибок гораздо меньше (есть страницы, где фактических ошибок нет вообще!), я хотел бы именно в этом случае провести несколько более обширный «разбор полетов». Начнем со старого знакомого – герцогского замка. На сей раз Атрейдесы живут «в древнем каменном пилоне замка Каладан». Конечно, спасибо, что не в камнях. Но неплохо бы представить себе жизнь в пилоне. Посмотреть в энциклопедии, что такое пилон, и не лучше ли жить вообще в замке (или весь замок, за исключением пилона, был в забросе?). И вообще, не выглядит ли странным проживание в пилоне? Или, скажем, в контрфорсе. В той же фразе сообщается, что «стало душно», в то время как у автора изменение погоды произошло с точностью до наоборот. Через несколько фраз следует такой пример отсутствия чувства языка (из многих и многих): «в крови властелина должно быть лукавство». А чуть ниже – еще того лучше: «Спи спокойно, лукавый негодник», – так прощается Преподобная Мать с юным Атрейдесом. Так и хочется дописать к этому – «утю‑тюсеньки!». Или – «Да будет земля тебе пухом!» На той же странице слово «quasyfief» переводится как «квазифайф». Может, кому‑то этот файф и «в кайф», но только не читателю, который в результате и не поймет, что Арракис находился у Дома Харконнен в ленном владении (квазиленном, чтобы быть точным). А чуть ниже следует пример фонетической глухоты: довольно неуклюжее слово «fafreluches» переведено совсем уж ни в какие ворота не лезущим «система кастовых фофрелюхов». Это так повлияло на одного моего знакомого, что он (не будучи большим любителем фантастики) по прочтении эдакой прелести и всю книгу иначе как «фофрелюхой» не называл. Красоты стиля сверкают во фразах типа: «…Джессика вихрем повернулась и, посвистывая юбкой, широким шагом вылетела из комнаты, надежно затворив за собой дверь», «[его] аорта наполнилась кровью» (а до этого была пуста?), «бледно‑розовые десны, хищно поблескивающие серебряными зубами при разговоре», и т. п. Кстати, о стилистике я говорю в основном применительно именно к «синей Дюне», ибо в прочих вариантах стилистику, за полной безнадежностью перевода в целом, обсуждать вообще бессмысленно. Там погрешности стиля – и есть стиль, и оттого это даже не смешно. В «синей Дюне», стилистические погрешности все‑таки выделяются. Вот еще примеры: «Кривой шрам на его лице искривила улыбка» или «Кого Харконненам наиболее целесообразно наметить своей целью?».
А вот ляп просто прелестный: комната Атрейдеса‑младшего, а в ней… «Слева у стены высился книжный шкаф. Его можно сдвинуть вбок, при этом открывался клозет с полками по левую сторону». Но «closet» – это на самом деле «шкаф» или «гардероб»! Аналогичная ошибка, кстати, встретилась мне в переводе одной из повестей Сильверберга: там сообщалось, что «из всех клозетов в городе стали вылезать скелеты». Зрелище почище Апокалипсиса – а речь‑то шла о «скелетах в шкафу», то есть все неприятные тайны вдруг стали всплывать на поверхность!
Фактическая ошибка: вдова и сын герцога наблюдают бурю в пустыне. «Глянув на остроконечную скалу, он увидел, как внезапный порыв ветра буквально сточил ее бурую вершину». И от этой‑то бури герои прячутся в палатке! На самом‑то деле ветер мгновенно засыпал скалу песком, превратив ее в пологий холм.
«Дороги на Арракисе нелегки» – английское «ways» означает «образ жизни», «обычаи», и фраза переводится как «нелегка жизнь на Арракисе». «Голытьба», живущая в «деревнях», вызывает мираж затерявшихся в арракийских песках бревенчатых изб и поля, где сиротливо не сжата полоска одна. К барону Харконнену – заплывшему жиром гиганту – никак не подходит слова «старикашка» (старикашка должен быть маленький, дохленький, скрюченный).
Про Гильдию сказано, что она «insidious», и это переведено как «внутренний паразит: сперва сосет кровь понемногу, пока хозяин не возражает, а потом – ты у нее в кулаке: плати, плати и плати». Между тем это слово значит просто «хитрый», хотя и имеет общий корень с «inside» – «внутри». «Паразит» там не упоминался, вдобавок – как это возможно оказаться в кулаке у внутреннего паразита?! А в другом месте спутаны «pheasants» – «фазаны» и «peasants» – «крестьяне».
«Человек выполз на гребень дюны – ночной мотылек, оцепеневший под утренним солнцем». Оцепеневший мотылек никуда не уползет, да и не цепенел никто у автора – там было «mote», а не «moth», то есть человек выглядел точкой, крошечным пятнышком. Про оцепенение переводчик добавил от себя, чтобы объяснить «мотылька». «Из‑под повязки (выше сказано, что это был тюрбан) свисали соломенного цвета пряди волос, торчала редкая бороденка и густые брови». Мысленно нарисуйте торчащую из‑под тюрбана бороденку… «Кому‑то приятно было думать, что он умрет именно так, от рук собственной планеты». От рук планеты – это сильно. Далее следует «хрупкая коробочка наветренной стороны дюны» – это просто опечатка, имелась в виду «корочка». Ну и нелепая «котловина Пластыря». То есть Гипсовая. А ниже – «…зеленые формы жизни. Тут – растение, там – животное, а здесь – человек». Это опять опечатка, имелись в виду земные формы. И вот опечатка – «Культы мертвых» назывался фильм, показанный как‑то Паулю матерью. Ошибка наборщика – и появляются «кулы». Но это что, в одном из переводов, кажется, Лавкрафта возникли и вовсе «культи»…
Пола (Пауля) одолевают «думы партизана». Скульптурную группу на станции метро «Белорусская» в Москве видели? Вот такие думы. А Джамис дерется с ним «в исподнем». Такой бедуин в кальсонах с тесемочками… Или как вам понравится следующее: «Когда дед наш солнышко садится, в темноте хромопласт, становится прозрачным». Стиль очарователен, не правда ли?.. «В нас одинаковые потери», – думает Пауль о Чани (в этом переводе Чени). Это согласование – действительно потеря во всех, для кому дорога красота и правильность из русского языка. А вот чудесное изменение смысла: «Я родила тебе сына, – говорит Чани и добавляет: – И получишь все остальное, как только сможешь». Тут путаница со словом «rest» – переводчик понял его как «остальное», тогда как здесь это «отдых»: «Ты должен отдохнуть теперь, насколько сумеешь» (Паулю предстоит серьезное испытание). О сухом, тощем человеке: «Он был похож на сушеную мумию». Чтоб никто не подумал, что он мог быть похож на моченую мумию…
Бывают и такие прелести, как вопросительные междометие «эх?», «хах?», «хе?» или непонятно какое «учз‑х‑х?» произнесенное Стилгаром, когда Джессика взяла его на болевой прием. Тут искажено и звучание, и смысл.
«Этой ночью, – думает Джессика, – лишь тот, кто устроился на ночлег под землей, имеет право хвастать». А у автора все наоборот: «Имеет ли право хвастать тот, кто сегодня забился на ночь под землю?»
Масса путаницы по мелочам: в оригинале «сидел, поджав ноги» – в переводе «развалившись». В оригинале «поджал губы» – в переводе «надул губы». И так далее. Приводить все ляпы, ошибки, опечатки и нелепости – проще, опубликовать для сравнения весь текст книги.
Но все‑таки «синяя Дюна» была ближе прочих к оригиналу. Хотя Герберта и засушили – все эмоции, весь накал испарился, и получилось, по‑моему, довольно скучно. А в иных местах, пытаясь «оживить» речь, переводчик (редактор?) сделал ее довольно нелепой, просто вследствие слабоватого владения языком родным, доходящего порой едва ли не до алексии. А может быть, я просто слишком ревниво отношусь к собственному переводу.
А вообще, каждое очередное переложение «Дюны» все более укрепляло меня в мысли о необходимости издания человеческого перевода. Я закончил свой перевод еще в 1991 году, в самом начале, но у издательства (которое в то время собиралось «Дюну» издать) все время были разные трудности. А книга сложная, работы редакторам и корректорам много… да и наборщикам тоже. Сознаюсь, я сдал в редакцию рукопись в самом полном и изначальном смысле этого слова, то есть текст, написанный от руки. Посему пользуюсь случаем извиниться перед сотрудниками редакции за связанные с этим проблемы и поблагодарить их за титанический труд. Зато теперь наконец те, кто не может прочесть Герберта по‑английски, прочтет – как мне кажется – примерно ту «Дюну», какую писал автору. А не ту, какую переводил… не знаю кто. Программа‑переводчик, наверное? Это мне попалась как‑то инструкция к популярной компьютерной игрушке «Doom», переведенная такой программой. Так вот там рекомендовалось, в частности: «Когда вы приклеились в мертвый конец, давите космическую преграду», что в оригинале означало: «Когда вы попали в тупик, нажмите клавишу пробела». Словом, старая история про то, как «голый кондуктор бежит под вагоном» (сиречь «неизолированный проводник проходит под вагонеткой (крана)»). Только в старые времена такие ляпы умели еще делать без помощи компьютеров.
Коль скоро мне досталась возможность высказать наболевшее, скажу вообще о переводах: не верьте! Если вы видите какую‑нибудь нелепость в русском тексте, это еще не значит, что она была и у автора. Сколько я встречал дичайших ошибок, причем порой даже в довольно хороший переводах! То в викторианской Англии джентльменов приглашают в публичный дом – а ошибка эта так стара, что ее приводят в пример все, кто пишет об Англии. Речь идет о пабе, то есть пивной (по‑английски буквально действительно «public house»). То описывается военный: сидит это офицер в ресторане, а «грудь его туники заляпана фруктовым салатом». И этот неряха преспокойно беседует с сенатором и его супругой. А все потому, что «фруктовым салатом» военные прозвали орденские планки – такие, знаете, пестренькие полосочки, которые носят вместо медалей, чтоб не слишком звенело. А «туника» – это «мундир» или «китель», и прошу вас, читая переводную литературу, помните об этом. Гражданские, особенно в будущем – Бог с ними, может, они и впрямь носят туники, тоги и столы. Но военные, полагаю, и в будущем не станут обряжаться в античные хламиды! С военными вообще у переводчиков много хлопот. То они требуют срочно подвезти на позиции амуницию – хотя зачем в разгар боя нужны ремни и портупеи, неясно: ведь по‑английски «ammunition» – «боеприпасы», а русские слово «амуниция» обозначает все то, что носят военные, кроме непосредственно формы и оружия, а также конскую сбрую, когда речь идет о кавалерии. Или вот: «там лежали стволы, набитые порохом». Если бы переводчик смутился нелепостью фразы и посмотрел бы в словарь, то бочонки с порохом не превратились бы в стволы. А безоткатные пушки не стали бы загадочными безоткатными (и даже в какой‑то повести «несжимаемыми») ружьями. Офицер, услышав приказ старшего по званию, не заорал бы «ай‑яй‑яй, сэр!», а ответил бы «Слушаюсь!» или «Есть!», потому что «Aye, aye, sir!» – это именно «Есть!» и есть. И средневековый негодяй не целился бы в положительного героя из непонятного жавелина, и не носил бы вельветовый костюм, – он, разряженный в бархатный камзол, наставил бы в грудь смельчака копье. Всадник не стал бы натягивать вожжи (впрочем, тут уже не ошибка перевода, а незнание реалий. Как и в случае, когда получившему удар в пах герою кажется, что «его яйца раздулись до масонского кувшина». Не было у масонов никаких особенных кувшинов – речь идет о широкогорлых бутылках популярного калифорнийского вина «Paul Masson», сейчас оно продается и у нас.). При взгляде на симпатяшку‑официантку космопроходец не чувствовал бы себя рогоносцем – он ощутил бы себя готовым к атаке на невинность красотки («horny»). «Навстречу мне по дороге ехал перамбулятор с женщиной‑водителем». Кто знает, как выглядит эта жуткая машина? Никто? Так я скажу: четыре колеса, люлька с ребенком, ручка. «Perambulator» – это детская коляска (обычное сокращается в «pram», но в словаре есть! И женщина, ясно, не за рулем – просто катит колясочку… А как вы думаете, кто такой «гопстер»? Гопник‑гангстер? Почти. Это – член республиканской партии… Бесперечь путаются слова «кремневый» и «кремниевый»: то покажут нам средневековый кремниевый пистолет – еще бы германиевую шпагу и селеновую аркебузу, все утеряны пришельцами; то, напротив, продемонстрируют кремневые транзисторы. Не иначе как вытесанные вручную лучшим мастером племени Серого Медведя, Уыхом. Еще одна распространеннейшая ошибка: вот диалог, речь идет о пропавшем ребенке. «Теперь нам его, думаю, уже не найти, – говорит один. – Живым…» – «Какой стыд!» – реагирует собеседник (между прочим, злодей). Вот именно – какой стыд для переводчика (и ведь сделавшего вполне удачный перевод, даже абсолютно правильно справившегося с неоднозначным заглавием книги – это был «Салимов Удел», где «удел» – это и название городка («владения, территория, поместье»), и «участь». А усеченное «Салим» (от «Иерусалим» – здесь: имя кабана) напоминает о городке Салем, знаменитом самым крупным в истории Америки процессом над ведьмами). Так вот, перевод очень недурен, и тем досаднее ошибка: «What a shame!» означает вовсе не «позор» и не «стыд», а «какая жалость!». А «cheese!» или «Say “cheese”!», часто встречающиеся в англоязычных книгах – это вовсе не «сыр», а «улыбочка!» или «спокойно – снимаю!», в зависимости от контекста. Сыр тут ни при чем – просто при произнесении этого слова губы растягиваются в улыбку, потому фотографы и просят произнести его. Общее место, как и случай с «публичным домом» или «стыдом». А вот поди ж ты, раз за разом переводчики наступают все на те же грабли…
Или, скажем, керосиновая проблема. То персонажи маются при свете масляной лампы на манер какого‑нибудь Аладдина, потому что переводчик поленился слазить в словарь и узнать, что «oil lamp» – это и керосиновая лампа, а не только масляная плошка. То, выйдя из залетевшего в прошлое самолета на летное поле, герой замечает: странно, мол, что нет запаха газа (помните? «Если вы почувствовали запах газа, звоните 04»). Только человек, в жизни не бывавший на аэродроме, может не знать, что на летном поле пахнет не газом, а керосином, потому что керосин как раз и есть топливо для современных самолетов. Аналогичная история – с «песком», которым что‑нибудь начищают или шлифуют: в большинстве случаев это вовсе не песок, а «шкурка», наждачная бумага. Или вот еще: человек звонит в гостиницу и бронирует номер, а затем сообщает: «Я приезжаю завтра. Номер моего американского экспресса такой‑то». Мол, встречайте! Вагон бы еще указал. Это в каком же Урюпинске жить надо, чтобы не знать, что такое кредитная карточка «American Express»?! Герой просто указал, как будет платить за номер. А вот некий гангстер говорит о провинившемся чем‑то перед ним бедняге: «Отправьте его в Детройт» – и никаких пояснений при этом не дается, словно речь идет о высылке революционера в глухую Сибирь. А между тем Детройт, столица автомобильной промышленности Америки, отнюдь не Шушенское и не Тмутаракань. Это народная гангстерская забава – вроде более известных «цементных ботинок». Ненужный человек связывается и помещается в багажник автомобиля, который отправляется под пресс и на переплавку (не обязательно именно в Детройте) – и никаких следов! А вот еще «всадники на квадрупедах». Вполне фантастический зверь… Хотя автор американец назвал его просто «четвероногим».
А уж если зайдет речь о религии… я говорил чуть выше о незнании переводчиками (я имею в виду горе‑толмачей, решивших, что детективы, фантастику и прочую «несерьезную» литературу может переводить любой‑всякий) Библии и прочей религиозной литературы. Вот и выплывает на страницы переводов Желязны некто с «лампами рта его». А это Левиафан был – «пламенники пасти его»… Кстати, в одном из переводов переводчик «пламенники» нашел. А наборщик превратил их – прости Господи! – в «племянников». Или возникает святой Джон‑баптист. Конечно, фантастика – она на то и фантастика, там и св. Айзек (Азимов) бывает, и св. Альберт (Эйнштейн). Но когда герой клянется головой святого Джона‑баптиста, то должен же если не переводчик, так редактор, а не редактор, так старенькая вахтерша баба Клава – кто‑нибудь! – вспомнить, на худой конец, картину с усекновением главы Иоанна Крестителя!!! А вот герой – робот – по имени Ноах. И его товарищ Уззия. А также Джонас, Джоб и Джереми. Если вам когда встретится этот перевод – знайте: роботов назвали именами ветхозаветных пророков, и в русском переводе Писания и имена звучат: Ной, Осия, Иона, Иов и Иеремия. Или такой пустячок: сидят эти герои в монастырской келье: в разговоре – пауза, и стоит тишина, «только из розария доносилось щелканье соловья». Я видел оригинал: соловьев там не было. Только сухо щелкали в тишине четки. Четки по‑английски – «rosary», а поскольку переводчик, как обычно, поленился посмотреть слово в словаре (выглядит‑то знакомо!), он приплел к случаю соловья, здраво рассудив, что розарий сам по себе обычно не щелкает. И аналогичная история в другой книге – герои, собираясь на битву с нежитью, спрашивают священника, есть ли у него освященный розарий. Есть, ребятушки, есть, у него все освященное – и розарий, и малинник, и грядки со свеклой… А отгадайте‑ка загадку: некто совершил убийство. «Что с ним сделали?» – осведомляется герой об убийце. И получает ответ: «С ним поступили по закону Мозаики».
Три попытки! «Мозаика – это планета», – предположил один из моих знакомых. Нет, не так. «Убийцу разрезали на кусочки», – кровожадно сказал другой. Опять нет! «Это какое‑нибудь особенное устройство общества, типа коллективного разума?» – подумав, осторожно спросил знаток фантастики. Увы! Mosaic law – это не что иное, как «моисеев закон». Следовательно, «око за око»… Эх, переводчики… бумаги на макулатуру!
Ну да Бог с ними, впрочем. Я, пожалуй, немного увлекся со своими обличениями. Хватит уж. Позвольте просто предложить Вашему вниманию прилагаемый к сему перевод замечательной книги хорошего писателя и выразить надежду, что Вы получите от этой книги удовольствие не меньшее, чем то, которое испытывают Ваши англоязычные коллеги.
К сему с уважением – Ваш верный переводчик.
Проснувшись, героиня увидела, что город за окном затянул странный багрово-красный туман с запахом плесени...
Автор: Joseph Hartman. Мой перевод, вычитка: Sanyendis
Однажды утром одна горбатящаяся за зарплату рабыня забыла завести будильник. Вместо того, чтобы подскочить от резкой трели телефона, она вынырнула из сна, окунувшись в красноватый утренний свет. В её усталом мозгу мелькнула мысль о тех часах, на которые бензоколонка осталась без присмотра. «Меня тошнило, скажу я, – подумала она. – Блевотина была буквально повсюду». Они ей поверят. Или уволят. Так или иначе, уже ничего не исправить.
Она подтянула одеяло к горлу. Можно было спать дальше, но сон не шёл. Она слишком нервничала, да к тому же накатывала головная боль. Она заставила себя подняться и прошла в гостиную. Её мать смотрела в окно. Она даже не повернула головы, когда в комнату вошла её дочь.
– Если тебе интересно, почему я всё ещё здесь…
Её матери было всё равно.
– Анна, ты видела когда-нибудь такой туман?
Та посмотрела в окно. Она едва могла различить здания на противоположной стороне улицы. Всё затягивал багровый туман. От солнца осталось лишь размытое светлое пятно в небе, и перекрёсток укутывал странный полумрак.
Анна закатила глаза и собралась уже распахнуть окно, но мать схватила её за руку.
– Подожди! – воскликнула она. – Что, если он ядовитый? Может, произошла какая-нибудь ядерная утечка, или ещё что-нибудь…
– Ты просто параноик, – заметила Анна и стряхнула мамину руку. Одним быстрым движением она распахнула створки. В комнате сразу стало душно и влажно. В воздухе запахло плесенью, как на улице после долгого дождя. – Вот, видишь? Мы не умерли, всё в порядке.
Мать бросила на неё укоризненный взгляд. Анна отвернулась и взяла ключи.
– Я ухожу, – бросила она.
– Куда?
Анна открыла входную дверь.
– Будто тебе есть до этого дело.
Её мать только вздохнула.
– Осторожнее там…
Анна вышла в подъезд, не потрудившись запереть за собой дверь. «Будто тебе есть до этого дело», пробормотала она себе под нос ещё раз.
В жилом комплексе царила тишина, но в этом не было ничего странного. Анна спустилась к своей машине. Видимость едва ли превышала пару футов [прим.: около шестидесяти сантиметров], так что она не поднимала головы, внимательно следя, куда ставит ногу.
В парке через дорогу играли соседские дети, они крутились на карусели и раскачивались взад-вперёд на качелях. Где-то позади сработала сигнализация чьей-то машины, с каждым гудком головная боль усиливалась. Каждый звук, каждый смех, казалось, вонзался острыми иглами прямо в мозг. БИП-БИП-БИП-БИП-БИП-БИП-БИП-БИП.
Туман, похоже, никого не беспокоил, но Анна чувствовала всё большее напряжение. Руки непроизвольно подрагивали, дыхание участилось. Воздух смыкался вокруг неё, словно стенки удушливой коробки.
Шаги. Прямо за спиной. Выхватив из сумочки шокер, она повернулась и оказалась лицом к лицу с Терри. Паренёк-обдолбыш из соседнего дома, когда-то давно они дружили.
Он нервно улыбнулся, вскидывая руки. Его взгляд остановился на сверкающем наконечнике шокера.
– Эй, эй, всё нормально. Я безоружен.
Убрав шокер, она открыла дверцу машины. Его руки безвольно упали.
– Итак… – Терри, кажется, пытался поймать взгляд Анны. К её удивлению, в его глазах не было и следа обычной красноты.
– Чего тебе? Если хочешь одолжить денег, то это не ко мне, – огрызнулась она.
Он покачал головой.
– Просто хотел попросить подвезти, ничего такого.
Проворчав что-то неодобрительное, она открыла дверцу. Терри забрался на переднее сидение.
– Тебе куда?
– В магазин комиксов. Встречаюсь там с друзьями, – он был необычно немногословен и смотрел прямо перед собой.
Двигатель заурчал, и она выкатилась с парковки.
– Я в университет. Оттуда легко дойдёшь пешком.
Они проехали перекрёсток, и почти сразу краснота сгустилась настолько, что дорога впереди стала едва видимой. Она включила фары, но лучше не стало.
– Вообще-то… – робко пробормотал Терри после долгого молчания. – Не могла бы ты… Ну, высадить меня прямо там? Мне… Мне что-то не хочется сегодня гулять.
– Боишься потерять голову? – она хихикнула. – Я думала, таким, как ты, это нравится.
Он выглядел оскорблённым.
– Шутишь? Посмотри на это! – его голос звучал испуганно.
– Ну да, краснота. К чему ты клонишь?
– Это неправильно. Это… – он застонал и поднёс руку к голове.
Анна нахмурилась.
– Головная боль?
Терри кивнул, на его лице появилось страдальческое выражение.
Она вдруг поняла, что не видит окрестных домов, только дорогу прямо перед собой. Никаких огней. Никаких звуков. Ни одной машины на дороге.
Анна нажала на газ. Двигатель рычал. Наконец в поле зрения появилось здание – жилой комплекс, из которого они выехали. Анна надавила на тормоза, и машина, вздрогнув, остановилась. Оба они замолчали.
– Я… Я что, ездила кругами? – сказала она, чувствуя, как запершило вдруг в пересохшем горле.
Терри медленно покачал головой.
– Ты ни разу не поворачивала. Ни разу.
Они выехали с одной стороны перекрёстка и приехали на другую. То же здание, тот же парк, те же грязные тротуары. Анна закрыла рот, стиснула зубы и нажала на газ. Машина с рёвом пронеслась на красный и скрылась в тумане.
– Тормози, тормози! Ты же разобьёшься! – Терри вцепился в кресло.
– Спорим, нет? – сердито прошипела она.
За несколько минут езды в тумане они не увидели ни одной машины, в которую можно было бы врезаться. Да и вообще ничего не было. Анна вглядывалась в туман по обе стороны от себя. Невзрачные дома. Силуэты. А перед ними – многоквартирный дом. Опять. Снова детский смех. Снова автомобильная сигнализация.
Анна остановилась на середине перекрёстка, достала из кармана телефон и набрала номер матери. Терри сидел молча, глядя перед собой.
– Мама? – произнесла она надтреснутым голосом, когда с той стороны сняли трубку.
Несколько секунд тишины.
– …Да, Анна? Что случилось? – голос матери звучал немного искажённо, словно с телефоном что-то было не в порядке.
– Ты… Ты ещё дома?
– С чего бы мне куда-то выходить?
– Неважно, послушай! Я хочу, чтобы ты выглянула в окно…
– Ой, но там такой туман!
Затаив дыхание, Анна опустила боковое стекло. Тяжёлый, пахнущий плесенью воздух ворвался внутрь; кажется, даже в самом салоне автомобиля повисла красноватая дымка. Она высунула руку и помахала в воздухе.
– Ты меня видишь? Пожалуйста, скажи, что ты меня видишь…
Снова пауза. В окне мелькнула неясная фигура, затем исчезла.
– Да, я тебя вижу. В чем дело, дорогая? Ты в порядке?
Анна вдохнула. Медленно выдохнула.
– Всё нормально. Я просто… Просто еду в университет. Мне нужно поговорить с папой.
– Едешь к этому ужасному учёному? – в трубке фыркнули. – С какой стати…
Анна закрыла телефон и убрала его в сумочку, они тронулись с места. Вперёд, в дымку. Выражение лица Терри не изменилось.
– Ты думаешь… Это конец света? – прошептал он.
– Это не конец света, – категорично возразила Анна. – Я думала, ты сегодня ещё не курил.
– Может, мы оба мертвы, а это – загробный мир.
– Мы живы.
– День за днём, и все проходят одинаково. Умираем и даже не замечаем этого. А потом оказываемся здесь…
Анна вдавила педаль тормоза. Машину окружал густой туман.
– Выходи из моей машины, – бросила она. Его глаза широко распахнулись от ужаса. – Я тебя подвезла, и будет с тебя.
– Н-нет! Ты же не оставишь меня здесь!
Он умолял, он был в отчаянии. Но почему он так боится какого-то тумана? Возможно, у него и имелись на это какие-то причины, но Анне было наплевать. Она вытащила из сумочки шокер. Не хватало ещё спорить с ним сейчас.
– Выходи. Сейчас же.
Терри захныкал, когда Анна протянула к нему руку с зажатым шокером. Распахнув дверцу машины, он выбрался наружу. Повернувшись, бросил на неё умоляющий взгляд, но она так резко тронулась с места, что дверца захлопнулась сама собой. В зеркале было видно, как он бежит за машиной, размахивая руками. Вскоре всё скрылось в тумане.
Анна продолжила движение. Когда впереди снова показался её дом, она не стала останавливаться. И Терри не было видно. По её губам пробежала циничная улыбка. Её предположения оказались верны: она определённо двигалась, а не просто петляла по одному и тому же перекрёстку. Вот только легче от этого не стало.
Она уже в третий раз проехала мимо своего дома. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. На одиннадцатом она попробовала свернуть на перекрёстке и поехала перпендикулярно своему предыдущему маршруту. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать.
Каждый раз, когда Анна проносилась мимо, она слышала один и тот же сигнал. БИП-БИП-БИП-БИП. На пятнадцатом проезде она увидела внутри движущуюся фигуру и поняла, что это вовсе не сигнализация. Она припарковалась на своём обычном месте и вышла из машины, заранее представляя, как сейчас отчитает хулигана по полной программе.
Она подошла к окну автомобиля и подняла руку, чтобы постучать, но тут же снова опустила её. Внутри сидела фигура. Именно фигура, иначе не скажешь. Она была телесного цвета, но глаза, уши и волосы отсутствовали. Она снова и снова с механической точностью врезалась лицом в рулевое колесо. Рот открывался и закрывался, делая рваные вдохи, которые через полуприкрытое окно напоминали вой.
Она молча отступила назад, надеясь, что существо не успело её заметить. Как никогда раньше, красная дымка давила на неё, создавая ощущение ловушки, словно она заперта в тёмной коробке, из которой нет выхода.
Голова закружилась, взгляд метался по сторонам. Она не придавала этому значения, пока сидела за рулём, но с каждым разом, как она проезжала мимо своего дома, он становился всё менее отчётливым. Не в том смысле, что его становилось труднее разглядеть, а как бы менее детализированным. Более простым. Словно кто-то в спешке собрал макет дома, не вполне понимая, для чего предназначены те или иные детали.
Окна отсутствовали, или были закрашены, или просто наклеены, словно рекламные плакаты, и местами отслаивались от идеально гладких стен. Игравшие в парке дети пропали, но смех остался – он исходил от спутанных клубков конечностей, которые качались на качелях и крутились на карусели. А потом послышался звук шагов, прямо позади неё. Она повернулась.
Это был Терри. Или что-то на него похожее. Его шея гротескно вытянулась, из открывшихся в ней отверстий валил густой красный дым. Лицо казалось искажённым, оно словно бы слегка подтаяло, а потом его неаккуратно натянули на череп. Слишком длинные руки были подняты к небу в жесте капитуляции.
– Подвези меня, – попросил он искажённым, монотонным голосом. – Подвези меня. Подвези меня.
– О… О боже, – Анна поняла, что ещё немного, и её вырвет. От Терри пахло плесенью, тёмными подвальными углами. Она вытащила шокер и направила его на него. – Оставь меня в покое!
– Подвези меня.
Терри вздрогнул, когда она ударила его шокером, но продолжал приближаться. Красный дым повалил Анне в лицо, она закашлялась и бросилась к машине, глаза слезились.
– Мама, мама! – закричала она в телефон.
Штука, похожая на Терри, приближалась к машине с поднятыми руками, не делая, впрочем, попыток проникнуть внутрь.
– Ну же, возьми трубку! – никакого ответа.
Она выбралась через дверь с противоположной стороны и, обежав машину, бросилась вверх по лестнице. Здесь было слишком много дверей, бесконечные ряды дверей и лестницы, которые упирались в стены или закручивались до тех пор, пока не начинали идти вверх ногами. Это казалось затянувшимся кошмаром, но она не могла уже остановиться.
За спиной снова послышались неровные шаги. Она бежала и бежала, продолжая карабкаться по лабиринту лестниц, пока всё вокруг не стало казаться знакомым. На дверях снова появились цифры. Маленький клочок нормальности в море безумия.
Она дёрнула дверь своей квартиры. Заперто. Быстро вставив ключ в замок, она распахнула дверь. Всё выглядело как раньше – почти. Вместо портретов на стенах висели листы чистой бумаги, вставленные в рамки. Узорчатый ковёр превратился в бетонный пол с нарисованными на нём цветами. И всё это пахло плесенью. Плесенью. Плесенью.
Мать Анны сидела у окна. Голова свешивается наружу, волосы свисают вниз.
– Мама… Мама… – позвала она, тяжело дыша. Лёгкие с трудом вдыхали красноватый туман.
Она игнорировала её.
– Почему… Почему ты молчишь?.. – Анна заплакала. – Почему ты меня не слушаешь… Никогда не слушаешь, когда это важно?
Споткнувшись, она качнулась вперёд и схватила мать за плечо. Развернув её к себе, она увидела… затылок. Ещё одна копна волос на том месте, где должно было быть лицо.
– АННА! – раздался крик. Звук почти разрывал барабанные перепонки, Анна закричала в ответ. – Ты видела когда-нибудь такой туман?
Анна бросилась прочь из комнаты.
– Ты когда-нибудь… – неслось ей вслед из квартиры. – Ты видела когда-нибудь такой туман?
Терри стоял на ступеньках.
– ОСТОРОЖНЕЕ ТАМ. Осторожнее… Там. Осторожнее. Осторожнее там. Там.
Она перепрыгнула через перила. Ударилась о землю, сильно.
Здесь так много тумана…
Хромая, она добралась до машины. Голос начал стихать. Анна вцепилась в дверную ручку и дёрнула на себя, свободной рукой массируя висок, чтобы унять головную боль. Если она усилится ещё хоть немного, голова расколется. БИП-БИП-БИП...
Она села в машину. Шум стал чуть тише. Она поехала прочь от своего дома, от сигнализации, от этих грубых подделок, имитирующих Терри и маму. Но куда бы она ни двигалась, всё оказывалось затянуто туманом.
Она продолжала ехать. Она ехала до тех пор, пока ей не стало казаться, что она уже не может больше ехать. А потом ещё немного. Пока в зеркале заднего вида не появилась другая машина, похожая на её собственную.
Почувствовав вдруг приступ клаустрофобии, она открыла окна. Запах плесени стал невыносим. Ветер, обдувающий лицо, принёс короткое облегчение, но он усиливался с каждой секундой, перерастая в шторм. Впервые с момента её появления кроваво-красная дымка поредела. И она наконец-то смогла всё разглядеть.
Горизонта не существовало. Мир был плоским, как стол. Впереди тянулись бесконечные ряды перекрёстков. Многоквартирные комплексы, парки и припаркованные машины, освещённые вечно восходящим солнцем, всюду, насколько хватало глаз. А в зеркале заднего вида она увидела водителя машины, ехавшей позади неё. Это была она. Она узнала свои волосы. Но лица не было. А за этой машиной – другая. И ещё одна. И так до бесконечности.
Анна сосредоточилась на дороге, в ушах звенел беззвучный крик, поглощавший её эмоции, разум, всё, кроме тела, заставлявшего машину двигаться. Несколько часов езды спустя датчик бензобака всё ещё показывал «F».
Она хотела остановиться. Но она никогда не остановится. Если она хочет жить, то никогда не остановится. Она не позволит этим тварям её поймать. Прикоснуться к ней. Стать ею.
Никогда. Никогда. Она с досадой ударила кулаком по рулю. БИП. Снова и снова. БИП-БИП-БИП. Головная боль усиливалась. БИП-БИП-БИП. Может, если биться лицом, будет больше проку.
БИП-БИП-БИП-БИП-БИП.
Она никогда не сможет остановиться.
Наш канал в ТГ: Сказки старого дворфа. Ваши отзывы и подписки - наша мотивация продолжать работу.
Дамы и господа, пожалуйте сюда! Цирк приехал! Генерал Тряпичные Кости вот-вот поднимет занавес! Танцующая Медведица Бруинхильда, Уберлошадь Полли и даже мистер Хампердинк рады исполнить для вас свои номера! А в финале, если повезёт, вы увидите краешком глаза самого Неизвестного!
Автор: Gavin Pitts. Мой перевод, вычитка: Sanyendis.
Мне никогда не забыть первый день в Звёздном Цирке Братьев Кингстон. Поверьте, я бы и рада, но воспоминания остаются такими яркими, словно всё это случилось вчера. Так-то память у меня не слишком хорошая. Да что говорить, я вообще не слишком-то умна и отлично это понимаю. Поэтому я и не могу вспомнить всё, о чём меня спрашивали на допросах в Денвере. Но преследующие меня кошмары не дают подробностям того дня изгладиться из памяти.
Большинство людей, представляя себе бегство с цирковой труппой, видят волнующую возможность насладиться тошнотворным запахом лежалого попкорна и встретить новый год в парочке новых клоунских туфлей. Я соврала бы, сказав, что ни капельки не волновалась, но почти всё перечёркивал страх перед Неизвестным. Так называл свой номер Распорядитель – тонкий, как оса, придурок с губами цвета свежей печени и лицом, размалёванным чем-то, напоминавшим свиной жир, щеголявший в матросском костюмчике и парике из старого ковролина, и просивший называть его не иначе, как Генерал Тряпичные Кости.
- Дааааааааамы и гоооооооооооспода! – кричал он в дорожный конус, который должен был изображать мегафон. – Прееееедставляю вам… Неизвестного!
Затем он оглушительно пукал, исполнял национальный гимн (в этом месяце он предпочитал гимн Уганды), откидывал длинным жёлтым когтем брезент, и представление начиналось. Зрители тоже обожали Неизвестного. Это сразу было понятно по звукам, которые они издавали, когда пытались освободиться от верёвок. Иногда на сиденьях оставались лужицы лимонада. Но Генерал Тряпичные Кости разрешал допивать его только Толстой Даме. Мне она никогда не нравилась.
Я знала, что, хотя почти все присутствовавшие в тот день обрадуются, увидев друг друга живыми (летняя засуха весьма затянулась), осознать, что после эпидемии и нашествия саранчи циркачам пришлось сожрать почти всех своих животных, чтобы выжить, будет довольно странно. Но Генерал Тряпичные Кости всё равно отказался закрывать зверинец. «Цирк без животных – что труп без поцелуя!» - заявил он, дуя на Живого Зомби Джайлза, который жадно поедал битое стекло из ведра со шваброй (в его номере этого не было, просто он уже несколько лет пытался покончить с собой).
Так что Генерал Тряпичные Кости заставил разнорабочих и почти всех работников концессионного киоска нарядиться в костюмы тех животных, которых они съели. «Грешник крутится – денежка мутится!» - подмигивал он нам, но его третий глаз при этом оставался серьёзен. Например, Конни, продававшая билеты, должна была нарядиться Оран-гутаном. Она долго ворчала, когда Генерал заставил её покрасить волосы: «Виданое ли дело, зелёный Оран-гутан!»
Я хотела нарядиться ленточным червём, но Толстая Дама сказала, что у неё их уже четыре. Чёртовы бабы.
Из настоящих животных у нас оставались только Уберлошадь Полли (она спаслась, я думаю, благодаря дополнительным конечностям и способности к регенерации), и мистер Хампердинк, вечно пьяный тюлень, который бил по клавишам ксилофона. Мистер Хампердинк остался без двух с половиной ласт, когда Генерал Тряпичные Кости застал его ночью за выстукиванием сигнала «S.O.S.» азбукой Морзе, так что с тех пор он, в основном, играет Либераче. Я слышала, после событий того рокового дня он стал стенографистом и женился на какой-то блондинке из реалити-шоу. Ну, удачи ему.
…И ещё, конечно, Неизвестный. Никто не осмеливался даже попытаться к нему притронуться. Разве что Волшебные Можжевеловые Пятерняшки как-то так проголодались – видимо, это из-за того, что у них один желудок на всех – что всё же откусили от него по кусочку, хоть и знали, насколько ядовитым он может быть в это время года. Теперь, когда они стали Двойняшками, на их номер почти никто не ходит. Но, как бы то ни было, я отнеслась к цирку как к первому дню в новой школе. Разве что было не так страшно. Впрочем, клоуны могут позаботиться об этом позже, ночью.
Клоуны всегда так делают.
Но хуже всего, что я всего пару недель как переехала в город, а все мои друзья остались лежать где-то там, растерзанные на кусочки. Парень, который готовил попкорн (а теперь стал Бруинхильдой, Эффектной Танцующей Медведицей Таинственного Цыганского Народа), сказал, что мне крупно повезло. Что, дескать, обычно Генерал Тряпичные Кости позволяет гиенам съесть всех людей в городах, которые они посещают, а потом сжигает тела, гадит на пепел и посыпает землю солью. Майк и Брэд, которые стали теперь нашими гиенами, это подтвердили. Они до сих пор жаловались на боли в животе. Спросили бы меня, я бы сразу сказала, что мой отчим был тем ещё упрямым ублюдком. Как он им только в глотки пролез. Они сказали, что Генерал почему-то меня пощадил. Я ответила, что у меня уже есть парень. Бруинхильда только посмеялся над этим и ответил, что раз уж он в прошлом году не стал заводить шашни с этой шлюхой Риз Уизерспун и её Польским Слоном, то уж точно не станет подкатывать ко мне. Что я всего лишь ещё одна милашка со сладким ротиком и большим членом. Сверкающая Сучка. Тогда я сказала, что вижу молнию на его медвежьем костюме, и его лицо побелело, как мел. Генерал ненавидит молнии, любые молнии. Даже клоуны осмеливаются застёгивать свои спальные мешки только на пуговицы. Ну, не то, чтобы они вообще когда-нибудь спали. Не ночью, по крайней мере.
Само собой, поездка на Биг Топ в тот день была исполнена полузабытого оптимизма, тоски по дому и депрессии. Ну, и ещё не стоит забывать о тепловом ударе. За неделю до этого мы продали крытую повозку, чтобы купить новый автомат для приготовления сахарной ваты, ведь несколько детей умерло, наевшись покрашенных в голубой и розовый цвета бумажных полотенец, которые мы им продавали. Но, помнится, я твёрдо решила не падать духом и уверяла себя, что всё, что ни делается, всё к лучшему. А если нет… что ж, мой член по-прежнему со мной. К чёрту Бруинхильду и одноколёсный велосипед, на котором он приехал.
Впервые заходя в палатку, я очень нервничала и подумывала даже развернуться и убежать. Позже я вспоминала лающий смех, звучавший почти так же оглушительно громко, как автоматные очереди, а стреляные гильзы падали на огромные разноцветные клоунские башмаки. Дом – это место, в котором ты можешь притвориться, что это дом.
Понадобилось недюжинное усилие, но я сумела убедить себя, что всё будет хорошо, а мои тревоги – это я сама себя накручиваю. Правда, Мадам Сусатка сказала, что это не так, и она предвидит резкие перемены (и высокого тёмного незнакомца), но, с другой стороны, все знали, что она пила полироль для мебели, чтобы её перестало, наконец, трясти, да и её хрустальный шар – фальшивка. Он пробит насквозь и весь в следах от полировальной машинки.
Нет, больше всего я боялась, что меня изобьют за обедом или даже изобьют ЗА мой обед. Настроение у всех было всё ещё так себе: сами понимаете, недавняя засуха и всё такое. Уберлошадь Полли по-прежнему спала не больше часа в сутки и начинала испуганно скулить, когда Повар приближался к ней с большим половником и котелком «специальной лошадиной бурды» в руках. Сложно её за это упрекать. Его лазанью, в лучшем случае, едва можно есть. И всё же, быть заколотой среди бела дня, на глазах у зрителей? Такого тут (по крайней мере, при мне) ещё не бывало.
Вскоре я подошла к своему новенькому трейлеру, раздвинула шуршащие липкие ленты (ни одной мухи! – я снова подозрительно покосилась на Толстую Даму) и попыталась сосредоточиться на позитивных мыслях. Прежде чем войти в самый большой шатёр, я остановилась на секунду и ещё раз сказала себе, что у меня появится куча новых друзей, которым не придётся наряжаться в костюмы сороконожек, жонглирующих огненными факелами, или фруктовых летучих мышей, играющих на скрипке, и что новые номера будут замечательными. Потом я подняла голову (понятия не имею, чья это была голова, и зачем клоуны оставили её валяться тут, у меня на виду, но я уж точно не собиралась спускаться в их трейлер и расспрашивать об этом, даже сейчас, хотя солнце висело ещё высоко, а на груди у меня покачивалось маленькое распятие) и вошла в первый из новых шатров.
Но понадобилась всего пара секунд, чтобы мои худшие опасения подтвердились, ведь стоило мне войти, как все сидящие начали показывать на меня пальцами, пытаясь освободиться, и смеяться, будто я была каким-то инопланетянином. Это, разумеется, было не так (такую шумиху устроили как-то для Морбо, Чудесного Человека-Монстра с Марса, и он пролежал целую неделю в своём трейлере с чем-то вроде оспы; наверное, он подхватил её от одеяла, которое ему выдали правительственные агенты в Неваде); думаю, они не посмели бы смеяться надо мной, если бы я была клоуном.
Наверное, всё спланировали заранее, потому что такую лавину смеха я слышала только раз в жизни, на вечеринке-сюрпризе, которую мы как-то устроили для моего дедули (к сожалению, она почти сразу превратилась в поминки). Тем не менее, я решительно двинулась вперёд. И тут я заметила текущие по их лицам слезы, разглядела ухмылки, искажавшие их бледные губы, и всё поняла – ещё до того, как почувствовала прикосновение длинных тонких когтей к своему плечу и ощутила, как горячие капли слюны Генерала брызжут мне на затылок, когда он проревел в свой дорожный конус:
- Цианид, Хосс! – рычал он. – Вызывает мышечные конвульсии такой силы, что ломаются кости! Глянь-ка на ту крошку с косичками… кажется, она показывает своими локтями на Сириус! Или на Бетельгейзе? Днём сложно понять.
Он потёр третий глаз, сердито алевший под покрытым жиром, матовым от грязи ковролиновым париком, а потом снова усмехнулся.
- Клоуны подмешали его в тесто для корн-догов. Сначала я хотел им запретить, но потом подумал – какого чёрта? Эти малыши так давно не веселились, пусть развеются, пока им не пришло в голову поиграть с тобой. Чёртовы жирные уроды. Я держу их только из-за этого их Клоунского Автомобиля. Забавная штука, Хосс. Двадцать восемь клоунов в одной узкой, как гвоздь, машине. Чёрт побери, понятия не имею, как они все туда помещаются.
Я сохранила самообладание, даже когда здоровенный рыжий детина сумел сорвать с себя верёвки и, сделав пару шагов, рухнул навзничь, выблевав на опилки груду чёрных кишок. Уберлошадь Полли тихонько поскуливала, её глаза за стёклами очков казались совершенно безумными. Но тут ко мне подбежал ещё один паренёк лет девятнадцати – двадцати. Диковато оглядываясь, видимо, в поисках выхода (или, по крайней мере, знака «Осторожно, скользкий пол»), он вырвал дорожный конус из рук Генерала, а потом вытащил из него несколько ярких шёлковых платков, а следом – белого кролика, который щёлкнул пальцами и превратился в пять хохлатых голубей. Голуби, распушив хвосты, в замешательстве закружились вокруг головы паренька, пока сам он театрально раскланивался перед неулыбчивым Распорядителем, и с его лица стекали паника, отчаяние и капли рвоты.
- Извини, Хосс, - проворчал Генерал Тряпичные Кости. – Эй, ты, прослушивания по пятницам! К тому же, мы давно отказались от этого копперфильдовского дерьма. В наше время людям подавай настоящие зрелища, и чтобы обязательно раздавали кусочки жареного теста и фигурки из воздушных шариков. Но, уверен, на кухне тебе найдут применение.
Под слоем свиного жира его лицо расплылось в широкой улыбке:
- О да, там тебя примут С РАСПРОСТЁРТЫМИ ОБЪЯТЬЯМИ.
Откуда ни возьмись появились трое смотрителей и потащили парня в палатку Повара, а он всю дорогу кричал, вырывался и вытаскивал из карманов кроликов, голубей, воздушные шарики и нити серпантина. Один из смотрителей отобрал дорожный конус, в который мальчик вцепился мёртвой хваткой, и швырнул его мне. Я хотела было положить его в карман брюк, но Генерал вырвал его у меня из рук, чиркнул по нему когтем и широко распахнул в улыбке рот: из раструба полилось что-то, напоминавшее с виду виски. Потягивая жидкость, он принялся свободной рукой рыться в рюкзаке паренька. Кое-что Генерал рассовал по карманам (коробку ребристых презервативов, губную гармошку, колоду игральных карт с порнографическими картинками, на которых лентами Мёбиуса сплетались в плотских утехах мои и Бруинхильды тела, золотую рыбку в пластиковом пакете с водой и крупнокалиберный револьвер с серебряными пулями), а остальное выбросил в мусорное ведро. Прикончив виски, он бросил золотую рыбку мистеру Хампердинку (тюлень отсалютовал в знак признательности и начал наигрывать на ксилофоне «Авантюриста»), а пистолет швырнул в стену, разбив его (а заодно и мои чувства) вдребезги.
- Глупенький мальчик, - усмехнулся он. – Нельзя убить того, кто не прожил ни дня.
Он покосился на меня.
- На сегодня шоу окончено, Хосс, - он ткнул когтем-лезвием в сторону зрителей, те как раз закончили блевать кровью и внутренностями и перестали дёргаться. Почти все. – Приберись на трибунах. И замени опилки, кишкам не место на сцене. Они будут отвлекать львов.
Я не могла поверить – этот тупоголовый болван позволяет себе так со мной обращаться, а ведь я ничего такого не сделала! А львам вообще наплевать на кровь, на этой неделе в костюмах львов Дорис и Беттина, а они веганы, все прекрасно это знают.
Я пыталась держать себя в руках, но меня начала охватывать паника, я почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Генерал смотрел, как горячие капли прожигают дорожки на моих щеках, и облизывал свои печёночные губы языком длиной с ножку стула, его цвет напоминал выглядывающий из вскрытой черепной коробки мозг. Я сорвалась с места и бросилась прочь.
Я понятия не имела, что где находится, так что просто мчалась вперёд, а по сторонам мелькали стены из пёстрой холщовой ткани. Артисты репетировали номера: глотатели слов поедали свои словари (мы пытались объяснить им, что они должны глотать МЕЧИ, но ребята оказались глухими, да к тому же страдали дислексией) [прим.: игра слов, word – слово, sword – меч]; Рэндалл Великолепный и его труппа блох (Рэндалл, бледный от кровопотери, звал меня на помощь, скрючившись в углу, а его крошечные подопечные, раздувшиеся до размеров спелого винограда, облепили ему руки и грудь, но он так и не отдал мне те двадцать баксов, так что пошёл он) и шимпанзе Типпи. Но, похоже, больше никто не обращал на меня внимания, и я продолжала бежать, пока не оказалась перед огромной чёрной палаткой с надписью «Неизвестный», криво висевшей над грубо нарисованной позолоченной звездой с пристально глядящим глазом в центре, кровоточащим почти так же сильно, как глаз Генерала.
Я ворвалась внутрь. Крохотный смотритель Неизвестного продолжал болтать по телефону, пока я пыталась рассказать ему о случившемся, но я пребывала в такой истерике, что он не мог разобрать ни слова. Он сказал собеседнику, что перезвонит, и положил трубку, а потом посмотрел на обтрёпанный конец телефонного шнура, который сам в гневе вырвал из стены несколько месяцев назад, и проворчал: «Чёрт, надо бы кого-нибудь позвать, чтобы его починили».
Смотритель подал мне стакан воды и сказал, что всё будет хорошо. Он пытался меня успокоить и просил дышать глубже. Когда выяснилось, что это не помогает, он предложил мне подышать в пакет. Кажется, стало немного лучше, хотя пластик прилип ко рту и носу, я почувствовала неприятный жар, а потом головокружение. Перед тем, как потерять сознание, я успела услышать, как он крикнул тоненьким голоском:
- Сейчас тебя увидит Неизвестный!
Я очнулась в клетке, казавшейся бесконечно большой. На присыпанном опилками полу лежала колючая соломенная сечка, рекламные проспекты нашего цирка двухсотлетней давности и маленькие обглоданные кости, явно детские. Неизвестный висел под потолком клетки, и единственным источником света было его огромное, напоминающее бурдюк с дерьмом, тело – серая фосфоресценция, наводящая на мысли о тошноте. На теле Неизвестного набухали и лопались гнойные мешки, из которых высыпался попкорн со вкусом масла, который его сопровождающие, изящные японские гейши, одетые в одну лишь блестящую прозрачную плёнку, с застывшим на лице выражением умиления, собирали в оловянные кастрюли, чтобы отнести потом в концессионный киоск.
Неизвестный обратил на меня ряды своих крошечных желеобразных глаз и, отцепив верхнюю половину тела от потолка, спустился ниже.
Я жаловалась ему, какие подлые эти циркачи, и постепенно мне становилось легче. Минут через десять поток слёз и соплей начал утихать, и Неизвестный сумел уговорить меня перестать плакать, предложив попить из одного из своих сосков. В последний раз, напившись из его вымени, я очнулась голой и связанной в крохотной клетке, а Генерал сообщил, что теперь я единственный известный в мире рождённый в неволе носитель удивительного Анакондового Яйцевого Червя, так что я отказалась от предложения и поняла, что, кажется, слегка перегнула палку. Неизвестный протянул мне большой кусок ткани (покрытый прозрачным маслом, с цветочной ирэдзуми), и я вытерла слёзы, решив, что, пожалуй, зря так разревелась. К сожалению, не зря. Едва я вытерла последнюю слезинку, как Неизвестный начал сладко петь десятком своих ртов. Я повернулась и попыталась броситься бежать, но он схватил меня за ногу, и я закричала, чувствуя, как его яйцеклад впивается в мою плоть и накачивает меня чёрным ядом. Вокруг распространился сильный ванильный запах циркового арахиса. Нос, а затем и ноги, начали опухать.
Из-за одной из огромных мясистых складок тела Неизвестного показался Генерал Тряпичные Кости, на его болезненно худом лице появилась гримаса. За его спиной собрались почти все мои товарищи. Некоторые из них поедали Неизвестного, или он сам поедал их плоть. Бруинхильда робко помахал мне, и помахав в ответ, я заметила, что моя рука стала мертвенно-белой. Со смешанным чувством восторга и ужаса я дотянулась до распухшего носа и, зажмурившись, сжала пальцы. Раздался гудок.
Улыбка Генерала Тряпичные Кости становилась всё шире и шире, пока уголки рта не сошлись на затылке. Я снова начала тихо поскуливать, когда он протянул мне радужный парик и пару неуклюжих ботинок, сказав, что я стану лучшим клоуном в его цирке.
Возможно, кто-то уже читал этот перевод; сейчас, после технического сбоя, часть рассказов, возможно, задвоится. К счастью, "у меня всё записано", тексты сохранились, пометки, что опубликовано на Вомбате, а что - ещё нет, я обновил. @Vombatolog, если от вас хотят избавиться - значит, правильной дорогой идёте. Ну а мы постараемся дать наполнение сайту.
Как всегда, напоминаю: наш канал с переводами. Заглядывайте, нам будет приятно.
Презентую новый перевод и обложку книги "Гарри Поттер и Тайная Комната" в своем исполнении. Всю информацию можно получить по поиску "Гарри Поттер в переводе JazuDe"
Начало сюжета: Котейкины Новости от 25.03.2024
Предыдущая часть: Котейкины Новости от 05.04.2024
Пост в ВК: vk.com/wall-74979718_6082
Оригинал: www.gocomics.com/breaking-cat-news/
Что делает любое приключение квестом 11 из 10? Вот вероятный ответ.
Хотя это и не исчерпывающий список, дьявол кроется в деталях.
Каждый раз по дороге домой мужчина обращал внимание на фигурку Санты, стоявшую во дворе дома возле перекрёстка...
Автор: C. Lonnquist. Мой перевод, вычитка: Sanyendis.
По дороге домой я каждый раз останавливаюсь на светофоре на углу Дивижн и Мейн. В окно со стороны пассажирского сидения я вижу этот дом – неприметный дом из желтоватого кирпича. Думаю, его построили ещё в семидесятые. Он выглядит совершенно обыкновенно: со стен не свисает облупившаяся краска, из-за занавесок не выглядывает маньяк-убийца, а из-под крышки мусорного бака не вываливаются куски расчленённых тел.
Но мне всё равно не нравится проезжать зимой мимо этого дома.
Я даже подумывал о том, чтобы добираться домой в объезд, но эта дорога – самая короткая. Я сразу оказываюсь на парковке, и тут всегда хорошо расчищено. А иначе пришлось бы делать большой крюк по ветреной стороне холма, где асфальт часто покрывается ледяной коркой.
Впрочем, может, если бы я ездил тут днём, то не обращал бы на этот дом внимания.
Видите ли, проблема заключается в Санте.
Вам наверняка доводилось видеть таких: надувная фигурка Санты футов семи высотой [прим.: около 2,1 метра], подсвеченная изнутри. Снизу к ней крепится вентилятор, и поток воздуха заставляет её подрагивать. Она крутится взад-вперёд и покачивается из стороны в сторону; одна рука постоянно поднята, другая лежит на поясе. Чёрные точки глаз кажутся непропорционально маленькими; смешной нос похож на луковицу, а на щеках намалёваны алые пятна.
Но улыбка…
Улыбка этого Санты напоминала посмертную маску и составляла разительный контраст с безобидным лицом. Слегка приоткрытые алые губы обнажали ряд белоснежных зубов. Эта ухмылка… Клянусь, фигурка поворачивалась против ветра, когда я проезжал мимо.
Впервые я заметил это пару недель назад, когда ледяной ветер нашёл какую-то щель в дверце машины. Светофор на углу, как обычно, переключался целую вечность. Я видел, как люди выходили из машин и нажимали на кнопку на переходе, чтобы он наконец заработал. Холодный ветер, дующий мне прямо в ухо, не давал покоя, так что я тоже выскочил наружу.
Мне показалось, что надувной Санта стоит ближе, чем раньше. Он раскачивался на ветру: рот чуть приоткрыт в ухмылке, правая рука приветливо помахивает прохожим. Поднеся палец к кнопке, я снова обернулся. Метель на мгновение стихла, но когда налетел очередной порыв, снеговик, кажется, наклонился против ветра, словно собирался прыгнуть. Я нажал на кнопку и рысью поспешил к машине. Когда через несколько мгновений загорелся зелёный, я снова обернулся на Санту.
Кажется, он стал ещё ближе…
Несколько дней спустя я снова стоял на том светофоре и не мог оторвать глаз от надувного Санты, который крутился взад-вперёд, весело помахивая мне рукой. Я смотрел прямо на него, а он словно издевался надо мной одним своим видом. Эта дурацкая игрушка выводила меня из себя. В ту ночь свет сменился быстрее, и, проехав перекрёсток, я обернулся ещё раз. Санта наклонился мне вслед и, казалось, провожал взглядом мою машину.
Я резко нажав на тормоза. Машина потеряла сцепление с дорогой и заскользила на льду, я едва не слетел с дороги. Я снова оглянулся через плечо. Санта стоял спиной ко мне и безмятежно покачивался на ветру. Я выругался про себя и тронулся с места. Санта ухмылялся мне в зеркале заднего вида. Снова выругавшись, я поехал домой.
Следующий несколько ночей прошли спокойно. Я даже попросил друга составить мне компанию; разумеется, я не стал говорить, что меня всего-навсего пугает какое-то дурацкое украшение для газона. Ничего не происходило, и я решился отправиться домой в одиночку. Добравшись до светофора, я с радостью отметил про себя, что Санты во дворе больше нет. Возможно, его перенесли куда-то, где он будет пугать кого-то другого. Загорелся зелёный сигнал, но дорогу как раз перебегала кошка, и я не стал трогаться с места. Толстенькая замёрзшая полосатая кошечка направлялась в сторону дома, где раньше стоял Санта. Когда она добралась до тротуара, как раз снова загорелся красный, и я, закатив глаза, покосился на наглое животное, которое обернулось в мою сторону, словно гордясь своим поступком.
Ожидая, пока светофор снова переключится, я лениво наблюдал, как кошка бродит по опустевшему двору. Когда сигнал снова сменился, она как раз добралась до дома; если бы не внезапный отблеск света из-за угла, всё, боюсь, могло пойти для меня совсем иначе.
Из-за угла дома высунулся Санта, обе его руки свободно свисали вдоль тела. Всё ещё двигаясь так, словно его надувает поток воздуха от вентилятора, он внезапно перекатился вперёд и накрыл своим телом кошку. Я не успел даже закричать и теперь тупо наблюдал за происходящим. А тем временем светящийся Санта оторвал несчастному животному голову, словно открутил пробку с пивной бутылки. Брызнула кровь, тело кошки упало на снег; ветер ерошил шерсть. Лицо и руки Санты были перепачканы алым, и нейлоновая борода казалась оранжевой в лучах пробивавшегося изнутри его тела света.
Существо смотрело прямо на меня. Выражение его лица ничуть не изменилось, разве что зубы теперь стали такими же красными, как и губы.
Оно подхватило мёртвую кошку и медленно отступило за угол.
Я проскочил перекрёсток на красный.
Почему после этого я снова поехал этим путём, спросите вы? Всё просто. Я ведь не сошёл с ума; следовательно, это был самый обыкновенный надувной Санта. И что с того, что оно убило кошку – я же не сумасшедший, значит, мне просто всё показалось. Я мог бы разобраться с ним, просто посильнее ударив шариковой ручкой. Так что на следующий вечер я заставил себя поехать по тому же маршруту. К счастью, на этот раз никаких кошек мне не попалось.
…Зато перед домом стояло сразу три Санты. Они покачивались взад-вперёд, а их кивающие головы, казалось, попеременно покачивались, пока они смотрели прямо на меня. Эти твари что-то замышляли. Я знал это. Я даже не стал останавливаться на светофоре.
На следующий вечер на работе я набрал кучу карандашей, заточил их и приклеил к скребку для льда, оставив это импровизированное орудие на пассажирском сидении. Какому-то воздушному шарику-переростку меня не взять. Я не стану их закуской.
Доехав до перекрёстка Дивижн и Мейн, я остановился на красный свет и, выглянув в пассажирское окно, с удивлением отметил, что на лужайке нет на этот раз ни одного Санты. Тем не менее, крепко сжав в руке скребок для льда, я продолжал вглядываться в темноту. Красный горел уже минуту, оставалось ещё три. Прищурившись, я напряжённо оглядывался в поисках мерзко-жёлтого света. Ничего. Вообще ничего.
Вздохнув, я отложил скребок для льда и тут заметил, что в машине стало светлее.
Очень медленно я повернул голову.
Искажённое лицо Санты прижалось к боковому стеклу, оно подсвечивало жёлтым намёрзший на краю окна лёд. Его немигающие глаза находились в нескольких дюймах [прим.: дюйм – 2,54 см.] от меня. Лицо чуть елозило по стеклу, словно под порывами ветра. Я заметил, что окно напротив рта Санты запотело.
Он улыбнулся шире, и в глубине его рта открылся провал – пусть тело и было подсвечено изнутри, в недрах его пасти я видел лишь сосущую черноту. Воздух наполнился странным звуком – словно одновременно жужжали тысячи мух, комаров или ос. Жужжание волнообразно нарастало, пока не стало напоминать то ли скрип гвоздей по классной доске, то ли белый шум на максимальной громкости. Мне показалось, что в глубине чёрного провала мелькнула рука в тёплой зелёной рукавице.
Раздался громкий треск. Санта дёрнулся в сторону, повалившись на капот. Жужжание стало тише, теперь в нём словно звучали нотки боли.
В свете задних фар что-то мелькнуло, я оглянулся. К нам приближался пожилой мужчина в шапке с вышитыми оленями, сжимавший в руке дробовик. Не считая этого, он выглядел совершенно обыденно. Не глядя в мою сторону, он подошёл ближе и склонился над Сантой. Что-то проворчав, он опустил приклад на голову твари. Та распласталась по дороге со странным хныкающим шипением, словно кто-то откупорил бутылку пива.
Мужчина перекинул сдувшегося Санту через плечо и обошёл машину, по-прежнему не обращая на меня внимания. Он протопал к дому, перед которым всегда стоял Санта, и побрёл в сторону гаража.
Из открывшейся двери на меня уставились тысячи пар чёрных пустых глаз. Тысячи чёрных провалов на месте ртов издавали злобное жужжание. Груда сдувшихся Сант, кажется, доходила до самой двери. Мужчина с трудом запихнул нового Санту к остальным. Хорошенько пнув кучу напоследок, он снова опустил дверь гаража.
Мужчина отёр ладони о штаны и от души потянулся. Подхватив дробовик, он собирался уже вернуться в дом, но, должно быть, заметил краем глаза, что я продолжаю смотреть в его сторону, и повернулся со скучающим выражением на лице. Устало, понимающе улыбнувшись, он слегка пожал плечами и скрылся в доме.
Теперь зимой я возвращаюсь домой другим путём.
Обратная связь имеет значение. Пожалуйста, если история не понравилась, найдите минутку написать в комментариях, почему (само произведение, качество перевода, что-то ещё). Буду признателен.
Минутка рекламы: больше историй - на нашем с Sanyendis ТГ-канале, Сказки старого дворфа.
Сёстры обожают играть в пустой маленькой комнате, спрятанной в глубинах старого деревенского дома, вот только мама никак не может найти в неё вход.
Автор: Stuart. Мой перевод, вычитка: Sanyendis.
Моё детство прошло в большом старом деревенском доме. Для ребёнка, уверена, нельзя выдумать места лучше. Дом окружали ряды живой изгороди – тогда они казались мне высокими и неприступными, как замковые стены. А ещё там были скрипящие половицы, дребезжащие окна и, самое главное, множество старых пыльных комнат, в которых так здорово играть.
Мы с сестрой особенно любили прятаться в одной, ничем не примечательной, комнате: без окон, примерно восемь на двенадцать футов [прим.: примерно 2,4 на 3,7 метра]; не слишком ровный пол, потолок, покрашенный белой штукатуркой, и голые стены. Единственными примечательными деталями были, разве что, выключатель, пыльная лампочка да небольшая щель между двумя половицами.
Но наши родители никогда не могли нас там отыскать. Они просто не могли найти дверь, а мы не собирались её им показывать. У нас, маленьких девочек, было своё собственное тайное место для игр; мы представляли себя Сьюзен и Люси Певенси, или, может, Венди Дарлинг, только без племени мальчишек, за которыми нужно ухаживать [прим.: герои, соответственно, Хроник Нарнии (Клайв Льюис) и сказки о Питере Пэне (Джеймс Барри)].
Мы называли её игровой комнатой. Она не отличалась большими размерами, но ведь и мы были тогда совсем маленькими. Комната была совсем пустой, но мы приносили туда свои игрушки, а голые стены давали простор детскому воображению. Мы плавали по морям и сражались на крохотных лодках с пиратами, спасали королев и принцев и освобождали королевства, пусть даже они были меньше шкафа. Мы прятали там вещи – еду, книги, игрушки. Иногда в щели между половицами мы оставляли друг для друга послания на крохотных обрывках бумаги.
Когда мама спрашивала, где мы пропадали, мы отвечали, что были в игровой комнате. Она, конечно, спрашивала, где же она находится, но мы не могли ей её показать. Мама думала, что мы пробираемся без её ведома на улицу и умоляла нас не выходить без спросу из дома. Мы, пряча улыбки, соглашались.
Помню, однажды, просидев в игровой комнате несколько часов, мы застали маму на кухне. Она сидела с заплаканными глазами, по щекам растеклась тушь. Она говорила ровным, нарочито спокойным голосом, и это было страшнее, чем если бы она рыдала в голос или кричала.
Мама сказала, что позвонила в полицию. Что все нас ищут. Она не стала тогда сердиться или наказывать нас, но взяла обещание больше не ходить в игровую комнату.
Какое-то время мы так и делали. По крайней мере, пока не слышали, как мама ругается с нашим отцом. Спрятавшись в игровой комнате, мы сидели, крепко обняв друг друга. Это было наше убежище, наша крепость.
Когда мне исполнилось девять, нам пришлось покинуть старый дом. Мы с сестрой отчаянно не хотели переезжать. Хватало и слёз, и истерик, но мама настояла на своём. В том доме осталось слишком много плохих воспоминаний, призналась она позже. К тому же его содержание обходилось слишком дорого, и он был слишком большим для нас. Мы найдём местечко получше, обещала она. Менее изолированное. Там будут другие дети, и мы сможем с ними играть.
Нам было жаль оставлять наш дом, а в особенности – наше маленькое тайное королевство. И представьте себе наше удивление и радость, когда в новом доме мы обнаружили точно такую же комнату – идентичную вплоть до гвоздей в половицах. И мама так и не узнала о ней. Комната переехала вместе с нами.
Тем не менее, со временем мы переросли эту комнату – словно воображаемого друга. Я стала старше и проводила там всё меньше и меньше времени. Мама разрешала нам выходить на улицу, и я играла с другими детьми, каталась на велосипеде и лазала по деревьям. Моя сестра была застенчивее меня. Она продолжала подолгу оставаться дома, какое-то время даже пряталась в комнате без меня, но пустая комната всё же не могла сравниться со впечатлениями от школы и с новыми друзьями. Позже, в подростковом возрасте, когда мы частенько ссорились, комната была бы порой очень кстати, но мы больше не могли её найти. Дверь просто исчезла.
Мне пришлось уехать – я поступила в колледж. Мама и сестра махали на прощание руками, стараясь не показывать, как им жаль со мной расставаться. Мне тоже было грустно, но первое ощущение свободы заглушало волнение.
Однажды вечером, несколько месяцев спустя, я вернулась домой довольно поздно. Конечно, пьяная; чего ещё ожидать от студента, верно? Я распахнула дверь в свою комнату, нащупала в темноте выключатель – и поняла, что оказалась в знакомой комнате с белыми стенами и без окон. В замешательстве я повернулась, пытаясь нащупать дверную ручку. Но позади оказалась лишь гладкая стена.
Только на следующее утро я снова увидела дверь. Бросившись вперёд, я распахнула её и оказалась в своей комнате. Точнее, в моей комнате в колледже. Я задёрнула шторы и рухнула без сил в кровать. В тот день я пропустила дневные занятия, а на вопросы друзей с неискренним смехом призналась, что слегка перебрала накануне. Впрочем, это было чистой правдой.
Я пыталась убедить себя, что мне всё просто приснилось. Я продолжала жить, как ни в чём ни бывало, но через несколько недель снова проснулась в знакомой комнате, которая теперь, когда я выросла, казалась ещё меньше. На этот раз прошло всего около часа, прежде чем я нашла выход.
Я стала осторожнее входить в новые комнаты и придерживала дверь, пока не убеждалась наверняка, куда попала. Но иногда комната забирала меня во сне, или когда я просто гуляла.
Я просыпалась на жёстком пыльном полу, колотила по стенам и звала на помощь, но ответом мне было только жужжание лампочки. Я начала экспериментировать, выцарапывала ключами что-нибудь на стенах и на полу. Своё имя. Количество раз, когда я здесь бывала. Я писала на стенах, как сильно ненавижу это место и даже умоляла оставить меня в покое. Иногда, отчаянно желая хоть как-то повредить комнате, я от досады разбивала лампочку, пусть даже потом мне приходилось оставаться в темноте, а под ногами хрустели осколки стекла. В следующий раз они исчезнут, их уберут невидимые уборщики, а лампочку заменят на такую же старую и пыльную.
Растущая коллекция неврозов и причуд пополнилась бессонницей: вне зависимости от погоды я теперь оставляла окна открытыми, не выключала перед сном приёмник, а находясь в помещении, старалась стоять так, чтобы видеть дверь или окно. С другой стороны, этот период оказался и необычайно продуктивным: я окончила колледж с отличием, примерно в то же время, как сестра тоже уехала из дома.
Через несколько недель она написала мне.
комната забрала меня
Я не говорила ей о том, что со мной происходит, хотя она была единственным человеком, который мог мне поверить. Но теперь я рассказала ей всё. Мы боялись, но, по крайней мере, больше не были одиноки. У нас снова был свой секрет, совсем как раньше, только секрет этот оказался совсем невесёлым.
Комната никогда не забирала нас обоих одновременно. Порой она оставляла нас в покое на несколько месяцев, и мы молились, чтобы на этом всё закончилось. А порой она забирала нас, или пыталась забрать, каждый день. Иногда мы оставались в ловушке несколько часов, а иногда появлялись через день или два, и тогда растерянные, разгневанные люди забрасывали нас вопросами. Окружающие подозревали, что мы скрываем бойфрендов, пьянствуем или даже принимаем наркотики. Нам приходилось лгать, мы выгораживали друг друга, как могли. Потом моя сестра обнаружила, что все послания, оставленные в маленьком углублении между половицами, не исчезают – видимо, призрачные смотрители комнаты их не замечают. Мы стали писать друг другу слова ободрения, шутки, обещания. Мелочь, конечно, но лучше такая поддержка, чем никакой.
Около двадцати лет назад пропала девушка. На этот раз её не было целых два дня, прежде чем полиция получила извещение. Через пару недель ажиотаж в прессе стал стихать, хотя её мать по-прежнему умоляла людей сообщать о любых наблюдениях, обо всём, что помогло бы её найти.
Я помню, как её лицо смотрело на меня из витрин магазинов и с полицейских фургонов, с экранов телевизоров и из газет. Теперь она осталась только на фотографии, стоящей на каминной полке.
Эта комната не беспокоит меня уже почти двадцать лет. Теперь у меня самой есть дочь. Она больше похожа на свою тётю, чем на мать; она боится высоты и не лазает по деревьям. Она предпочитает играть в доме, целиком уходя в миры, которые создаёт её воображение. Иногда я не могу её найти, и она не отвечает на мои крики.
И она не понимает, почему я плачу, когда она возвращается, не в силах объяснить, где была последний час, с зажатым в руке крошечным клочком бумаги.
Обратная связь имеет значение. Пожалуйста, если история не понравилась, найдите минутку написать в комментариях, почему (само произведение, качество перевода, что-то ещё). Буду признателен.
Минутка рекламы: больше историй - на нашем с Sanyendis ТГ-канале, Сказки старого дворфа.
