Но меня это не пугает. Когда я прихожу в дом и вижу, как кто-то выбегает из передней двери, сжимая в руках винтовку, я знаю, чего ожидать. Им есть что терять. Они испуганы и не знают, что делать. Так я им и говорю. Я даю им информацию о том, как бороться. Я направляю в юридические фирмы, предоставляющие бесплатные услуги. Государственные органы и благотворительные организации, которые могут помочь им встать на ноги. Говорю спокойно и с сочувствием. И люди слушают меня. Некоторые даже благодарят, когда упаковывают свои вещи и уезжают.
С самоубийцами труднее. Я сталкиваюсь с ними как минимум три или четыре раза в год. И люди, которые убивают себя со злости, действительно выкладываются на все сто. Чем больше сложностей они смогут доставить банку, тем лучше. Но люди предполагают, что банк выставляет их дом на продажу сразу же после изъятия, хотя это не так. Дом может простоять забытым на протяжении многих лет, пока меня не отправят его осмотреть. Одинокие тела качаются в пустых гостиных, плоть тает, как свечной воск от времени. Я нахожу это чрезвычайно печальным. Эти люди выставляют себя напоказ, как наполненные яростью диорамы, но никто их не видит. Они перерезают себе горло, сжимая в руках извещение о выселении, но к моменту моего появления, кровь высыхает, а чернила выцветают. Самые отчаянные из них вредят не только себе, но и своим близким. Массовые самоубийства чаще всего происходят среди пожилых людей, но далеко не всегда. Иногда уходят целые семьи. Редко, но это случается. Выжженные солнцем дома с задернутыми шторами, трупы, столько времени проведшие в сухой осенней жаре, что их кожа становится тонкой, как бумага. Сморщенные губы. Черные беззубые десны, растянутые в жутком оскале.
Чертовски страшно видеть такое в колыбели.
Каждый дом – отдельная история апокалипсиса. Развалины города, открытые только для меня. Виски в бачке унитаза. Фентанил под кроватью. Просроченные счета. И над разрухой трудятся не только те, кого мы выселяем. Эти места пустуют так долго, что в них часто обосновываются бродяги. Обычно они безобидны. Но не всегда. Некоторые по-настоящему опасны. Жилистые мужчины и женщины с суровыми глазами и отсутствующими зубами, выскакивающие из заплесневелых старых одеял и палаток, дико размахивая канцелярскими ножами. На моих руках можно играть в крестики-нолики, на сетке шрамов после таких стычек.
Даже в домах оставленных бродягами все еще небезопасно. Пары из самодельных лабораторий норовят сгноить легкие, иглы, измазанные ВИЧ-положительной кровью и спрятанные между диванных подушек, готовы впиться в любопытные пальцы. А те, кто готовит наркотики, вообще абсолютные параноики. Они буквально набивают свои норы ловушками. Творят из того, что находится под рукой. Осколки стекла на подпружиненых ручках метел. Гнилые половицы поверх припрятанных коробок с лезвиями. Вымазанные дерьмом ножи под фальш-подоконниками…
Иногда я нахожу ловушки, которые уже сработали. Например бейсбольную биту, подвешенную над порогом задней двери. Волосы и кожа запутались меж изогнутых гвоздей, орошая кровью пол. Кровавый след вел к ближайшему лесу, и никаких признаков бедолаги, который эту ловушку устроил. Скорее всего, он сам и попался. Наркоманы проводят дни без сна, а потом, очухавшись, ползут к своим схронам, даже не вспоминая, что успели натворить.
Однажды я нашел парня, лежащего всего в нескольких метрах от своей же ловушки. Он хранил деньги в старом жестяном ланчбоксе в задней части шкафа и сделал так, чтобы любой, кто попытался бы достать их, получил настоящий сюрприз. Лезвие вошло в его локоть и вышло чуть ниже большого пальца. Ему было не спастись. Парень умер, истекая кровью, на холодном линолеуме в доме своей покойной бабушки. Ужасная смерть. А его ланчбокс? Он валялся на полу. Пустой. Полиция полагала, что парень был не один, когда все произошло. Его спутник испугался и решил забрать деньги, оставив несчастного умирать. Прошел целый месяц, прежде чем я его обнаружил, и за это время никто не объявил его пропавшим. Можно было подумать, что на лице парня застыла злоба, но нет. Он просто выглядел чертовски напуганным. Девятнадцати лет, он медленно умирал, корчась от ломки. Свернувшись калачиком, как младенец, одной рукой сжимая свое распоротое запястье. Океан нельзя зажать в кулаке. Он просочится сквозь пальцы. Этот парень знал, что его ждет. Я видел это в его глазах. Ужас. Безумный ужас.
Мет – это чертовски сильный наркотик. Эти бедолаги поджаривают себе мозги, уходя в никуда. Я даже не могу представить, что, по их мнению, они там видят. Кто или что приходит к ним в темноте. Однажды я нашел трейлер, набитый почти сотней ловушек. Не особо сложные, но многочисленные, они были жестокими и отчаянными. Они окружали одинокий дом на колесах посреди ничего, как армия вторжения, состоящая из ножей, медвежьих капканов, украденного оружия и даже нескольких наспех изготовленных самодельных взрывных устройств. Мне и саперной группе потребовалась неделя, чтобы добраться до передней двери, и к тому времени, как мы её открыли, мы были вполне уверены в одном – это место было так защищено не от воров. Тот, кто устанавливал ловушки, боялся выпустить что-то наружу. Вероятно, это был лишь плод паранойи, подпитываемой наркотиками, но идея, что что-то ждало нас внутри, все равно проникла под кожу. Во время операции офицеры то и дело кричали, что кто-то двигается в прицепе, и вся эта атмосфера накалялась добела. Вооруженные мужчины и женщины лежали на животах, наставив оружие на переднюю дверь, руки тряслись. Мы, наверное, постоянно задавали себе один и тот же вопрос: что там, внутри, напугало хозяина так, что он напичкал каждый сантиметр ловушками?
Когда мы наконец вошли, первое, что обнаружилось внутри – нарколаборатория, что довольно типично. Менее типичным было то, что мы обнаружили там труп, разорванный на куски. Он уже почти превратился в прах, много дней проведя на жаре, но останки человека были разбросаны по всему дому. Стенам. Полу. Потолку. Не могу утверждать, что умер он своей смертью, а над телом постарались падальщики. Возможно, если только койоты научились вскрывать замки. То, что осталось от головы и туловища, выглядело так, будто умирал он медленно и мучительно. Отсутствующие пальцы. Вырванные зубы. Один глаз вырван. Пытки – вот о чем я сразу подумал. Но еще более странным, чем все это, было то, что обнаружилось на кухонном столе рядом с разбитыми мензурками и грязным химическим оборудованием. Кукла. Не детская. Фарфоровая коллекционная кукла, пережившая лучшие дни. Напугала меня до усрачки, учитывая обстоятельства. Я не мог избавиться от ощущения, что тот, кто установил ловушки, сделал это из-за нее. Напрашивался вопрос: кем был тот бедный парень, застрявший в трейлере? И что же с ним случилось?
Копы сразу списали дело со счетов. Мет – это чертовски сильный наркотик. Мы все это знали. Но я не был так уверен. Я видел много странных вещей. Кто знает, что посетило этого бедолагу там, в глуши, вдали от цивилизации. Большая часть жизни проходит там, на просторах полей, в лесах или среди холмов, скрытая от любопытных глаз. При моей работе, понимаешь такие вещи. Огромное количество нерассказанных историй. Несбывшиеся мечты, великие триумфы. Заброшенные холсты. Изрядно потрепанные гитары. Радостные моменты, приходящие и ускользающие. Или не приходящие вовсе. Большинство историй идут по типичному сценарию. Большинство. Но некоторые, как с этой куклой, поднимают глубокие вопросы. Другие на самом деле и не истории вовсе, скорее кошмары, поджидающие следующую жертву.
Этот мир полон спрятанных иголок, ждущих любопытных пальцев.
Бывают редкие случаи, когда я советую банку не продавать недвижимость. Такие места становятся частью своего рода запретных зон, которые правительство создает по всей стране. Я вижу только фрагменты этого механизма в действии. Мне не платят столько, чтобы копать глубже. Но есть специальные люди, управляющие худшими из худших случаев. Я не говорю о призраках. Ни один из описанных случаев не стал преградой для продажи. Звучит хреново, я знаю. Вытрите кровь. Отскребите мозги. Выньте дробинки из штукатурки. Если следующей семье, которая переедет сюда, придется уживаться с призраками нескольких наркоманов или недовольных бывших владельцев, что ж, пусть будет так. Нет, чтобы место было объявлено непригодным, оно должно быть не подлежащим восстановлению и опасным для жизни. Я говорю о заводах с бездонными дырами, из которых поднимается столько радиации, что правительству приходится строить поверх хранилища ядерных отходов просто для убедительного прикрытия.
Хотя это довольно экстремальный пример. Большую часть времени мы просто объявляем недвижимость непригодной, ссылаясь на пары радона или мета, и обрекаем на запустение. Как тот дом. Точнее ферму, где семья из пятерых человек жила почти шестьдесят лет. К моменту моего прихода дети выросли, а родители уже давно умерли. Дети пытались сохранить семейный дом, пытались вносить платежи... Но у них были свои долги, и в конечном итоге банк получил свое. На первый взгляд дом выглядел не так уж плохо. Немного запущенный, конечно, но у меня невысокие стандарты. Чертовски низкие, вообще-то. Окна были целы. Граффити не видно. Крыша не разобрана. Даже спутниковая тарелка все еще на месте. Глотая теплую воду, всю дорогу проболтавшуюся под пассажирским сидением, я видел из окна машины дом, относительно нетронутый ничем, кроме природы и времени.
И это заставляло задуматься. Жаль, что я сразу не послушал шестое чувство, которое кричало, что это странно: брошенный дом оставался целым так долго. Я взял ключи, которые дал мне шериф, и пошел внутрь, надеясь на легкую работу. Три часа спустя я вывалился из кухонного окна, которое сам же и разбил, с рубашкой и кожей на спине порезанными на ремни. Еле доплелся до машины, надеясь, что сердце, бешено колотящееся в груди, не разорвется, и обернулся на пустую раму, ставшую моим путем к спасению. На одинокую фигуру, едва видимую из-за яркого солнца, но всё же слишком реальную, чтобы быть всего лишь призраком. Мои раны были свидетельством этого.
Когда врач подлатал меня, я присел в приемной и попытался дозвониться бывшим владельцам. Братьям или сестрам. Пробовал номера один за другим. Нужно было понять, что напало на меня и знал ли кто-нибудь об этом. Если это так, кто-то заплатит за всё. Первым ответил старший сын. Я не стал вываливать на него все и сразу. Задавал наводящие вопросы, не спеша, пока не дошел до подвала. Парень рассмеялся, когда я заговорил об этом. Сказал, что он ненавидел спускаться туда, когда был ребенком, потому что слышал странные звуки, будто стоны. Все они думали, что в темном подвале живет призрак, и чтобы они не лезли куда не следует и не навредили себе, их отец приукрасил этого призрака. Дал ему имя. Мэриан.
Мэриан жила в подвале, прячась среди ящиков с фотографиями и одеждой. Она скрывалась за наполовину разобранной газонокосилкой, мелькала где-то на грани видимости. У Мэриан были длинные ногти и поношенное платье из старого мешка. У неё были черные губы, острый нос и бородавка размером с большой палец. “Мэриан ест детей,” – воодушевленно рассказывал детям отец: “И если бы Мэриан узнала, что над ней живут трое детишек, она бы выбралась из подвала, поползла бы вверх по лестнице, подтягиваясь на длинных, волочащихся по полу руках, проскользнула бы в их спальни, скрываясь в тенях и пооткусывала бы кусочки от торчащих из под одеял сочных пяточек!”
– А что насчет морозильника? Вы его когда-нибудь использовали?
– О боже, нет. Даже сейчас этот подвал меня пугает, а тот морозильник был местом, где жила Мэриан, или по крайней мере мы так думали в детстве, поэтому мы держались подальше от него. Он всегда стоял там, у дальней стены, старый и забытый. Мне кажется, папа раньше охотился, когда мы были маленькими, и хранил в нем мясо, но к моим пяти годам он это забросил.
Он показался мне искренним, поэтому я не рассказал о том, что я нашел в доме в конце осмотра.
Он так и не узнал, что за морозильником скрывается ложная стена, а за этой стеной – второй подвал. Самодельный. Бог знает, как отцу удалось сделать это так, чтобы никто ничего не заметил, но он выкопал и обустроил звукоизолированное помещение. Вырыл комнату примерно размером с типовую тюремную камеру. Мебели было не густо. Единственный матрас прислоненный к одной из стен. Железные кандалы вкрученные прямо в фундамент.
И стоматологическое кресло с модифицированными ремнями.
А еще пятно. Расплывчатое пятно Роршаха коричневых, почти зеленых оттенков, растекшееся в углу. С текстурой. Я знал, что это. Видел такое раньше. Останки, навсегда впечатавшиеся в пол, даже после того, как профессионалы отскоблили тело от поверхности. Сначала я подумал, что кто-то переместил источник пятна. Даже увидел следы ног. Но что-то с ними было не так. Что-то вызывало у меня тошноту. Тот, кто оставил их не наступил в пятно и не разнес его по полу. Сами следы были этим самым пятном. Кто-то или что-то, покрытое разложившимся дерьмом бродило здесь внизу.
До этого момента осмотр был обыденным и скучным, но не каждый день натыкаешься на скрытую темницу. Передо мной внезапно предстала страшная семейная тайна, и события не сходились. Кто-то переместил тело и вымазался в гнили, а потом ходил, оставляя следы? Почему черт возьми он делал это босиком? И почему он не убрал за собой? И как ему удалось быть такими неуклюжим и аккуратным одновременно? Не было даже следов волочения...
Я еще раз вгляделся в следы, и что-то внутри меня сжалось. Маленькие стопы. Женские. Мы все знаем эту историю. Не заставляйте меня повторять её. Подвал в глуши. Ремни и кандалы. Семьянин, которого никто не подозревает. Хорошо же он охотился. Больной ублюдок. Так кто же умер в этом подвале? И кто оставил эти следы?
Они были не только на полу. Трясущейся рукой я посветил на стену, найдя еще несколько поднимающихся вертикально вверх, прямо к потолку. И внезапно по спине побежали мурашки, и мощное ощущение сверхъестественного окатило меня, как ледяная вода. Где-то наверху дул ветер, и стонали деревья. Звуки из другого мира. Я видел это так четко: вот моя машина, стоит в тени, ожидая меня… Так близко и так бесконечно далеко, будто в другом мире. Мне отчаянно хотелось вернуться в него, оставив эту грязную нору позади. Все, что мне нужно было сделать, это выбраться из подвала и направиться к машине. Только я не был уверен, что вообще хочу шевелиться. Казалось, от неверного движение треснет хрупкая идея в моей голове, что преследующее меня беспокойство – воображаемое. Продукт избыточной фантазии, ничего более. И все же у меня было такое чувство, что если я попытаюсь убежать, кошмар выплеснется в реальный мир и бросится в погоню. Я даже попробовал убедить себя, что я не знаю, что произошло в той комнате. Не могу быть уверен. Может они так играли с женой...
А потом я посмотрел на кресло. Снова. На треснутую и облезшую кожу древних ремней.
На которых четко отпечатались следы зубов.
Я глубоко вдохнул и взял себя в руки. Пока я не увижу что-то живое там внизу, мне нужно верить, что я действительно один в этом подвале, поэтому я повернулся и пошел вперед. Смотря строго перед собой. Разумом отрицая мириады тихих стонов и скрипов, которые, казалось, следовали за мной, переходя от тени к тени. Я не мог удержаться от того, чтобы не заполнить пробелы в истории этого подвала, даже когда говорил себе остановиться.
Может быть, она умерла первой. Может быть, он. Может быть, он устал и оставил ее умирать с голоду, или, может быть, его почти поймали и он решил завязать. Может быть, она украла что-то острое и убила себя. Но она умерла, это точно, и она оставалась мертвой долгое время. По крайней мере пару месяцев для такого разжижения тканей. Она растеклась по полу. Кожа. Мышцы. Кровь, как шапка из плесени на забытом кофе. Я буквально видел это. Таймлапс разложения. Буйство красок. Только каким-то образом естественный цикл нарушился. Она не ушла полностью. И никто не пришел, чтобы забрать ее. Это были ее следы на полу, стенах и потолке, ведь так?
А потом, каким-то образом, она встала.
К моменту, когда я поднялся на верхнюю ступеньку подвальной лестницы, я так сильно перепугался, что весь промок от пота. До сих пор единственными вещами, которые я видел на своем пути, были просто старые коробки, ящики и древний хлам, триммеры и газонокосилки, покрытые паутиной, с выцветшими логотипами. Но это не значит, что я был один. С этим местом было что-то не так. Я чувствовал это. Пульсирующий жар. Осязаемая аура ненависти, даже в отсутствие чего-либо кажущегося реальным. Было настолько жутко, что, когда я открыл дверь, на меня нахлынуло чисто детское облегчение, которые каждый из нас испытывал,ныряя под одеяло, после похода в туалет ночью. Чувство безопасности, защищенности от преследовавшего по пятам монстра.
И тут что-то холодное и твердое схватило мою лодыжку. Рука протянулась между щелями ступеней, как будто прямо из мира фантазии в реальный. Я глядел вниз, с сердцем, грохочущим в ушах, и начал постепенно понимать, что вижу. Первой была рука. Скрюченная. Черная. Как плохо нарисованная тень, видимая только потому, что на нее попал свет, проникающий через открытую дверь. А затем под ней, в тени, лицо, похожее на череп, обтянутый мусорным пакетом, пластик лежит так плотно, что можно различить контур пустых глаз и раскрытого в поиске воздуха рта. Я ожидал чего-то более влажного, чего-то прямиком из плохого фильма ужасов. На самом деле, что бы ни находилось в этом подвале, оно претерпело странную трансформацию. Я видел чудище только частями, поэтому я не могу сказать наверняка, каким оно было. Но оно, черт возьми, не выглядело как призрак или труп или что-то еще, что я когда-либо видел или думал, что видел в жизни или фильмах.
Оно выглядело как монстр, настоящий монстр, и я отреагировал, как ребенок, увидевший страшилище. Я издал какой-то странный, наполовину заглушенный стон страха и с такой быстротой вырвал ногу из хватки, что даже сам удивился. Но что бы ни пряталось под этими ступенями, оно тоже было быстрым. Прежде чем я успел сделать спасительный шаг, оно вышло из своего укрытия, поднялось по лестнице и свалило меня на пол. Последнее, что я увидел перед тем, как впечатался подбородком в кухонный пол, – это то, что Мэриан действительно носила платье из мешковины. Тогда эта странная деталь прошла незамеченной. Но, оглядываясь назад, тот факт, что сын позже рассказывал об этом конкретном предмете одежды, убедил меня, что тайный подвал – дело рук его отца. Он не достался семье вместе с домом. И вдобавок ко всему, отец, должно быть, был настоящим куском дерьма, раз вставил такие отвратительные подробности в историю, которую рассказал своим детям. Вероятно, он сделал это, чтобы если его пленнице удалось убежать и дети увидели это, они бы выдали ее криком.
Конечно, тогда я этого не знал. У меня были только смутные представления о том, что напало на меня. Что-то горящее ненавистью, без сомнения. Что-то, что умерло в той ужасной комнате и вернулось к жизни. Боже, она была так чертовски зла. Она навалилась мне на спину и завыла, как банши, сбитая товарняком. Я обоссался от этого звука, от ощущения беспомощности. От понимания, что это ночной кошмар, от которого я не могу проснуться.
Она впилась мне в спину пальцами, которых я не мог видеть, но чувствовал, как раскаленную добела боль от иглы для татуировки. Это продолжалось всего несколько секунд. Агония была достаточной, чтобы я начал судорожно биться и сбросил ее. Мне нужен был лишь этот шанс, крошечный момент свободы. Я поднялся на ноги и выпрыгнул головой вперед из ближайшего окна. Мне было глубоко наплевать на порезы. Если бы вы почувствовали то, что я почувствовал, они бы тоже вас не волновали. На моей спине остались не просто царапины. Врачи сравнили мои раны с ранами, оставленными медузой, из-за которых мышцы под ними увядают после того, как миллион игл превратили плоть в пористую губку. Мне пришлось сделать пересадку кожи. Мне пришлось избавиться от машины, потому что невозможно было отскрести то, что осталось от моей спины, с кожаных сидений. Даже сейчас моя спина выглядит так, словно по ней проехала газонокосилка. До сих пор болит, когда я надеваю футболку каждое утро.
Забавно, но это не самые страшные мои раны. Просто самые большие. Самые заметные. По крайней мере, из-за шрамов было легко убедить банк не продавать дом. Обычно на это требуется немало усилий, но они лишь взглянули на медицинские отчеты и согласились передать землю тому странному правительственному ведомству, которое занимается подобными вещами. Дом оставили гнить. Никакой документ, ни договор, ни ипотечный платеж не отнимут его у Мэриан. Мы можем только изолировать дом. Землю огородили забором, и на каждом окне налепили так много знаков о токсичном газе, что остается только надеяться, что больше никто не будет настолько глуп, чтобы сунуться туда.
Оглядываясь назад скажу: мне стоило прислушаться к инстинктам.
Бродяги не игнорируют дома без уважительной причины.
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
