– Очнись, – крикнула Синь. – Мать твою, очнись!
Прозвучало два выстрела. Я сделал вдох – в грудь будто ножом ткнули – и открыл глаза. В кабине всё стало белым и мягким. Почти рай, если не считать искорёженного металла и кровавых пятен. В воздухе витал кисловатый запах – моча и пороховой дым. Ноги полыхали огнём. Я пошевелил пальцами, сморгнул кровь. Судя по всему, ушиб рёбер; однако мне удалось выпрямиться, и я мог нормально дышать. Конечности не пострадали. Голова была влажной, но это оказалась лишь поверхностная рана.
Синь нависла надо мной, покрытая белым порошком из лопнувших подушек безопасности. Симпатичный призрак средних лет, вооружённый «Desert Eagle». В боку грузовика зияла огромная дыра. Джинсы, банки с газировкой, туфли на высоких каблуках – всё валялось вокруг в беспорядке, словно в Эшвилл Молл наступило время рождественских распродаж – впрочем, не скажу, что его посещение было мне по карману. Не хватало только юаней и ненависти к себе. Снаружи на нас глядели трое мертвецов в выцветших оранжевых спортивных костюмах, явно предвкушавших трапезу, но Синь их мигом прикончила.
– Всё в шоколаде. Что с С.П.?
– Он наверху, – она ткнула пальцем в крышу. – Похоже, нас закидали камнями.
Я отстегнул ремни безопасности и, пошатываясь, встал. Едва не упал, но успел ухватиться за водительское сидение.
– У парня есть пушка? – спросил я, пытаясь нашарить рукой кобуру.
– Так почему он не стреляет?
Синь закусила губу. Я снял «Кольт» с предохранителя, и мы пробирались через кузов, отпихивая в сторону коробки с дизайнерской обувью, пока, наконец, не оказались снаружи. По-видимому, Синь перебила оставшихся мертвецов в оранжевых костюмах: нас встретили только лёгкий ветерок и ослепительное послеполуденное солнце. Грузовик застрял между двумя массивными деревьями; мы не укатились на самое дно, возможно, вообще перевернулись недалеко от шоссе, а значит, по-прежнему находились на крутом склоне.
А ещё С.П. на крыше отсутствовал.
Я сорвал с пояса портативный радиопередатчик. Мысленно взмолился: пожалуйста, работай.
– Где ты, чёрт возьми? – прошипел я.
Долгое время ответа не было. Я уже начал гадать, что сделает со мной Коронер, если я потерял мальчишку. Потерял деньги.
– Чуть ниже по склону холма, – наконец ответил С.П. Его голос искажали помехи. – Восточнее от места аварии. Возможно, вам ещё удастся меня разглядеть.
И действительно, вон он, за деревьями. Крошечная тёмная точка.
– Я уже подала сигнал бедствия, – сообщила Синь, наклоняясь к моему передатчику. – Представители компании в пути. Будут минут через тридцать. Нам лишь нужно оставаться здесь и ждать.
– Мой старик уже близко. Я успею отыскать его.
– Дождись спасателей здесь, – увещевала его Синь. – Мы отправимся на поиски все вместе.
– Компания не станет отправлять поисковую группу. Вам это известно. Им есть дело лишь до груза и того, что удастся извлечь из грузовика. Мой отец абсолютно ничего не значит ни для кого, кроме меня.
Что ж, порывался заметить я, он мёртв. Но вместо этого окинул взглядом спуск.
– Погоди, – сказал я. – Я пойду с тобой.
Я снял большой палец с передатчика.
– Парень не должен погибнуть, – заметил я, прикидывая, могу ли себе позволить такую откровенность.
– Точнее, тебе нужны деньги.
Я ухватился за низко свисавшую ветку свободной рукой. Продвинулся вперёд, опёрся о другое дерево, одновременно пытаясь не поскользнуться на листве, устилавшей корни.
– Господи боже, Эз, – Синь раскраснелась и выглядела взволнованной. Она сделала шаг в мою сторону – не столько, чтобы пойти следом, сколько чтобы я её услышал. – Всем нам нужны деньги. Но от них никакого проку, если ты мёртв.
– А вот и нет. Парень должен мне целую кучу денег, если я погибну.
– Да ладно? А если твоё тело сожрут?
– Тогда будет сложнее. Придётся нанять бухгалтера.
– Я спасаю тебе жизнь, а ты собираешься бросить меня одну. Мы столько ездили вместе, а ты меня бросаешь.
Я усилием воли заставил себя продолжить движение, вперив сосредоточенный взгляд в паренька.
– Ты же знаешь, Синь, меня не заставить чувствовать себя виноватым. Запрись в тайнике. Налей себе пару стаканчиков, выпей за наше здоровье и не позволяй спасателям уехать без нас.
Я перешагнул через очередной труп в оранжевом тренировочном костюме – бледный, истощённый, исцарапанный ветками; лицо – череп, туго обтянутый кожей. Это отчаявшиеся мертвецы, давние и озверевшие от голода. Те, что посвежее и покрепче, предпочитали действовать ночью, когда солнце не разлагает мышцы, отделяя их от костей.
– Эз, – окликнула меня Синь. – Парень врёт.
– Понятия не имею, что ложь, а что правда, – продолжила она, – но я встречала его прежде. Ещё дома, в «Нью Фрэнч». Он рубился в карты и чуть что хватался за пушку.
Она понизила голос, зашипев скороговоркой:
– Все эти ужимки в стиле «Нет, мэм, я так не считаю» – дерьмо собачье, и я готова поручиться, что он провёл в Эшвилле больше одной ночи. Не знаю, какую игру он ведёт, но я не готова сдохнуть ради лжи. Просто забей. Если парень погибнет, что ж, мы потеряем немного денег. Завтра получим новое задание.
Говорила ли она правду? Или пыталась помешать мне убиться? Не имело значения, пока есть шанс, что Коронер объявится у меня на пороге.
– Завтра будет слишком поздно, – парировал я.
Она покачала головой и отступила. Процедила сквозь зубы:
Я аккуратно спустился вниз.
С.П. ждал меня в небольшой лощине, где земля уже выравнивалась. Неподалёку журчал незримый ручей. С.П. вымученно улыбнулся, баюкая М-16 на сгибе руки. Его пропитавшаяся потом одежда провисала под тяжестью запасных обойм. Воздух ощущался иначе – свежий, не забитый смогом. Казалось, бог только что его изобрёл и по-прежнему считал, что стало хорошо.
– Ты в этом деле не новичок, – заметил я.
Он пожал одним плечом, затем отвернулся и вскинул винтовку на другое. Перескочил скалистый уступ и двинулся в сторону текущей воды.
– Я же вам говорил. Я находился снаружи, сколько себя помню. Нам стоит помалкивать.
В обычной ситуации я бы с благодарностью прислушался к предупреждению. Но в том, как он каждый раз спускал, или почти спускал, курок, или даже просто размышлял об этом, ощущалось какое-то беспечное веселье жизнерадостного туриста. Сейчас молчание казалось нелепым, и мне не понравилось, что парень хотел меня заткнуть.
– Мы здесь единственная добыча, парень. Каждый труп на мили вокруг уже знает, где мы находимся.
Он в очередной раз пожал одним плечом.
Ручей оказался достаточно мелким, чтобы не пришлось идти в обход. Головастики сновали вокруг наших ботинок. Оказавшись на другом берегу, мы вновь начали взбираться вверх по склону. Здесь листва уже пестрела багрянцем, словно мы угодили в позднюю осень.
– Ты чертовски примерный сын, – сказал я. – Парни в твоём возрасте, как правило, хотят своих папаш разве что придушить.
– Никогда его не знал. Но хотел бы… – Я замолчал. – Удавить.
Он какое-то время переваривал услышанное:
– Никогда о таком не слышал.
– Потому что его больше нет.
Над головой прошелестели крылья. На птиц можно было положиться. Если они умирали, то больше не двигались. Под ногами трещали мелкие веточки. Склон холма стал более отвесным.
– Должен вам признаться… – начал он.
– Порой мне кажется, что я недостаточно хороший человек.
– А я точно знаю, что я не такой.
– Я имею в виду, чтобы говорить на языке. Языке ангелов.
С.П. поджал губы, словно собирался что-то ответить. Но вместо этого указал рукой вверх. Я проследил за его указательным пальцем, увидел лиловеющее впереди небо и проступающий на его фоне силуэт старой пожарной каланчи. Когда клиентам приспичивало поохотиться, я отводил их к подобным башням. Высоким, древним, крепким. Мёртвые медленно лазают.
– Он там, – заявил парнишка. – Должен вас предупредить…
Я поднял вверх ладонь, обрывая его на полуслове. Прислушался.
– Слышишь? – прошептал я.
Самый убедительный аргумент против разговоров, когда находишься снаружи – твой голос заглушает важные предупреждающие знаки. Такие, к примеру, как звук бегущих по земле ног.
Мы бросились вверх по склону холма. С.П. обшаривал взглядом лес, и дуло винтовки неотступно ходило следом, а я то и дело озирался через плечо. Мои лёгкие словно надули, помочились сверху, а затем пришпилили степлером к грудной клетке, но я продолжал восхождение, с трудом передвигая ноги. Мой передатчик нагрелся, транслируя «Я жив, я ещё жив, я выплачу долги», и сквозь страх пробился стыд, ведь моя жизнь имела ценность исключительно потому, что я ещё не умер, а значит, мог зарабатывать и задолжать деньги. Мы преодолели полпути до каланчи прежде, чем я разглядел наших преследователей и осознал, что ошибался по поводу источника звука.
По раскисшей почке шлёпали не только ноги.
Волки – потрёпанные, напоминающие скелеты существа, с проступающими из-под серого с проседью меха рёбрами. Они петляли среди деревьев подобно стальным иглам. Следом тащились мужчина и женщина в изодранной зелёной униформе. Я выстрелил в ближайшего зверя. Промахнулся.
С.П. развернулся на бегу, прицелился, отстрелил передние лапы волку, в которого я не попал. Я не мог разобрать, сколько их ещё осталось – они то появлялись в поле зрения, то исчезали, напоминая серо-зелёные размытые пятна, лики леса. Один из них появился на расстоянии вытянутой руки от С.П., слева; я вышиб ему мозги, чуть не запнувшись о тело, когда волк рухнул на землю. Выровнялся и пальнул в мужчину в зелёном.
Мёртвые не дышали, не рычали, не шипели, не стонали. Они наблюдали, бросались вперёд, щёлкая зубами, совершенно беззвучно. Впереди полыхнули глаза. Нас окружали со всех сторон с безжалостной грацией, подбираясь всё ближе, и меня вдруг накрыло дурацкое озарение из тех, что кажутся настоящим откровением, когда мысли путаются от прилива адреналина и тебя вот-вот сожрут: они будто танцуют. Каждый бросок, каждый укус в унисон. Мы умрём из-за того, что мертвецы танцуют.
Я бежал слишком быстро, не соблюдая дистанцию. Мы рухнули в грязь. Кто-то вскрикнул, но я не различил слов. Я почуял вонь гнилого мяса. Попытался подняться, но мои ноги оказались опутаны; кто-то продолжал кричать. У меня пульсировали плечи. Каждый вдох ощущался как удар под дых. Я схватился за «Кольт», подобравшись в ожидании укуса, но кто-то всё кричал. Я поднял взгляд.
Мертвецы не отрываясь глядели на мужчину в чёрном.
Он был высоким, бледным. Тёмная с проседью щетина покрывала его лицо, а глаза скрывались в тени широкополой шляпы. Его голос звучал хрипло, но повелительно, как само чувство голода – каждый произносимый им слог на тарабарском казался пощёчиной, ударом хлыста, громом – сплошные острые углы. Мертвецы обмякли, пока он вещал, то ли струсив, то ли покорившись, то ли впав в экстаз. Волки нерешительно переминались с лапы на лапу, слюна капала из пастей – они не сводили глаз с проповедника. Джозеф снял шляпу и опустил суровый взгляд синих глаз на сына, а затем обратился к нему на английском вместо небесной белиберды.
– Давай, кончай их, – велел он. – У меня чертовски саднит горло.
Когда я впервые прибыл в Эшвилл, то полгода прожил с поэтессой, бывшей последовательницей Церкви Пятидесятников из горных общин к югу от Блэксберга. Однажды, после ночи курева, утех и блэкджека, она, едва ворочая языком, учила меня глоссолалии [прим.: речь, состоящая из бессмысленных слов и словосочетаний, имеющая некоторые признаки осмысленной речи], хихикая, пока мы повторяли бессмысленные наборы слов. Она утверждала, что в этом бессвязном бормотании присутствовала своя логика. Повторяющиеся, зацикленные звуки. Едва уловимые смены интонаций. Язык Небес был поэзией без смысла, пустыми словами, что обретали форму.
Это было в своём роде искусство.
Я безмолвно проговаривал слова, которые проповедовал Джозеф. Nalumasakala, sayamawath, и прочая хрень. Детский лепет, но они приручали мертвецов. Мужчина достучался до них через этот язык и управлял ими. Я пытался запомнить ритмику и сами слова, что не являлись словами. Я мысленно умолял его не завершать проповедь.
Джозеф не потерялся. Он не заблудился, не ждал спасения. Он был дома, в своей стихии.
У подножия каланчи располагалось укреплённое сталью стойло – внутри пофыркивала лошадь. После того, как мы перебили оставшихся мертвецов, Джозеф закурил и указал на верёвочную лестницу. Пригласил нас подняться наверх, выпить кофе.
– Я мало что могу предложить, – признался он. – Разве что сварить немного фасоли.
– Ты должен пойти с нами, – обратился он к отцу, тихо, но твёрдо. – Скоро прибудет помощь, но мы должны встретить их на другом берегу ручья.
– Я уже сказал. Я никуда не пойду.
С.П. сжал покрепче винтовку:
– Отец. Ты не можешь здесь жить.
– И мне тебя не хватало, Кристофер. Как тебе город? Не хочешь представить меня своему другу?
– Он проводник. Он здесь, чтобы помочь. Ты болен. Мы хотим тебе помочь.
Кристофер. Парень зыркнул на меня, нахмурился.
– Меня зовут Эзекиль, – представился я. Протянул руку. Он окинул меня цепким взглядом, затем ответил на рукопожатие.
– Ты местный? – уточнил он.
– Нет, сэр. Я из Ричмонда.
Он поморщился, выдыхая дым:
Та самая шутка о моей семье.
– Я как-то забредал в те края. Через несколько месяцев после того, как ушёл Кристофер. – он стряхнул пепел на землю. – Увидишь это место однажды, и потом не знаешь, как смотреть Господу в глаза.
Я не нашёлся, что ответить, кроме:
– Отец, – с нажимом повторил Кристофер. – Ты должен сейчас же пойти с нами.
– Рад тебя видеть, сынок. Я с удовольствием выпью с тобой чашечку кофе, и ты расскажешь мне, чего на самом деле хочешь. Грейс Баптист Чёрч начали сбор пожертвований месяц назад – если нужны деньги, можем это обсудить. Но ради тебя я за стены не вернусь, – он развернулся и двинулся к лестнице.
И С.П. – Кристофер – ударил его по голове прикладом.
Проповедник осел на землю.
Я инстинктивно потянулся за «Кольтом», однако в последний момент сжал руку в кулак и замер, не двигаясь. Кристофер склонился над телом отца и обшарил карманы куртки, извлёк связку ключей.
– Он больше не хочет покидать пустоши, – пояснил он. – У него старческое слабоумие. Его нужно спасти. Если хотите ему помочь, давайте вместе закинем его на лошадь.
От каждого слова разило брехнёй. Я наблюдал, как он перебирает отцовские ключи, и вспомнил рассказ Синь о «Нью Фрэнч». Что куратор велел мне вернуть старика, и меня охватило дурное предчувствие. Я бы покачал головой в невольном восхищении, но никто не сказал мне ни слова, а потому я просто почесал чип в затылке. Осязая тепло передатчика, постоянный жар долга и необходимости вернуться. Коронер втянул меня в историю, и теперь я оказался в ловушке, без возможности выбирать. Почему он поручил это мне? Потому, что я надёжный человек? Или потому, что считал меня идиотом, от которого не жалко избавиться?
Выполнишь задание, и всё будет путём.
– Ладно, – медленно протянул я. – Я возьму его под руку, и мы вместе его поднимем.
Мы поставили его отца на ноги, закинули его руки себе на плечи и отволокли в стойло. Кристофер отпер стальную дверь, и мы затащили Джозефа внутрь. Загон оказался совсем небольшим; здесь стоял густой навозный дух. Косые лучи солнца проникали сквозь решётки, а землю устилало сено. Лошадь фыркнула, отшатнулась. Она выглядела измождённой, с чёрной, как одеяние Джозефа, шкурой. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел такое крупное животное живым. Грызуны, как правило, умирали окончательно, однако большинство млекопитающих крупнее кошек чаще всего восставали. Поэтому в городах их водилось не так уж много.
Лошадь вела себя спокойно; она безропотно позволила нам взвалить на неё Джозефа. Мы расположили его ноги таким образом, что он практически ровно сидел в седле, свесив голову. Кристофер забрался следом, кивнул мне:
– Спасибо, – поблагодарил он.
А затем выстрелил мне в грудь.
Удар сшиб меня с ног. Даже несмотря на броню, скрытую под плащом, мне словно вмазали по грудине кувалдой, выбив весь воздух, и я судорожно хватал его ртом. Лошадь Кристофера помчалась в лес, и на прекрасное, заряженное адреналином мгновение я перестал тревожиться о деньгах, последствиях, Коронере. Я поднял «Кольт» и выстрелил.
В первый раз промахнулся. Вторая пуля угодила в цель, и парень рухнул с лошади. Животное запаниковало, встав на дыбы, и сбросило проповедника – тот упал на бок и откатился в сторону.
Я, морщась, поднялся. Пошатываясь, вышел наружу – как раз вовремя, чтобы заметить, как паренёк нырнул за дерево, тяжело дышащий, но пока живой, с М-16 наперевес. Я вновь спустил курок – кора брызнула в стороны – и укрылся за поваленным стволом.
Похоже, Коронер прикупил калифорнийскую броню и для него тоже.
– Значит, – крикнул я, – хочешь продать своего старика?
Кристофер закашлялся. Лишь чуть позже до меня дошло, что он смеялся.
– Вот почему ты в меня стрелял? Потому что я плохой сын? – пуля мазнула по коре, опалила мох, просвистев у меня над головой. – Или сам планируешь его продать?
– И в мыслях не было, – ответил я. Прокрался вдоль ствола, прислушиваясь – нет ли звука шагов. – Просто привык стрелять в ответ, если в меня палят из пушки.
– Хочу прояснить, некоторые вещи, – крикнул я. Мысленно подстёгивал его двигаться, пока я говорю, выглянуть и попытаться меня отыскать. – Тебя это достало, так? Проповеди. Пустоши. Тебя это достало, и ты, как разумный человек, хотел жить среди живых, поэтому сбежал в город, подсел на азартные игры и алкоголь. Пока что всё верно?
Лишь ветер поёт в листве. Раздался щелчок перезаряжаемой обоймы. Я сосредоточился на этом звуке, приподнял «Кольт» над бревном.
– Когда долго играешь в «Нью Фрэнч», в конечном счёте торчишь деньги всему городу. А значит, и Коронеру. Готов поручиться, что вскоре он объявился, а ты начал задумываться о том, что можешь ему предложить, чтобы он отстал. И тогда ты вспомнил о папаше, и всё…
Он прервал меня автоматной очередью. Я дважды выстрелил вслепую.
«Кольт» издал сухой щелчок – кончились патроны.
Кристофер, определённо, услышал. Он кашлял и стрелял в погибшее дерево, разнося в клочья мох, кору и древесину, словно прорубая их мачете, постепенно приближаясь, снова кашлял, раздирая воздух очередями…
Раздался хруст, и на лес опустилась тишина.
Она сжимала его в объятиях, словно возлюбленного. Его голова безвольно повисла под неправильным углом. Её предплечье обглодали, рот был вымазан кровью. Порошок из лопнувшей подушки безопасности всё ещё не осыпался с тела. Три мертвеца из группы спасателей в камуфляже и броне появились из чащи у неё за спиной.
И тогда я принял неизбежное.
Эти доспехи, такие громоздкие и бесполезные. Синь Сунь с окровавленным ртом. Все умерли. Никто за мной не придёт. А даже если я отыщу путь домой, Коронер будет ждать меня там.
Синь впилась губами в горло мёртвого парнишки. Поначалу это напоминало поцелуй. А потом уже нет. Она вскрыла артерию, вырвала мышцу. Её взгляд сместился вбок и остановился на мне; казалось, она не знает, что выбрать – закончить трапезу или двинуться ко мне. Кровь парнишки струилась по её рубашке. Ноги спасателей искривлялись под болезненными на вид углами – возможно, команда попала в аварию – но они продолжали ковылять в нашу сторону, дюйм за дюймом.
– Ты оказалась права, – едва слышно произнёс я. – Я тупой ублюдок.
Она наблюдала за мной, переступая с ноги на ногу. Когда смотришь в глаза мертвецов, видишь в них осуждение.
– Я не могу вернуться в город. Не знаю, зачем мне вообще туда возвращаться. Нет у меня никакой семьи, никакой дочери в Калифорнии. Всё, что осталось – арендодатель да неоплаченные похороны.
Спасатели подошли уже совсем близко. Я разжал пальцы, выронив «Кольт».
– Не хочу быть чьей-то собственностью, – признался я. – Больше не хочу никому быть должным. Слишком долго я жил в западне.
Она молчала. Я попытался расслабиться. Не вслушиваться в пульсацию крови в груди и затылке. Воздух даже на вкус ощущался приятно – я был рад умереть снаружи. На большее я и не смел надеяться – оказаться в месте, где есть птицы. Это приносило некое облегчение, дарило лёгкость. Так вот как всё произойдёт. Ноги шаркали по грязи, шаг за шагом.
– Ну же, Синь, – подбодрил её я.
Она дёрнулась назад с влажным звуком.
Синь и Кристофер рухнули, спутавшись в клубок. Они ещё даже не коснулись земли, а головы спасателей уже разлетелись облаками костей и крови. Я развернулся, проследив взглядом траекторию выстрелов – оружие было с глушителем. Возле каланчи стоял проповедник, держа по пистолету в каждой руке – стволы смотрели на меня и мертвецов; его лицо ничего не выражало – пустое, как покинутый город.
Мы молча сожгли трупы. Джозеф стоял слишком уж близко к погребальному костру Кристофера, склонив голову и беззвучно шевеля губами. Солнце почти село. Я вооружился одним из его пистолетов и поглядывал на лес. Насколько я мог судить, проповедник не подозревал о намерениях сына. Я не собирался посвящать его в детали. Мне больше нечего было сказать Синь, и меня снедало чувство вины. И всё же я стоял возле её погребального костра, безмолвно цепляясь за единственного друга на этой одинокой вечеринке.
Когда проповедник окончил молитву, мы поднялись на каланчу и смотрели, как угасает пламя. Он сварил горький кофе, который мы медленно потягивали, пока в небе зажигались звёзды – гуще и ярче, чем я видел за долгие годы. Когда Джозеф заговорил, его голос прозвучал хрипло и невыразительно:
– Всё ещё хочешь попробовать отвести меня в город?
Я прикинул, что мог бы так поступить. Притащить его Коронеру. Возможно, мой долг не будет уплачен сполна, но босс на какое-то время оставит меня в покое. Он получит нечто бесценное, что не в состоянии купить ни криминальный авторитет, ни корпорация, ни даже горстка избранных, что могли перелететь океан: слова, способные сдерживать мертвецов. Джозеф, возможно, отказался бы сотрудничать, но Коронер знал, как развязать человеку язык. Он бы заучил цикличные фразы, их ритмику, нанял бы поэтов в попытках препарировать язык Небес. Он бы постарался выяснить, чего ещё можно добиться этими словами от мертвецов.
Старик кивнул, затем достал нож.
– Ты её благословлял, – заметил он.
Я смотрел на острие ножа, пытаясь подобрать правильные слова. Моё молчание он истолковал как недоумение.
– Женщина. Ты её благословлял.
Внизу тлели угли погребального костра – созвездие смертей.
– Её звали Синь Сунь, – ответил я. – Она была мне почти как семья.
Я поднял взгляд и встретился с ним глазами, мысленно заклиная мне поверить.
– Я не знаю, как спасать души, но хотел бы спасти её.
В душе Синь не было ничего, что нуждалось в спасении. Я надеялся, что она простила бы эту ложь. Джозеф облокотился на поручень, поигрывая ножом – на клинке блестел лунный свет. У меня вспотели ладони, в горле встал ком из незаданных вопросов. Я не привык хотеть чего-то подобного. Хотеть скитаться по пустошам, за пределами стен. Ездить верхом по дорогам и лесам, вдали от компаний и преступников, свободным от Коронера и всех долговых обязательств. Я никогда не верил, что такая жизнь возможна, а теперь мечта меня опьянила.
– Если хочешь, чтобы я тебя учил, – наконец сказал Джозеф, – Придётся вырезать твой передатчик.
Я коснулся тёплой выпуклости на затылке и подавил улыбку.
Я уже осязал всё. Пощипывание спирта. Металл, касающийся кожи; кончик ножа, холодный, подобно ночному ветерку. Одна капля, затем – ручеёк. Разрез, прощальное гудение передатчика с моим порядковым номером.
А затем – свобода, когда он поведает миру, что я умер.
