Лет 15 назад я, молодая, тонкая и звонкая, работала водителем троллейбуса. Машина еще не ушла из разряда роскошь, а маршрутки, как класс, еще не появились.

И вот, зима, 6:30 утра, промзона самого сурового города России. Рабочий рейс, троллейбус битком настолько, что двери закрывали вручную. Скользко, крадемся, машина-то тяжеленная. С второстепенной дороги сверкнули фары, но я особо и не напряглась, 4 полосы вполне позволяют разъехаться, но, видимо, четкие пацанчики на 9-ке так не посчитали.

Я уже начала в карманчик для общественного транспорта уходить, подрезали. Естественно, по тормозам, в салоне сдавленный вдох и матерные выкрики: "ты чо бля делаешь".

Ну, подрезали и подрезали, дебилов на дороге куда больше, чем всем кажется и профессия водителя отлично развивает умение моментально уходить в дзен.

И, казалось бы, на этом история исчерпана, но четкие пацанчики разглядели женщину за рулем и решили проучить "обезьяну с гранатой" (кстати, очень частая история, посмотрел, а потом вылез права качать).

Подрезают еще раз, салон матюгнулся, окна-то замерзшие, не видно, почему я такая неадекватная за рулем, блокируют троллейбус и четверо мужиков кулаками лупят по кабине с призывом: "Выходи- поговорим".

Пока я продумывала в голове, а что, собственно делать?

- связи с диспетчером нет, место глухое, рация не берет

- таранить? - я столько не зарабатываю

- сдать назад и... а куда и, я на троллейбусе...

В кабину постучали.

- Дочка, двери открой.

Ну, открыла.

В общем, самый умный, правильно оценив обстановку, рванул по сугробам к жилью, оставшиеся трое расправили плечи и решили объяснить вышедшему мужику "ху из ху" . А за ним вышел весь салон работяг. Били. Гнев пролетариата, скажу я вам, очень страшен. Когда все закончилось и пролетариат с удовлетворением вернулся в салон:

- Дочка, поехали, опаздываем.

Я руками развела: "А машина...".

Машину перевернули в сугроб, работяги на работу едут...

Оглавление

Сколько мальчик и кот сидели молча, никто из них не знал. Время поломалось, стало неверным и трепетным.

В какой-то момент, вдалеке появился человеческий силуэт. Он шёл и стоял одновременно. Глаза отказывались складывать отдельные кадры в непрерывное движение, и обманывали разум как могли.

Силуэт то распадался на множество фигур, то складывался вновь. Фигуры эти обгоняли сами себя и проходили друг сквозь друга.

Наконец, стало ясно, что к ним приближается почтальон Печкин.

Одет был почтальон в старенькую, но чистую чёрную шинель, а на голове его была потрёпанная бескозырка.

Когда он подошёл ближе, стало возможным различить чуть стёршуюся золотистую надпись на ленте: «Стрижающий».

Под мышкой почтальон нёс стопку бумаг. Другой рукой он держал за цевьё обрез. Через плечо его был перекинут кожаный патронташ.

Печкин добрался до того места, где раньше было построение, потом аккуратно переступил невидимую черту и приблизился к дяде Фёдору и Матроскину.

— Глупостей, вы, граждане понаделали,— печально сказал он,— на целую книгу. С картинками.

— А что нам ещё оставалось?— пожал плечами Матроскин,— Не мы эту кашу заварили.

— Могли бы в эту кашу, например, мяса не докидывать,— почтальон взглядом указал на дядю Фёдора.

— Между прочим, я всё за себя сам решил!— выступил мальчик, защищая кота.

— Чтобы за себя решать, надо понимать что происходит,— возразил ему Печкин,— а тебе бы ещё годиков десять папу с мамой слушать, и не лезть туда где взрослые глупости делают.

— Я вот попрошу не оскорблять дядю Фёдора!— теперь уже Матроскин мальчика защищал,— он между прочим придумал построение, которое самого профессора Сёмина отправило туда, куда ему самое и место! Я ведь ему говорил, вы, воля ваша, что-то совершенно нескладное придумали! Но нет, надо было ему лезть в эту председательскую авантюру… В общем, если бы не дядя Фёдор, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

— Так и не надо было бы. Всё бы закончилось уже. И ты, и я, и профессор, и Председатель — никого бы уже не осталось. Никто бы даже не узнал, что тут происходило. Замыкание Макондо для того и придумано, чтобы землю от инициативных дураков избавлять. Я же специально вас с Шариком предупредил, чтобы драпали на все четыре стороны. А ты число стянул и вернулся. И мальчишку с собой приволок.

— Так почему ты только нас предупредил?— вскричал кот,— Отсюда же все могли эвакуироваться, хватало же времени!

— Не мог,— грустно сказал почтальон Печкин,— Правила такие. Я, между прочим, клятву приносил, правила соблюдать. Никому живому я не мог сказать про обращение Макондо. Так что на примете только вы с Шариком и оставались. И ведь нормально же всё могло закончиться: профессора вы прикончили, я запечатал почтовое отделение и Председателя заодно. Надо было просто дождаться, когда замыкание схлопнется.

— Не умею я так,— признался Матроскин,— вот ещё с прошлой жизни ненавижу я людей, которые нехватку мозгов компенсируют избытком патронов. Даже из самых лучших побуждений. Я успеть пытался, чтобы никому умирать не пришлось.

— Это ты просто слишком рано побежал добро причинять,— скривился Печкин,— Председатель-то успел до той стороны достучаться. Ну и Большой Дом сразу своё взял. Тут такое началось, что не все успели вообще понять, что происходит. А кто понял, тот всё равно ничего сделать не смог. Впрочем, я всё равно не за этим пришёл. Вот, держите.

Он свалил на землю бумаги, обрез и патронташ.

— Мне это всё не понадобится. Осталась у меня одна последняя обязанность и я её пойду выполнять. Ключ и код от сейфа лежат в серой папке. Сейф в служебном помещении, сразу слева от входа. Книга чисел там на самом верху лежит. С трактором, надеюсь, вы разобрались?

Дядя Фёдор кивнул.

— Ну вот и отлично. А я вам немного времени постараюсь выиграть. Вы главное в последний раз не дурите. Нечего тут больше делать и спасать некого. И ещё вот.

Почтальон Печкин снял бескозырку и положил поверх обреза. А потом молча развернулся и пошёл, не оборачиваясь, туда, где над домами чёрной медузой извивалось новоявленное светило.

И чем дальше он уходил, тем меньше живого оставалось в его движениях.

Так они и стояли друг напротив друга.

С одной стороны — жажда жизни, обретшая плоть, пухлый и аспидный, лоснящийся человеческий силуэт, вознёсшийся над землёй, поддерживаемый бетонной опорой и влекомый к себе протуберанцами Чёрного Солнца.

С другой — усталый и грустный почтальон.

— Мне жаль вас, Игорь Иванович, — молвил силуэт, некогда бывший Председателем,— Из стольких возможностей вы выбрали самую худшую.

— А я позволю себе поспорить,— возразил почтальон Печкин,— Я когда в почтальоны записывался, я клятву приносил на ямской деньге. И тогда я поклялся не щадить ни своей жизни, ни чужой, во имя всех дорог и тех, кто по этим дорогах шествует.

— Возможно,— пробасил Председатель,— но шествующие рано или поздно испытают голод. Чтобы жить, надо есть. Чтобы прокормить миллионы и миллиарды, надо чем-то жертвовать. И я показал, как это сделать. Те силы, что обретаются около нас, требуют лишь малой крови. У них есть столь многое, что они способны показать нам!

— И в самом деле,— кивнул Печкин,— и всего-то надо пожертвовать парой тысячей жизней.

— Статистика!— провозгласил Председатель,— мы говорим о миллиардах голодных ртов. Мы говорим о земле, способной прокормить эти миллиарды. Надо просто обратиться к тем силам, которые сотворили нас и всё, что нас окружает.

— Конечно,— саркастически ухмыльнулся почтальон,— а чтобы решать, кем пожертвовать, специальную комиссию соберут. Кого во имя высшего блага можно прямо сейчас зарубить, а кого на потом оставить. Они ведь не остановятся на малом, они будут требовать ещё и ещё, с каждым новым благом и с каждой новой жертвой. Поэтому мне и приказали запереть тебя здесь и сейчас, чтобы ты не облагодетельствовал больше никого.

Председатель рассмеялся.

— Ты думаешь, что я пытался заключить договор с той стороной? Серьёзно? Ты думал, что я хотел, чтобы мёртвые помогли мне торжествовать жизнь? Тогда ты точно убил всех впустую. Ведь это ты не дал им шанса уйти! Ты, и никто иной! Все, кого я заклинал были уже мертвы! Но живые… когда ты осквернил реликварий, у них не осталось выбора.

— Напомни пожалуйста,— вздохнул Печкин,— откуда брались мёртвые, когда умерших перестало хватать.

— А чем они были лучше мёртвых?— возразил Председатель,— Алкоголики, хулиганы, тунеядцы… При всём своём желании они не смогли бы принести большей пользы, чем пойти на заклание.

— Не знаю,— пожал плечами почтальон,— Я и не должен знать. Я почту доставляю всем. И профессорам, и комбайнёрам, и тунеядцам. Я людей по сортам различать не приучен. Все они люди. Все чего-то хотят, на что-то надеются, а если и виноваты в чём-то, то не мне их судить. Им всем бывает страшно.

— И это ты их всех обрёк смерти.

— А у меня выбора другого не оставалось. Протокол Макондо не мной придуман. Я, может быть, тоже умирать не люблю. Я ни разу не пробовал, но что-то меня на ту сторону не тянет.

— Но ты сделал то, что сделал.

— Сделал,— подтвердил почтальон Печкин,— И сделал бы ещё раз. Потому что мне по всем правилам положено защищать людей от того, чтобы их за топливо считали.

— И что?— рассмеялся Председатель,— хочешь я тебе расскажу о том, как в этом мире миллиарды живут от урожая до урожая. Ты хочешь спасти сотни, может быть пару тысяч, просто потому, что ты не способен задуматься, какова цена выживания миллиардов.

— Я человек маленький,— вздохнул почтальон,— я знаю только тех, кому приношу письма и газеты. И я как-то привык думать, что где-то там ещё есть такие же люди. И они себе таких громадных целей не ставят. Они миллиарды не спасут, они просто помогут тем, кто рядом. И им не придётся решать, кем можно пожертвовать, а кем нельзя.

— Стало быть, нет,— веско произнёс Председатель,— Стало быть, решать придётся мне. Потому что иначе нет никого, кто бы принял мою правду. Кто бы смог, как я, пожертвовать всем ради неё. Потому что, да, я буду решать, кому жить, а кому умереть. И, более того, я уже решил, и они уже умерли, и я остаюсь последним, кто может распорядиться их жизненной силой во благо тех, кто будет жить впредь. И да, я тоже уйду. Но я оставлю за собой засеянные поля, которые взойдут и поспеют и будут готовы к жатве. И те, кто пожнёт моё наследие, будут готовы принять его.

— А можно вы как-нибудь просто уйдёте? А то тут от вас сплошной разгром и неприятности.

Председатель промолчал. Печкин уловил что-то недоброе в его взгляде и смог увернуться за миг до того, как из земли, на том самом месте где почтальон только что стоял, взмыл чёрный протуберанец. В апогее своей траектории он завис, собрался в шипастый шар и, взорвавшись, обрушился вниз дождём обсидиановых клинков.

Печкин выхватил из кармана конверт с сургучной печатью и надорвал его. По ту сторону мира что-то щёлкнуло, клинки застыли в воздухе, словно пасть дракона, остановленного за миг до удара.

— Мне, знаете ли, по штату тоже разное положено,— сердито выговорил почтальон, извлекая следующий конверт.

— Очень интересно,— прозвучал голос Председателя,— И чем же ещё вас облагодетельствовало Министерство Путе…

И он осёкся. Потому что его, и бетонное строение под ним до основания рассекла почти невидимая плоскость. Только под некоторыми углами можно было разглядеть, висящие в воздухе муаровые узоры.

Замершие на подлёте клинки растаяли и упали на землю чёрным дождём.

Почтальон, повертел в руке ещё один конверт и, не зная что с ним теперь делать, затолкал его обратно в карман.

Располовиненная фигура Председателя трепыхалась в небе под беснующейся громадой Чёрного Солнца. Горизонт, оторвавшийся от своего обычного места, медленно и неотвратимо задирался вверх и загибался, следуя границам сужающейся сферы.

Замыкание Макондо пожирало самое себя.

Печкин замер. Он пытался придумать, что ему делать дальше, но ни одной дельной мысли, как назло, не приходило ему в голову. И он терял драгоценное время просто наблюдая, как местность становится собственной картой.

А потом что-то обожгло его грудь.

Он покосился вниз: по его шинели расползалось мокрое пятно из середины которого торчал полупрозрачный изогнутый клинок.

Почтальон пошатнулся. Клинок втянулся в рану и исчез. Земля накренилась. Печкин рефлекторно сделал несколько шагов, пытаясь разминуться с ней, но гравитация была непреклонна и он упал.

В глазах его темнело, и почтальон успел лишь рассмотреть, что вокруг него шагают десятки ног, а в небе, одетый в муар будто в мантию, парит невредимый Председатель.

Оглавление

Над деревней сияла бесформенная клякса, переливаясь невозможными оттенками чёрного. Ветер не знал, куда ему дуть, и, поэтому, бросался из стороны в сторону, будто шебутная собака. В его порывах кружил всякий мелкий мусор.

Дядя Фёдор сидел на крыльце и рассматривал фотографию. На снимке мама держала на руках щекастого карапуза, в котором дядя Фёдор только по глазам угадывался. Карапуз смотрел в камеру недоуменно и сердито. Мама улыбалась на изумление доброй улыбкой, какой дядя Фёдор в жизни на её лице не видел.

— Знаешь, кот,— сказал мальчик,— а я ведь только сейчас понял, что снимок-то на самом деле был один.

— Ты, дядя Фёдор, свою мысль с начала начни, а то что-то я тебя не догоняю,— попросил подсевший кот Матроскин.

— Есть вторая фотография. Точно такая же, но там меня папа на руках держит. И я только сейчас понял, что фотография-то, на самом деле, одна. Просто её пополам разрезали. И поля обкорнали, чтобы не так заметно было.

— Продолжай,— промурлыкал кот.

— Это значит, у меня брат был. Близнец. А потом его не стало,— дядя Фёдор печально усмехнулся,— Подумать только, кровать-то у меня двухэтажная. Папа ещё говорил, мол, на вырост. Будет у тебя, дядя Фёдор, сестричка. А я шутил, что назвать её надо Настасьей Филипповной… или Надеждой Константиновной, папа ещё сердился… его-то Димой зовут. А мама, почему-то, совсем не смеялась. Наверное, это плохая шутка была. Теперь уже и не узнаю, почему.

Дядя Фёдор вздохнул. Кот поморщился, будто ежа проглотил.

— Гриша,— сказал он.

— Что?— удивился мальчик.

— Гришей его звали, брата твоего,— выдохнул Матроскин,— что-то случилось, когда вам было по три года. Что-то страшное, что-то такое, что тебе сказали забыть — вот ты и забыл.

— А ты откуда это знаешь?

— От тебя и знаю. Ты когда Зелье Мудрецов выпил, ты совсем разговорчивый стал. Но я тогда не знал, правда это или просто галлюцинации.

— Скажи, Меланхтон, сын Мелхесиаха, сына Молоха, мне все врут потому что я ребёнок?— вдруг спросил дядя Фёдор,— Потому что вы думаете, что можете за меня решить, что для меня хорошо, а что — плохо?

— Если честно, я надеялся, что у нас не будет необходимости возвращаться к этому вопросу,— Матроскин почесал за ухом задней лапой.

— Ты надеялся, что мои родители каким-то образом сначала найдут способ проникнуть в замыкание Макондо, а потом покинуть его. И тебе как-то в голову не приходило, что оно было умными людьми создано для того, чтобы не впускать и не выпускать всяких разных, которые, как бы сказать… очень…

— Мотивированы.

— Ага, мотивированы выбраться наружу. Потому что иначе они навсегда умрут.

— Ну, дядя Фёдор, мы можем просто умереть, обычно, как все умирают. В общем-то, это даже не так страшно. Забавно, но с той стороны тебя проще будет достать, чем отсюда.

— Ты опять врёшь,— устало выдохнул дядя Фёдор.

Матроскин кивнул.

— Разнообразия ради, я сейчас самому себе вру,— усмехнулся он.

— В смысле?

— В том смысле, что я был там,— кот кивнул в сторону реки.

Мальчик выжидающе посмотрел на него. Кот начал своё повествование:

— Я ведь человеком был, раньше, в той жизни. Отец мой считал, что нет религии выше, чем истина. А ещё, что трудности закаляют — и в смысле закалки никакого недостатка у меня с ним не было.

— И ты от этого умер?

— Если бы. Я от этого с отличием поступил в Императорский Санкт-Петербургский Университет. А ещё у меня появились мигрени, бессонница и хронический насморк. Ну и внезапно оказалось, что в университете никто не стоит над тобой с розгой. А знания, коими господа лекторы изволили меня пичкать, моим отцом были признаны устаревшими уже лет пять тому назад. В общем, не могу сказать, что во всех случаях я был прав, но к концу второго курса я был окончательно и безоговорочно отчислен.

— И ты из-за этого умер?

— Да что ж ты, дядя Фёдор так меня прикончить-то собираешься. Вон, император Нерон, при случае, готов был прокормиться ремеслишком, а я кормился Ремеслом. Благо в клиентуре недостатка не было. Потом я познакомился с Леей, девицей, обладательницей жёлтого билета и должности приват-доцента. Первым делом, я избавил её от девичества, а потом и от остатков иллюзий. И вот какая штука, дядя Фёдор, ничто так не сплочает людей на долгие годы, как добротное совместное безумие.

— Так ты с ума сошёл?

— Образно выражаясь. Влюбился я. И жили мы долго и счастливо. А потом всё полетело в тартарары. Знаешь, что такое революция?

— Ну, когда царя свергли…— пожал плечами дядя Фёдор.

Политикой он не особо интересовался.

— На самом деле, революция — это когда ты ничего не понимаешь. И люди вокруг тебя тоже ничего не понимают, но все бегут куда-то, и у каждого — своя идея. А у доброй половины ещё и винтовки с патронами,— кот сглотнул,— Так Лею убили. Солдаты с одной стороны улицы были против большевиков, но за коммунистов. А матросы с другой — за коммунистов. но против большевиков. Я бы тоже посмеялся, но шесть пуль вошли ей в грудь и ещё пять — в спину.

Дядя Фёдор молча смотрел на Матроскина. Кот продолжил:

— Они потом все умерли. Страшной, необратимой смертью, все до одного. И вот тогда я смог рассмеяться. И я смеялся, и смеялся и мстил всем, кто осмеливался считать себя правым. Они даже не понимали, что их разило. Я ведь не делал различия между красными и белыми. Я просто и последовательно решал аграрный вопрос: вот чтобы они легли в ту самую землю, которую друг с другом всё никак поделить не могли,— зрачки кота сжались в хищные щёлочки,— Потом, конечно, всё решилось. И те, кто шёл по моему следу, они уже не были глупенькими жертвами обмана и самообмана. Они точно знали, кто я такой, и чем меня можно остановить. И, разумеется, остановили.

Матроскин выжидательно посмотрел на мальчика.

— И ты умер?

— Да. Вот после этого я умер. И я тебе точно скажу, что на ту сторону я не хочу. Вот было у тебя так, что насморк и ты ешь и не чувствуешь запаха еды? По ту сторону — то же самое, только там нет ни запаха, ни вкуса, ни цвета, ничего к чему ты привык. Но там есть чему поучиться, если ты готов отказаться от всего. Я отказался. К этому времени профессор Сёмин нашёл способ призвать кого-нибудь с той стороны на эту. Не знаю, где он отыскал кота с полидактилией, выращенного на стероидах, но Иван Трофимович был человеком изобретательным. А когда он открыл проход, я оказался самым расторопным.

— И теперь мы все тоже умрём,— пожал плечами дядя Фёдор.

— Когда-нибудь,— подтвердил Матроскин,— когда-нибудь. Потому что прямо сейчас мы живы. И мы ещё можем кой-чего сделать. Я видел много смертей. Мне очень хочется верить в то, что это не последняя наша смерть. И, если нам повезёт, это вообще не смерть.

Профессор Сёмин сидел, не сходя с места.

Когда-то давно, профессору было необходимо пить и есть. Тогда, давно, профессор считал, что состоит из мяса и сухожилий.

Теперь Иван Трофимович состоял исключительно из любопытства.

Перед его лицом возвышалось бетонное здание алтарной станции. Квадратное, с округлыми выступами по углам. На вершинах этих выступов пылали костры. Они давно уже должны были погаснуть, но горели, не сгорая и не нуждаясь в топливе.

Профессор Сёмин ждал.

Дело всей его жизни не могло просто так раствориться в эфире.

Вокруг профессора суетилась какая-то жизнь.

Мальчишка с двумя фамильярами. Почтальон. По мере сил своих, профессор отгородился от этих навязчивых нарушителей.

Время шло.

Над бетонным строением из прозрачного воздуха медленно ткал себя человеческий силуэт. Делал он это методом проб и ошибок. Наугад подбирал количество конечностей, расположение рук, ног, пальцев и глаз. То, что совсем забыло, как быть человеком, заново пыталось им стать.

Профессор ждал.

Всё что ему оставалось — ждать, когда наконец человеческая фигура над бетонной громадой обретёт плоть.

А она всё никак не хотела этого делать. И ритуалы, которые проводил профессор Сёмин, похоже, совсем не помогали.

Иван Трофимович понемногу терял терпение и остатки рассудка.

И лишь когда и того, и другого почти не осталось, предмет его чаяний ожил.

Силуэт вздрогнул сам и заставил содрогнуться небо и землю. Он был человеком и, в то же время, не был им.

— Председатель, мы снова здесь,— преклонился профессор Сёмин перед тем, что развернулось под пылающим знамением Чёрного Солнца,— Я запер твоих врагов, я подготовил твоё возвращение!

— И в самом деле… чья же теперь победа, если не моя,— прозвучал голос, сотканный из пустоты,— Изо всех свершений, изо всех чаяний, что обратит людскую тщету в прах в мгновение ока? Чем попрать мне смерть, кроме самой смерти?

Над бетонными тяжами взвилась человеческая фигура. Голос её звучал, как будто из сотни громкоговорителей.

— Чем мне благословить прижизненно заклавших себя чернозёму? Чем я могу наградить землепашца? Как мне благословить пастыря? Как я возблагодарю всех безымянных, приносящих свою жертву, все дни свои и ночи, во благо и во славу всепожирающих городов? С какими словами мне проводить тех, кто окончил свои дни на этой земле?

Чёрное Солнце тяжело колыхнулось, распространяя тяжёлые волны до самого горизонта. Земля дрогнула, производя на свет тонкие, трепещущие ростки.

Председатель обратился к ним. Он всё более напоминал человека, сплетённый из пульсирующих чёрных нитей.

— Я взываю к тебе, забытое и мёртвое!— раздался голос Председателя,— говорят, что мне нравится жатва. Но жатва есть лишь то, что мы посеяли. Семена, что мы уронили в землю, заражённые желанием жить, объятые вселенским стремлением осуществиться. Они падают в обуянную жизнью почву, живые и, в то же время, мёртвые, страстные, ликующие домовины, неупокоенные, неотпетые, жаркие и злые. Я взываю к ним, желающим продолжения, желающим жизни в тёплой жирной земле.

Тонкие побеги, словно струйки нефти льющиеся вверх, устремились к Чёрному Солнцу.

В фигуре над бетонным строением начали угадываться отдельные черты. Это, безусловно, был человек, среднего роста, в меру упитанный мужчина. Можно было подумать, что глаза его скрывают очки. Он висел в воздухе, сложив пальцы поверх необъятного брюха.

— Жатва!— воскликнул он,— Говорят, что мне нравится жатва. Нет! Я обожаю жатву! Я благословляю жатву, творимую лёгкой рукой, отточенной разлатой сталью, молодой мышцей, сминающей спелые колосья, бездушной машиной, собирающей окровавленные злаки, всему, сбирающему свершённую жизнь во благо жизни грядущей.

Дрогнула земля. В жирном и чёрном грунте расползалась страждущая воплотиться запредельность, поглощая всё, что стояло на её пути, принимая мёртвые тела в свои объятия, подчиняя их своей воле.

— Сердце моё содрогается от радости, когда мотовило вгрызается в набухшие стебли и плоть отставших жнецов, когда зёрна и мышцы становятся грядущих хлебом, и нет ничего более благого, чем комбайнёр, наводящий свою машину, на возлежащих во ржи, во благо хлеба. И те, бегущие от всеблагих орудий жатвы, и обращаемых в белок и славу собранного урожая, лишь радуют меня, ибо нет ничего более святого, чем жизнь, произрастающая из плотской смерти.

Чёрное Солнце пульсировало в такт бегущим под землёй корням. Там, в глубине почвы, мёртвое становилось живым.

— Да здравствует жатва! Да здравствует посев, предвестник её! Да здравствует смерть из которой произрастает новая жизнь! Мы более не будем ждать милости от Богини-Матери. Взять её, вот наша основная задача!

Небеса содрогнулись. Они слышали и большие святотатства, но совсем редко смертные настолько приближались к осуществлению своей хулы.

В маршрутке стараюсь встать так, чтобы через меня не передавали деньги за проезд. Всю поездку я планирую мысленно давать подробное и обстоятельное интервью воображаемому Юрию Дудю и не хочу, чтобы меня отвлекали.

Раньше я давал воображаемое интервью Ивану Урганту. До него была Тина Канделаки. До нее, в свою очередь, был Сергей Супонев (ему я отвечал на вопросы, перед тем, как выиграть «Сегу Мегадрайв 2» в «Звездном часе»). Дальше были уже только Хрюша со Степашкой. Но там было не интервью - я просто убеждал Хрюшу поставить «Тома и Джерри» вместо «Лошарика».

Чей-то объемистый зад припечатывает меня почками к поручню. Кто-то дышит мне в шею свежим перегаром. Чья-то авоська бьет меня под колено. А мое альтер-эго рассказывает Дудю о жизненных трудностях, с которыми столкнулось в начале своего фантастически успешного творческого пути.

- Вы выходите на следующей? – спрашивает меня какой-то старичок, от которого пахнет тухлой капустой. Я отрицательно мотаю головой.

- Выходите? – повторяет он свой вопрос.

- Нет.

- Выходите, говорю?

- Нет!

- А?!

- Нет!!!

Тем временем, мое альтер-эго остроумно и красноречиво рассказывает в интервью про невнимание и равнодушие окружающих на ранних этапах своего творческого развития.

Перед поворотом маршрутка попадает в конкретную такую пробку. Водитель непредсказуемо жмет на газ, проезжает три метра и резко давит на тормоз. Все валятся то в одну сторону, то в другую. Пахнущий капустой старичок яростно ругает Путина. Все остальные вполголоса ругают старичка. Вокруг гудят машины. Тесно, душно и тоскливо.

Воображаемый Дудь своим хамоватым голосом интересуется – как же я преодолел обстоятельства. Альтер-эго сильно задумывается. Я тоже. Затем прошу водителя открыть двери. Протиснувшись между чьими-то локтями, грудями и задницами, наконец-то выбираюсь на улицу. Пробка растянулась далеко. На улице свежо, прохладно и просторно. Уж лучше час пешей прогулки, чем полчаса сидеть в душной маршрутке. Я иду домой. Не спеша. Глазея по сторонам.

- Извините Юрий, - говорит мое альтер-эго, - вы мне сегодня больше не нужны.

- Хорошо, - кивает воображаемый Дудь, - тогда на прощание последний вопрос. Оказавшись перед Путиным – о чем бы вы у него спросили?

- О, - оживляется мое альтер-эго, - на этот вопрос вам лучше ответит вот этот человек.

И приглашает вместо себя пахнущего тухлой капустой старичка.

По мотивам https://pikabu.ru/story/seks_posle_zaversheniya_otnosheniy_6... вспомнился сериал из жизни друга.

После 11 лет брака друган (Д)  с женой (Б - бывшая) разбегаются на почве - "загуляла". Но Б всё еще продолжала иметь мозг Д в течение последующих 3-5 лет. Было много расставаний, истерик, стояний на коленях, возвращений, выкидывания шмоток с балкона и потраченных нервов. Д тоже не железный и даже готов был простить и принять, но каждый раз "что-то происходило". Один из таких "что-то происходило" я опишу.

Однажды, мы (3 семьи) решили съездит на морэ прихватив с собой Д и его ребенка. Отель, ультраолл и прочие ништяки обещали прекрасный отдых. В назначенный день все толпой встречаемся в аэропорту и случайно узнаём, что "вдруг случайно" с нами летит Б и не просто с летит, а еще заезжает в этот же отель. Всё было преподнесено, как случайность - типа она уже давно собиралась отдохнуть и тур забронировала не зная, что мы тоже туда едем.

Нам то было все равно, а вот другану как-то не по себе, мол решил отвлечься, а тут.....

Но разворачиваться было поздно, да и денег жалко - в общем - дудь, что будет.

По заезду, Д с ребенком и Б определяют в смежные номера с дверью - случайность))) (на самом деле это обычная практика - людей с одинаковой фамилией селить вместе по возможности, да и мы так бронируем, чтобы уединиться от своих детей)

На второй или третий день отдыха халяльный алкоголь растопил чувства Д и Б и они воспользовались удачным расположением номеров, а потом еще раз и еще и еще... и так до самого отъезда.

Надо уточнить, что инициатором "случайностей" вдруг оказалась моя жена, которая решила поиграть то ли в купидона, то ли в психолога и сливала Б все "явкипароли", надеясь, что Д и Б снова сойдутся, тем более Б сама высказывала желание в частых беседах с моей женой.

И Д на последних днях отдыха по пьяни выдал, что он не против возобновить семейные отношения с Б. Искренне пожалев его, я все таки пожелал ему удачи.

По прилету домой моя жена проинструктировала Б, чтобы та не затягивала и, пока "чуЙства не остыли", возвращалась к Д. Тем более Д был очень воодушевлен. Но прошел день, два, неделя, а Б всё не возвращалась к Д. Моя жена даже жестко поговорила с Б - типа совсем охренела, решила "и рыбку съесть и найух сесть", зря что ли она замутила это всё.

Тем более Д по приезду, как "честный идиот" обо всем рассказал своей настоящей девушке, с которой были очень серьёзные отношения и разорвал все связи.

На что Б промямлила что-то бессвязное и про то что ей жалко бросать своего нового ёбаря и т.д. и т.п.....

Так все остались при своих.... Д помирился с той девушкой и у них всё хорошо. Но Б иногда все же напоминает о себе....

Как - то раз собрались мы сходить на кладбище, навести порядок на могилках у родных.Год был где - то 2004й. Мать попросила заехать на дачу и забрать инструмент. Ножовку, тяпку, лопатку, грабли и совок с веником. И если всё было достаточно компактного вида ( маленький набор садовода), то тяпка была исполинских размеров с длиннющей ручкой. -- "Чего такая длинная?" - был резонным мой вопрос. -- "Ой, да я из набора поломала, а другой нет". Ну нет, так нет, взяли эту. Жена взяла маленький инструментарий, мать цветы понесла, а мне досталась эта "Годзилла" в виде тяпки и вода в баклажках ( для цветов). На кладбище ходила маршрутка за номером 8, раз в час, да и то в первой половине дня. Народа в эту газель, набивалось от души. Проезд оплачивался при выходе и ввиду этого события все старались занимать места, как можно быстрее. Частенько, после того как маршрутка трогалась, ругань в ней продолжалась ещё пару остановок. В этот раз всё было также. Вот только при посадке длинная ручка тяпки потрепала мне нервы. В тот момент когда надо было рыбкой прошмыгнуть в дверь, она чуть было не перегородила дорогу всей местной знати. Но я предвидел сей момент и слегка пододвинув плечём одну милую мадам ( напоминающую бульдозер ) развернул тяпку и таки рыбкой проскочил на последнее свободное местечко. Гром и молния грозили продлиться пару остановок, но увы и ах. Контакт был потерян, толпа напирала и затолкала тётю в дальний конец салона. Мне досталось кресло рядом с надписью " Место для удара головой". Правильно, у самой двери. Мама с женой тоже заняли места, но не рядом. Маршрутка набилась, стоячие места ещё были. Стоим ждём, не трогаемся, народ начинает бухтеть. При словах - " Щас поедем" - от водилы, залетает запыхавшаяся женщина. Дверь захлопнулась, едем. Сижу, никого не трогаю, слушаю, как беззлобно переругиваются пассажиры. И вдруг понимаю, что кто - то решил завладеть моей "Годзиллой". А это последняя зашедшая спокойно взялась за " поручень" и тем самым обрела точку опоры. Заметил я это когда стали заворачивать и центр тяжести "Годзиллы" начал перемещаться вместе с тётей.
- Это тяпка! - громко сказал я. Ноль эмоций, а поворот всё круче.
- Это тяпка! - сказал рядом стоящий мужик. Бесполезно. - " Да отдай ты ему тяпку" - сказала со смехом сидящая сзади бабулька. А женщина уже начала понимать что к чему.
- Ох простите меня - и отцепилась от инструмента. Дальше ехали, народ повеселел и рассказывал увиденное друг другу, а женщина оправдывалась, что не заметила и черенок очень похож на поручень. На следующей остановке в " Годзиллу" вцепились двое, мужчина и женщина.
- Это тяпка! - непонятки.
- Это тяпка! - Чего?
- Это тяпка! - И куча неловких объяснений как похоже. Едем, всем весело. Следущая остановка попался школьник. Бабка сзади советует деньги за услугу брать. На некоторых остановках вновь зашедщие люди держались за поручни, и с тяпкой не контактировали, но народ всё равно поглядывал и веселился. Кульминацией стал момент когда мы выходили и я расплачивался с водилой. Водила спросил кивая на тяпку - "Может" поручень" оставишь, давно я так весело не ездил"?

Однажды я упустил шанс.

Пару лет назад гостил у знакомых в Великом Новгороде. Они затащили меня в заведение, оформленное под украинскую избу со словами, что мол, здесь «подают лучший в городе борщ». Пришли, сели за столик. Все начали спорить по поводу того, брать к борщу пампушки с чесноком или же обойтись традиционным черным хлебом, а я завис над одной строчкой в меню. «Бычьи яйца» - было выведено там красивым славянским шрифтом.

Я слышал, что это деликатес. Слышал также, что этот деликатес, если абстрагироваться от специфики ингридиентов и отбросить предрассудки, на вкус – просто бомбический. Короче, я задумался.

- Над чем ты там задумался? – Спросили мои знакомые. Я ответил.

И началось. Хихиканье. Перешептывание. Шутки про яйца. В общем, я заказал борщ.

И пожалел. Борщ на вкус был самым обычным борщом. Два последующих года, оказываясь в ресторанчиках, я пролистывал меню в поисках бычьих яиц. Ни разу их там не находил. Наконец, меня отправили в Новгород в командировку.

Сделав все рабочие дела, я поехал в тот самый ресторанчик. С гордо поднятой головой прошел в зал и занял столик. Решительно отверг меню комплексных обедов и попросил основное. Уверенность в себе и радость от того, что я наконец-то закрою этот гештальт, были так высоки, что я готов был произнести свой заказ на все заведение. И уже не боялся каких-то там дурацких шуток и насмешек. Но в меню бычьих яиц не было.

Ко мне подошла официантка.

- Готовы сделать заказ?

- А у вас раньше в меню бычьи яйца были… - растерянно пробормотал я.

- Были, - кивнула официантка, - а теперь их там нет.

Потом она как-то тяжело вздохнула и тоскливо подняв глаза к потолку, добавила:

- Быки остались. А яйца кончились…

Уходить было уже неловко. Кроме того, хотелось есть. Поэтому я тоже тяжело вздохнул и заказал борщ.

Когда ты веришь в память воды… у подсушенного шарика из лактозы.

Когда ты говоришь, что нечто невозможно объяснить… но объясняешь: инопланетянами, чупакаброй и снежным человеком.

Когда ты заявляешь, что эволюция невозможна из-за возрастающей энтропии... а потом достаешь холодное пиво из холодильника жарким летом.

Когда ты рассказываешь, что душа появляется в момент зачатия… однояйцевым близнецам.

Когда ты утверждаешь, что объективного знания не существует… тщательно оглядываясь по сторонам, переходя дорогу.

Когда ты высоко ценишь веру, не требующую доказательств… но только не в Летающего Макаронного Монстра.

Когда твои астрологические умения невозможно проверить… но ты знаешь, что они работают.

Когда ты знаешь, что ученые скрывают… и только от тебя не скрыли!

Когда ты считаешь, что наука не противоречит религии… но Земле 6000 лет, а болезней не было до появления первых людей и их “грехопадения”.

Когда “моей бабушке помогло” – аргумент… а исследование на тысяче человек – нет.

Когда ты понимаешь, что научный метод слишком консервативен… потому, что на самом деле народная медицина крайне эффективна, ВИЧ не существует, а вакцины вызывают аутизм.

Когда ты рассуждаешь о “методологии науки”… но не учил ни физики, ни химии, ни биологии, ни математики и не знаешь, что такое "контрольная группа".

Когда ты рассказываешь о вреде научно-технического прогресса… проживая в отапливаемой квартире, с горячим душем, кондиционером и доступом в Интернет.

Когда ты любишь все натуральное… но дискриминируешь бледную поганку, сифилис, гепатит, лишай и оспу.

Когда ученые – сектанты… если не согласны с твоим субъективным мнением.

Когда наука – это тоже слепая вера… пусть и в аргументы, эксперименты, наблюдения и критическое рассмотрение фактов.

Автор: Александр Панчин