Косплеер - Galatea (я)

Фотограф - Mosienko

Всем привет. Рубрика - поиск в сезоне 2022.

Мимо одного деревенского оврага я гонял лет пять. Все руки не доходили проверить его. Ну а тут... СлучАй вышел... На противоположном его склоне стояли остатки овощехранилища. И обследуя его я нашел вот такую красавицу:

Старая, добрая гиря из СССР, весом 16 кг. Хм! Прекрасно.

Далее, перебрался на другую сторону - там были остатки сарая или чего-то такого...

Пошло типовое железо:

Вот такая крышка из нержавейки:

Довольно длинный уголок:

Разбитый, катушечный магнитофон:

Вот находки оттуда :

Ну и самый жир - это абсолютно целая станина - основание, от швейной машинке "Сингер"!

Вес - 26 кг.

Набрал много чего еще. В том числе - алюминиевую проволоку в бухтах. Станина - естественно, как изделие продалось, а не как металл. Средняя цена 2-2500 руб.

С уважением, Евгений Хрусталев.

Материал изначально был опубликован в моем авторском блоге "Поиск интересного с Хрусталевым"

Всем привет. Побывал в одной деревенской заброшке, которую увидал случайно. Зашел к соседям, оказалось, что дом бесхозный - наследников нет. Спросил разрешение поснимать. Дали добро.

Пошли смотреть:

Небольшая веранда:

Стены обклеены портретами, каких-то депутатов, времен СССР:

Темнушка, частично обрушилась:

Висят вещи, которые пережили своих хозяев и которые вряд-ли кто, когда ни будь будет носить:

Пошли в избу:

Встречает небольшая кухонная печь:

Обстановка, прямо скажем - спартанская:

А вот и достойная находка - самодельный нож, выглядящий весьма внушительно:

Напоминает зоновскую работу. Можно было-бы за него выручить, минимум рублей 300, но забирать не стал. Обещал соседям, что ничего не возьму, хотя они и не просили. Передняя - не очень большая:

Типовой шкаф бельевой:

А тут... Можно, было-бы раскачать что-то мистическое:

Типа - проявился силуэт:

Но это, всего лишь пар. Я так думаю.

Киот - пустой:

В зале присутствует тоже небольшая печка:

Ух... Как было здесь приятно спать наверное. Особенно - зимой:

Ладно... Пошли...

С уважением, Евгений Хрусталев.

Есть ВИДЕО этого посещения, но оно на стороннем ресурсе - в моем блоге. Сюда не встраивается, а архива нет у меня.

В комнате было значительно светлее, чем во сне. Краткая майская ночь минула, а то и вовсе не начиналась. В комнате предсказуемо никого не было, только зудел под потолком комар.

Да уж, приснится же... Мокрая от пота, Леся решительно откинула одеяло. Спать после подобного кошмара не хотелось, читать книгу (в поезде она не успела одолеть томик Дина Кунца) — тем более. Аппетита тоже не было.

Наскоро приняв душ (трубы выли дольше и громче вчерашнего, зато младенец этажом выше молчал), она открыла купленный на вокзале путеводитель и отыскала на соседней улице значок интернет-кафе.

То, по счастью, оказалось круглосуточным, и Леся, оплатив сразу два часа, успокоено нырнула в виртуальность. Наскоро просмотрев почту и новые сообщения на городском форуме и в толкиенистской беседке, она на секунду замялась и решительно ввела в строке поисковика: «Каннибализм в блокадном Ленинграде». Пора было признаться самой себе: Лесю мало заботила Марта Давидовна. Но ее собственной бабушке на момент начала блокады было четырнадцать лет, и если ее старшая сестра промышляла трупоедством, а то и убийствами, ба вряд ли оставалась в стороне.

Тема, как оказалось, была обсосана вдоль и поперек. Усилием воли не пролистав ссылки на несколько соблазнительных крипипаст, она открыла википедию и с некоторым облегчением узнала, что убивали каннибалы редко, чаще предпочитали есть умерших собственной смертью, однако, например, в феврале 1942 года за людоедство были арестованы более 600 человек. Также она узнала, что большинство каннибалов были необразованными (что радовало) и женщинами, имеющими детей (под этот критерий сестры Лифшиц, воспитывающие маленького брата, вроде бы попадали). И что большинство получили очень мягкое наказание и вскоре вернулись к нормальной жизни. .

Взглянув на часы, она заторопилась: было уже восемь утра, еще час — и начнут работать нотариусы, а ведь ей еще нужно вернуться домой. Толстая папка со свидетельствами о смерти Марты Давидовны и бабушки, свидетельством о рождении отца, доверенностью от папы и другими документами ждала своего часа в рюкзаке, взять ее с собой в интернет-кафе Леся и не подумала.

Утро и вправду вступило в свои права. Вчерашние старухи, например, уже сидели на своем посту, и Леся не удержалась: поздоровавшись и получив в ответ приветствие не более теплое, чем накануне, спросила:

— Бабушки, я в этом доме хочу поселиться в пятой квартире. Не расскажете, почему меня все ей пугают?

Старухи замолчали, пристально разглядывая ее. Леся вспомнила слова Ситниковой и старые фотографии, жестоко подтвердившие их с Мартой Давидовной внешнюю схожесть. А ну как бабки не захотят говорить с «внучкой людоедки»?

— А ты, девонька, часом не родственница Марте-покойнице будешь? — действительно поинтересовалась одна из старух.

— Такая дальняя, что о ее существовании узнала только после ее смерти, — чуть покривила душой она.

— Лучше б и не знала, — сплюнула вторая бабка. — Людоедка она была и убийца. Жидовка. Мальчонку соседского к себе заманила и кровь у него выпустила, а потом котлеты пожарила. Об этом весь дом знает, кто в войну здесь жил. Даже участковому писали, в прокуратуру, да они, видать, откупились: жиды ж богатые все.

— А вы сами это помните?

— Я-то? Нет, у меня мамку с предприятием вместе еще летом эвакуировали, в Новосибирск. Зоя Трофимовна вон помнит.

Ага, догадалась Леся. Очевидно, это и есть та самая баба Зоя, щедро потчующая маленького Севу страшными сказками. Она перевела взгляд на первую старуху, и та охотно открыла рот:

— Да что тут говорить? Тебе вон Антонина Васильевна все рассказала. В восьмой квартире мы жили, у соседей наших, Милехиных, сына и украли. Митьку. На два года меня старше был: мне три годика, как война началась, было, ему пять. Он пошел на двор зачем-то, да и не вернулся. А потом соседи рассказали: он не во двор, а в пятую, к дружочку своему Яшке пошел. Вот Яшкины сестры его и того... прирезали. Жиды — они такие, им христианских детей есть не привыкать.

— И что потом? Посадили их? — едва не рассмеялась Леся.

Дремучий, вылезший из темных исторических глубин народного бессознательного антисемитизм старухи неожиданно успокоил ее. Евреи, пьющие кровь христианских младенцев, надо же... Странно, что не грудного ребеночка придумали, а вполне себе взросленького. Жива, жива еще память народная. Ей сразу следовало сообразить, что слишком уж гротескной выглядит эта история.

— Да говорю же, откупились, — махнула рукой Антонина Васильевна. — Даже Марту не забрали, хоть она и взрослая совсем была. Их потом тетя Рая, мамка Митькина прокляла всех до седьмого колена, а после ее на Пряжку отвезли. В дурдом. Мать их, Лифшицев, только и посадили, а детей пожалели всех.

В очереди к нотариусу она раз за разом прокручивала в голове этот разговор, а заодно с ним — и ночной кошмар. Да, убийства ради людоедства были редки, но они были. И мальчику в жутком нелепом сне действительно было лет пять. Неужели...

Как же ей не хватало Борьки... Он бы сейчас обстоятельно, по полочкам разложил все ее заблуждения, шутливо упрекнул в любви к Стивену Кингу, Дину Кунцу и дешевой крипипасте, поиронизировал бы над ее внушаемостью... Она написала ему СМС о том, что скучает, и почти сразу получила ответ: «Жди, в понедельник рано-рано утром». Ох, если бы он написал в в среду, то есть, завтра... Лесе казалось, что целую неделю она не выдержит. Хотя...

Все же она не маленькая перепуганная девочка. Да, она устала и вымоталась, попала в незнакомую обстановку, к тому же всю дорогу до Петербурга действительно читала ужастики. Адский коктейль, но ее он не сломит. Тем более что ничего особенно страшного-то и не происходит, разве что, противное.

Жуткий ребенок ей приснился уже после впервые озвученной истории про людоедку.

Старухи, с которыми она говорила, толком ничего не знают. Леся сначала почему-то приняла их за очевидцев тех событий, а ведь они тоже говорили с чужих слов: одна вообще не присутствовала, другой в блокаду было три-четыре года. Скорее всего, детская память запечатлела такие яркие события, как исчезновение ребенка и проклятие его несчастной безумной матери, а то, что этому сопутствовало — стерла, такое часто случается.

И главное! У нее есть прекрасный свидетель тех лет, гораздо лучше, чем посторонняя старуха или мальчишка. Лидия Антоновна Ситникова — ровесница Марты и Анны, она наверняка в курсе, что происходило в пятой квартире в годы войны.

Отдав (уже ближе к обеду) свои документы и расписавшись в сотне строк, Леся поспешила домой. Вверх по обшарпанной лестнице она едва не взбежала, по-детски скрестив пальцы, чтобы соседка оказалась дома.

— Лидия Антоновна!!!

— Ну что вы так кричите, Сашенька?

Ситникова сидела у себя в комнате. Хрупкое ее старческое тельце утопало в махровом халате, морщинистое личико скрывала тканевая маска. Вот уж точно, слова с делом у бабки не расходятся, о себе она действительно заботится.

— Лидия Антоновна, почему соседи говорят про Марту Давидовну, что...

Леся запнулась, но Ситникова ее поняла. Тяжело вздохнула, сняла маску с лица.

— Тетя Рая Милехина это всех завела, царствие ей небесное. Она и до войны была не совсем здорова, а как сын у нее пропал, окончательно помешалась. Шизофрения. Я точно знаю, я ведь в той больнице, где она лежала, и работала. Тогда вас, евреев, сильно не любили, и вот Лифшицы хорошо на роль злодеев пришлись, накрепко. Уже и тех, кто помнит блокаду, почти не осталось, а люди все говорят...

Она массирующими движениями вбила в кожу остатки лосьона, пошевелила плечами:

— Я не хотела вам, Сашенька, говорить, чтоб не портить настроение, но наверно, надо было предупредить сразу.

— А за что тогда арестовали Розу Соломоновну? — не отставала Леся.

— За дело, — еще тяжелее вздохнула Ситникова. — Тетя Роза хлеб отпускала. И когда Ида, младшенькая, свою и братову карточки потеряла, стала недовешивать. Не спекулировала потом обрезками, нет, домой несла — детям. Вот за это ее и взяли. Я иногда думаю: не дай бог никому выбирать: своих детей спасти, но чужих объесть, или честной остаться да смотреть, как родные с голоду пухнут.

— А почему тогда бабушка Аня после войны сразу уехала, и потом с семьей не общалась? — не отставала Леся.

— Ну, в голову я к ней не влезу, — усмехнулась Лидия Антоновна. — Но полагаю, нашей Аннушке просто стыдно перед сестрой было. Она же жениха у Марты увела, дедушку вашего, Жору Тамарина. Они работали вместе, он ее провожать стал. Машенька аж светилась вся, помню. И здесь Аню и увидел. А та не чета сестре была — красавица сказочная, да веселая такая, бойкая. Ну, Жорка пометался-пометался, да и начал с Анькой гулять.

— Это точно? Вы правду говорите?

— Ох, господи, грехи мои тяжкие! — кажется, старуха окончательно рассердилась. — Пойдем, горе мое луковое!

Она выбралась из кресла, вдела ноги в тапочки и потуже запахнула полы халата. Леся недоумевающе последовала за Ситниковой в коридор, потом дальше...

— Смотрите. — Соседка требовательно обвела рукой грязные плиты, пожелтевший кафель и ряд ржавых умывальников. — Ни на какие мысли не наводит?

Лесю вид кухни наводил на мысли о ремонте или, хотя бы, приборке. Но Лидия Антоновна явно имела в виду не это:

— Как вы себе это представляете, Александра?! — загремела она. — Ваши бабушки готовят мясо, а все остальные — нюхают, глотают голодную слюну и молчат? Здесь в восьми комнатах жили шесть семей! Что, по-вашему, в этой квартире можно было скрыть от соседей?!

— Лидия Антоновна, простите... и спасибо, — едва не расплакалась окончательно успокоенная Леся.

Она действительно... не подумала... никогда не жила в коммуналке, вот и не учла особенности местного быта.

Зато теперь страшная, мутная, мерзкая история о каннибализме и детоубийстве на глазах истлевала, расползалась клочьями, обнажая пошленькую, но вполне человеческую историю. Прабабушка недовешивала хлеб. Ребенок пропал, и его так и не нашли. Бабушка увела жениха у собственной сестры. Соседи — юдофобы, совершенно эталонные, да что там, наверняка просто ксенофобы, и Алоянов и Низаметдиновых тоже за что-то не любили и что-то про них придумывали.

Хорошо это? Плохо, конечно. Но лучше, чем съеденные дети.

На груди у нее присвистнул мобильник, Леся глянула на дисплей и расплылась в улыбке.

— Что там у вас? — ворчливо, но тепло осведомилась Ситникова.

— Мой жених, Борька, — улыбнулась Леся. — Он смог поменять билеты, и будет здесь в субботу. В субботу, а не в понедельник!

***

Оставшись одна, Лидия Антоновна тяжело вздохнула. Как ни следи за собой, а старость, все же, не обманешь. Ей семьдесят девять, и это, наверное, край. Но жаль, как жаль, что все происходит не раньше и не позже... Пятнадцать, да что там, десять лет назад — и она знала бы, что и как делать. Позже, когда она была бы уже мертва — и ей наверняка было бы все равно, ведь нет никакого посмертия.

А теперь... Наверняка эта сладкая парочка комсомольцев затеет генеральную уборку в коридоре, а ведь они с Машенькой с таким трудом затаскивали тюки на антресоли, боясь нести их на мусорник... и ведь ни с чем ей уже в одиночку не справиться! А проклятая девица все ходит, выспрашивает, кривится на тусклый свет и снова задает вопросы.

Конечно, на коммунальной кухне ничего ни от кого не скроешь.

Им и не требовалось.

Ситниковы, Клименки, Лифшицы, Алояны, Кузнецовы и Низаметдиновы хором и добровольно хранили молчание. Шутка ли — двенадцать детей и подростков на одну квартиру, а сколько стариков...

Они бы не пережили блокаду. Умерли бы с голоду, замерзли ледяной зимой 41-42 года, особенно Лифшицы: отец на фронте, мать арестована, карточки — потеряны. И даже Митя их не спас бы: его и на неделю не хватило.

Это они с Анькой тогда сглупили. Надо было привести другого ребенка, незнакомого, уже лишившегося родителей беспризорника. Но Аня сказала: «давай!», и Лидочка наотмашь ударила его топориком. Он не сразу тогда умер, все повторял: «тетечка, не надо». А когда соседи, и Машенька тоже, вечером пришли с работы, они уже доварили суп и накормили малышей.

И все, все всё поняли и промолчали! И когда спустя два дня в пятую пришли наконец милиционеры, в один голос говорили, что не видели Митьку, и не представляют, куда бы тот мог пойти, и лишь иногда водили носом, будто чуя выветрившийся уже фантомный запах бульона.

Потом уже они были осторожнее, искали мясо на улицах. Дети не боялись подростков — Марта уже их пугала, а вот Аня и Лидочка еще воспринимались как свои.

И что им было делать, что?.. Малыш Яша, худенький, изломанный полиомиелитом Валя, крошечная прозрачная Алечка-Алияшка... престарелая Мэри Гамлетовна и надсадно кашляющий, насквозь больной Ким Петрович... Никто бы из них не дожил не то что до конца войны, даже до весны 42-го.

Они все сделали правильно.

Пять лет назад Лидия Антоновна даже сходила к священнику на исповедь. Тот выслушал ее и наложил епитимью: пойти в милицию и во всем сознаться. И, видит бог, она бы пошла, сроки давности давно вышли. Но тогда пришлось бы рассказать и другом.

О том первом риэлторе, молодом парнишке, что хотел расселить их коммуналку в 92-ом, когда Марат Низаметдинов и Машенька были еще живы, и все они трое были в силе... о беспризорной героиновой наркоманке лет тринадцати, не старше, что хотела заночевать у них в 94-м. О приехавшей из Ташкента заполошной беженке — она вроде и искала младшенького, но так, что было понятно: минус один голодный рот ее только радует.

90-е пережить было не так сложно, как блокаду. Но тоже непросто. А если хочешь долго и счастливо жить, нужно хорошо питаться.

Появись Машина наследница в 90-м, хотя бы в 95-м, и Лидия Антоновна знала бы что делать. Ее руки были тогда крепкими, а старый топорик — по-прежнему острым. Заодно и на мясе бы сэкономила, а старые склочницы Тонька и Зойка пусть пишут во все инстанции, что девица зашла в квартиру и не вышла. Они уже столько писали, что веры им ни у кого не осталось.

Но сейчас силы в  дряблом старческом теле у нее почти не осталось, не сумеет даже снять с антресолей и унести на помойку тюки со старыми костями.

Слабеет и разум. Временами Лидия была даже готова поверить в проклятие тети Раи. Почти все из их квартиры умерли, и не только старики, но даже и наследники. И Митька все приходит по ночам и просит: «тетя, тетенька, не надо».

Хорошо, что она знает: это лишь игра усталого от жизни ума, всего лишь ее тайный страх. Кроме нее Митьку никто не слышит – и никогда не услышит.

Здравствуй, мир!
Сегодня погода не оставляет ни единого желания выбраться на улицу. Совсем. Небо низко-низко над городом и природа расщедрилась на густой туман.
Довязала очередную игрушку. На мой взгляд получилось очень мило.
Как всегда всё вышло спонтанно, перебирала остатки пряжи и нашла зелёный клубок, прям захотелось его извести, лежит уже года три точно. Не знаю как в моём мозгу выстроилась связь, но результат на фото.
Получился пряничек такой. Капюшон легко снимать и надевать, а в карман можно положить конфетку. Связан без цели, поэтому свободен и готов к переезду.

Всем здрям! Пост без рейтинга, нужна помощь. В общем проблема следующая:
Имеется смартфон на базе андроид, после подключения к ноутбуку перестали отображаться файлы в папке с музыкой на карте памяти. Хотя они существуют, через плеер находятся и воспроизводятся

А вот так показывает проводник

Ещё интереснее то, что в другой папке, музыкальные файлы отображаются без проблем. Как через проводник в смартфоне, так и с ноутбука

Ну и так это выглядит с ноута

Total commander, тоже ничего не видит.
В настройках отображение скрытых папок и файлов включено.

Может кто-то сталкивался с подобным? Ну или может есть идеи как это исправить?

P.S. чуть не забыл, при первом подключении смартфона к ноуту, на карте отображались папки с музыкой, потом она автоматически закрылась и всё, теперь ничего не отображается

Мы познакомились во времена легкомысленной юности. Лёгкие и звонкие, мы провели лето иногда пересекаясь, ходя на пляж и прогуливаясь томными вечерами. На мой взгляд ничего серьёзного не намечалось, но тут мне сообщили что мы будем жениться. В смысле, жениться? В смысле уже выбрано платье и расписана будущая жизнь до седьмого колена вперёд? А меня кто-нибудь спросил, хотя бы для приличия? Юность категорична, его планы были перпендикулярны моим. Мы расстались на несколько лет.

Два слегка замученных семейной жизнью человека были искренне рады друг друга видеть. Мы рассказывали о маленьких детях, немного жаловались на семейную жизнь и чуть-чуть на начальство. Нам было что вспомнить - то лето, дождь, шедший на нас стеной и как мы прятались от него. "Ну как ты, построил дом для жены?" - спрашивала я. "Да нет, пока как все, в квартире живём и с деньгами не очень. А как у тебя?" - мы шли сквозь лёгкий падающий снег среди золотистых сосен и сугробов.

"Ну как ты?" - мы снова встретились уже летним вечером через несколько лет. Я зализывала раны от развода, и он расстался с женой не так давно. Мы были рады друг друга видеть, поплакаться в жилетку, опять вспомнить и посмеяться. Уже подросли дети, каждый состоялся в жизни. Тёплый летний вечер, лавочка во дворе. "А ты помнишь..?" "Конечно помню.."

У него уже свой дом и вернулась жена. Они переехали: "Вот, смотри какой виноград теперь под окном, осенью буду делать вино." "А я всё больше по полям бегаю, ружьё завела, охочусь." Я уже коротко стриженая и ярко-рыжая. Он, округлившийся, солидный, делает ремонт и копает грядки. "Я любил тебя всю жизнь." "Ну что же время терял, когда мы встретились в прошлый раз?" - смеюсь.

Жизнь - не вагон романтики, не только падающий снег и щекочущие лучики солнца. Мы знали друг друга почти всю жизнь. "Слушай, а можешь срочно денег занять? Мы тут семьёй на фестиваль с детьми собрались на выходные, чуть-чуть не хватает." - да не вопрос, две тысячи не такие больше деньги, хоть и самой очень не помешают. "Привет, ну как ты?" - сообщение от него пришло через несколько месяцев. "Привет. Нормально, деньги вернуть не хочешь?" - деньги вернуть он не хотел и быстро забанил во всех соцсетях и мессенджерах.

Так себе прайс на дождь стеной и сосны в сугробах.

Всем привет!

Сегодня "добиваю" семейное трио актеров дубляжа и рассказываю про Ирину Савину.

Родилась Ирина Савина (урожденная Попова) 29 сентября 1957 года в Москве. Из обычной семьи, родители не имели отношения к кино и театру.

Будучи школьницей, попала на экран и быстро завоевала любовь зрителей.

В 1968 году ее пригласили на киностудию имени Горького в картину режиссера Павла Любимова «Новенькая». Там она сыграла юную гимнастку. Далее была приглашена в ленты «Вечный зов» (сыграла Лизу в юности - возлюбленную Антона Савельева), «Совсем пропащий» (Джоанна, она же "Заячья Губа"), «Бесстрашный атаман» (сестра Киллария) и «Сестра музыканта» (Женька).

Широкую известность ей принесла роль Кати Панферовой в научно-фантастических художественных фильмах «Москва - Кассиопея» и «Отроки во Вселенной» режиссера Ричарда Викторова. Эти ленты получили множество престижных призов: Премия за лучший детский фильм о детях и юношестве на VIII Всесоюзном кинофестивале (г. Кишинев, 1975 г.); «Серебряный астероид» - специальная приз XVI Международного кинофестиваля фантастических фильмов (г. Триест, Италия 1976 г.); Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых (1977 г.).

В конце 1970-х сыграла яркие роли в таких известных картинах, как «Безымянная звезда» (Элеонора Земфиреску) и «Экипаж» (сестра Кости).

В 1978 году окончила актерское отделение Школы-студии МХАТ. Далее была принята в труппу Московского театра имени М.Н. Ермоловой, в котором работает и по сей день.

В 1980-е исполнила несколько небольших ролей на экране. С 1987 года не снималась.

В 2001 году актрисе было присвоено почетное звание Заслуженная артистка Российской Федерации, а в 2004 году вернулась на экран, исполнила роль Фроськи в боевике «Весьегонская волчица» режиссера Николая Соловцова.

Личная жизнь
На съёмках "Москвы..." и "Отроков" Ирина познакомилась с Владимиром Савиным, другим юным актёром. После съёмок они поженились, и Попова взяла фамилию мужа. Брак, в котором у супругов родился сын Дмитрий Савин (1980), продлился шесть лет.

В конце 1980-х годов вышла замуж за актёра Бориса Быстрова. В 1989 году у супругов родился сын Николай.

Но немалую известность принесли Ирине её работы в озвучке. Вот некоторые из них:

Мардж Симпсон ("Симпсоны") (а также все женские и детские голоса), Лила ("Футарама") (а также все женские и детские голоса), Сивилла Трелони ("Гарри Поттер 3, 5, 8"), Ма Коста ("Золотой компас"), Беатрис ("Люди в чёрном"), Юнис ("Монстры на каникулах 1-3") и многие другие. Всего Ириной озвучено более 350 персонажей.

И без видео я вас не оставлю:

Все посты в рубрике собраны в серию - заходите, смотрите, читайте!

До новых встреч, друзья!

Заведя дома енота не стоит рассчитывать на спокойную жизнь. Он будет смотреть на тебя добрыми умными глазками и задумывать очередную проделку. Но это, как всегда, лирика.

Вопрос к силе Пикабу! Дано - туалет в состоянии так себе. Стены отмоются, потому что кафель и куда он денется. Задняя стена была заделана, во время давнего потопа её расковыряли. Теперь это выглядит так и страшно печалит:

Задача - привести всё в нормальный вид, не снимая унитаза, в одну упёртную женскую силу. Заделать заднюю стенку чем-нибудь не очень тяжёлым, типа стеновых панелей или ещё какой-нибудь фигни и чтобы были полочки или закрытая ниша с доступом. Вот тут моя фантазия дала сбой, такого типа работами я ещё не занималась и как это можно сделать не представляю хоть тресни. Просто покрасить не прокатит. Наверху выглядит так:

Дырки в стенах я делать умею, корячиться в сверхмалых помещениях тоже. Счётчики нужно оставить в доступе, скорее всего с открывающимся лючком.

Господа пикабушники, можно ли решить данную задачу максимально малой кровью и не умерев на стенах?

Сидел сегодня в местном ресторанчике, ел пятничное пиво с сосисками, и тут приходит белый медведь. Ну праздники, все понятно. Но вот эта деталь медведя меня порадовала.

Да, где-то в районе жёппы.

Да, там вентилятор крутится.

Да, я в курсе что в костюме жарко, но вот вживую эту деталь медвежьего организма рассмотрел впервые - повеселило.

Добрый вечер Пикабу, всё наши читатели, и конечно же, подписчики. Бандиты хвостатые растут. Но я всё так же надеюсь, что они найдут свои семьи.

Кошки, хранительницы очага. Следят за порядком в прайде. Лапа 11 лет, Мила-примерно 2 года. Две сетрицы, Кира и Ада. Возраст примерно 1,5 года. И Муха, ей почти годик.
Следом, коты.

Чебурек, Мишаня, Пингвин, Агат, Бася, Жора, Маркиз, Потап, Лис и Томас.

Ну, и младший состав нашего банд формирования
Оззи (Озборн) разумеется

Бесик. Пригрел сестренок). Сфотографировать его очень сложно. Ни секунды на месте

Клякса

Ксюша

Мейс

И новенькая малышка, Стеша

Вот такое у нас кото-семейство. И всем своим подобрашкамя ищу дома.
Управляться с этой ватагой конечно не просто. Те, кто следит за нашей судьбой, знают, что помимо трудностей с питанием, лечением и прочим, у нас ещё сильно ограниченное пространство.
Мы будем очень рады любому внимаю и помощи.
Будем благодарны за любую информацию о нас, плюсы и репосты. С радостью и благодарностью примим любую помощь.
Так же на аккаунте подключен донат, если кто то посчитает возможным помочь нам таким образом
https://pay.cloudtips.ru/p/5b82d7de ссылка для тех, кто с телефона.
Москва и М. О
Тел/ватсап: +7 995 897 46 39
@AlexX9054телеграмм

Огромное спасибо всем, кто нам помогает и поддерживает. Для нас это очень важно

Плитка на полу растрескалась, а окрашенные стены были в сто слоев изрисованы похабщиной и эмблемами музыкальных групп. Широченные перила, окрашенные, как пол, в красно-коричневый цвет, змеились паутиной трещин. В углу под потолком нарос пушистый серый ком паутины и забившейся в нее пыли, скрывающей лепнину...

В таких старых домах Лесе бывать еще не приходилось. Она решительно дернула плечами, выравнивая на спине рюкзак. Ничего, старый фонд — это хорошо. Говорят, такие коммуналки охотно расселяют под офисы и жилье для новых русских. А здесь — даже не одна комната, а две. Может, денег от продажи хватит на маленькую квартирку, возможно, даже не слишком далеко от метро. Не может не хватить!..

Она преодолела еще один пролет, безошибочно повернула налево и оказалась прямо напротив ветхой двери, окрашенной точно такой же краской, как и перила. Посреди двери, правее глазка, тускло сияла здоровенная латунная пятерка, а сбоку, прямо на штукатурке, каллиграфическим почерком было написано:

«Звоните —

Ситниковым — один раз,

Клименко — два раза,

Лифшицам — три,

Алоянам — четыре,

Кузнецовым — пять,

Низаметдиновым — шесть».

Надо же, какой интернационал... не хватает только оленевода Бердыева... Из шести фамилий Лесе была известна только одна, и пытаться дозвониться до ее обладателя не было никакого смысла. А если хозяева не ждут гостей, и ей попросту не откроют?

Не успела она обдумать эту мысль, как дверь с треском распахнулась, и на пороге возник крошечный, едва ей по плечо ростом, вертлявый мужчинка с зализанными назад светлыми волосами и светлыми же усиками, в полосатой рубашке и бежевом пиджаке не по росту.

— Подите вон, Максим Сергеевич, и не возвращайтесь, пока я жива, — донеслось звучно из недр квартиры. — Имейте, в конце конце концов, уважение к моим годам: мне осталось не так много, и этот срок я хочу прожить в привычных мне стенах.

Леся едва успела отшатнуться в сторону, как мужчинка — Максим Сергеевич — решительно шагнул прямо на нее, задрал головенку и шипяще просвистел:

— Ты «Нева-сити-плюс»?! Так передай начальству: зря стараются, старуха — кремень!

Что отвечать, она не успела придумать: крошечный развернулся на каблуках и слетел вниз по лестнице, будто его и не было. Ну надо же, какие страсти. Санта-Барбара, не иначе.

Леся подняла руку и решительно надавила на кнопку звонка: в конце концов, если одна из хозяек дома, кто-то должен ей открыть.

Дверь вновь открылась, так быстро, что стало понятно: решительная дама, изгнавшая Максима Сергеевича, не успела выйти из прихожей.

— А вы откуда, милочка? Собес? Поликлиника? Благотворительный фонд, названия которого вы даже не помните?

На вид хозяйке было лет шестьдесят — шестьдесят пять. Невысокая, хрупкая, с гладко зачесанными назад седыми волосами, в длинной черной юбке и светло-серой блузке с эмалевой брошкой у горла, она, по всему, куда-то собиралась.

Из полутемного коридора за ее спиной тянуло пылью, духами и ладаном.

— Я из Омска, — ответила Леся решительно. — Внучка покойной Марты Давидовны. Приехала вступать в наследство.

— Вну-учка? — недоверчиво протянула грозная хозяйка. — Что-то я не припомню, чтоб у Машеньки были внуки... и даже дети.

— У нее были две сестры и брат. Не знаю, как насчет всех, но у Анны Давидовны есть сын и даже внуки. Двое. Я например.

— Ситникова, — посторонилась хозяйка. — Лидия Антоновна. А вас как звать?

— Александра.

— А фамилия, прошу прощения, ваша?

— Тамарина.

Леся наконец прошла в прихожую и с наслаждением принялась расстегивать ремни на животе и груди. Рюкзак у нее был кондовый, туристский, со специальными фиксаторами, но все равно здорово оттягивал плечи.

Квартира оказалась под стать дому — нечеловечески огромная, старая, запустелая. У стены высилось зеркало в деревянной раме, против него — две грубые доски с крючками под одежду, на одном из которых висел старомодный старушечий плащик. Ровно под ним, будто по линеечке, стояли черные «лодочки» на низком каблуке. Другой одежды и обуви в прихожей не было, очевидно, бесконечные Алояны и Кузнецовы предпочитали не хранить свой скарб в местах общего пользования.

— Никто тут давно не живет, — поймала ее взгляд хозяйка. — Мы с Машенькой, две старухи одинокие, свой век вдвоем доживали, а теперь вот совсем одна я осталась.

Сейчас она спросит, что я за внучка такая, что пока бабка была жива, носу не казала, на похороны не приехала, а в наследство вступать — впереди паровоза примчалась, загадала Леся. Винить себя ей, по большому счету, было не в чем: о существовании Марты Давидовны она, конечно, знала, но о ее одиночестве и королевской — на сегодняшнее их финансовое положение — жилплощади бабушка молчала. Она вообще никогда не общалась со старшей сестрой, да и с братом — тоже.

Но все равно, как-то перед самой собой было неловко.

Ситникова молчала, внимательно вглядываясь в ее лицо, как будто в коридорной темени можно было что-то рассмотреть. Наклоняла голову вправо, влево, то отклонялась чуть назад, то вновь вставала ровно. Наконец она заключила:

— Похожа. И не на Аньку, та красавица в молодости была редкая, а как раз на Машеньку. Пойдемте на свет, паспорт покажете.

Обижаться Леся не стала: в своей «дивной красоте», обретенной за трое суток пути по северной железной дороге, она и не сомневалась. Но вот что хозяйка хотела увидеть в паспорте, интриговало. Она ведь не Лифшиц, как Марта Давидовна, бабушка, выйдя замуж, передала фамилию отцу, а тот — своим детям.

Путь по коридору казался бесконечным. Если в прихожей было пусто, в коридоре вдоль стен громоздились высоченные темные шкафы — гробы, да и только. Сверху был кое-как напихан разнообразны хлам: жестяные корыта, ведра, детские санки, огромные серые тюки. Интересно, это вещички «двух одиноких старух», или их поленились забрать бывшие соседи? Высоко-высоко, будто в другом измерении, тускло калила желтым лампочка без абажура. Интересно, как Лидия Ивановна ее меняет, когда приходится?

Неожиданно старуха свернула влево, сухо щелкнул ключ в замке — и Лесю буквально облило желтым солнечным светом. Оба окна в комнате выходили не во двор-колодец, а на набережную, и вид из них — Леся даже ахнула — открывался просто потрясающий.

Контраст был просто разительный. Желтоватый паркет на полу буквально сиял, мебель, хоть и старая, была без пылинки, на стенах висели репродукции картин и старые фото, расположенные изящно, будто в музее. Вдоль одной из стен высились книжные полки, настоящая библиотека. У противоположной победно сияло черным лаком пианино, а посреди комнаты торжественно стоял круглый стол под кружевной скатертью.

Из угла сурово смотрели из-за металлических окладов потемневшие от времени лики православных святых.

— Нравится? — довольно улыбнулась Ситникова, явно подметившая Лесин восторг. — Это моя комната, не Машенькина, но у нее не хуже, к тому же — целых две.

И тут же ловко цапнула из ослабевшей Лесиной руки паспорт.

Леся потрясенно кивнула. У них дома никогда не было такой бедноватой, но торжественной старины. Не было ни в Семипалатинске, где она родилась и прожила до одиннадцати лет, ни, тем более, в Омске, куда Тамарины переехали вскоре после развала Союза, чудом приобретя одну квартиру на деньги, вырученные от продажи двух казахстанских.

— Вот поэтому-то к нам риэлторы и захаживают, как на работу... ко мне, — поправилась Лидия Антоновна. — Так что простите, Александра, за неласковый прием.

— Понимаю, — потрясенно кивнула Леся.

— Здорово выглядит, да? А в войну, да и после, мы в этой комнате жили вчетвером, — продолжала хозяйка, явно уверившись в благонадежности гостьи. — Родители наши, я и младший братик Валя. Он слабенький был, больной — после полиомиелита еле выжил, и потом всю жизнь на костылях ходил. Сначала его папа погулять на руках выносил, а потом, как он на фронт ушел, нам с мамой пришлось. С третьего-то этажа не наносишься... Но, по счастью, нам соседи помогали — мы дружно все жили.

Только тут до Леси начало доходить. Прежде и озвученные воспоминания о том, как выглядели бабушки в молодости, и интерес к фамилии отца (а значит, и деда) как-то затмевал моложавый облик Ситниковой.

— Простите... а сколько вам лет? — выпалила она.

— 1926 года рождения я, — довольная произведенным эффектом подтвердила ее подозрения Лидия Антоновна. — На год младше Машеньки и на два года старше вашей бабушки Анны Давидовны. Стало быть, семьдесят девять мне, в будущем году — юбилей.

Леся поперхнулась. Ба умерла на на семьдесят четвертом году жизни, и выглядела тогда намного старше. Не зря она, видимо иной раз в сердцах говорила деду, что тот ее лучшие годы забрал. Или это вот такой эффект Питера?

— Вы потрясающе выглядите, — искренне сказала она, забирая назад паспорт.

— Это от того, что заботиться о себе надо, — торжественно заявила Ситникова. — Питаться хорошо, но в меру. Многие блокадники после войны ударились, прости господи, в обжорство, и нажили себе кучу болячек. А я, как видите, держусь. Пойдемте, Сашенька, покажу вам комнаты Марты Давидовны, клозет и ванную, вы наверняка хотите ополоснуться с дороги и отдохнуть.

Если коридор просто удручал, туалет и ванная Лесю едва не убили на месте. И то понятно: заниматься ремонтом у двух очень пожилых женщин наверняка не было ни сил, ни денег. Но и она далеко не настолько богата или рукаста, чтобы привести этот кошмар в человеческий вид, пускай даже с помощью Борьки. Возможно, самый лучший план — продать эти комнаты, как удастся дорого.

Лезть под душ она рискнула только в резиновых тапках. Когда-то белая, эмалированная ванна за годы использования вся покрылась ржавыми, кроваво-бурыми в полумраке потеками. В трубах шуршало и подвывало. Леся открыла горячи кран, и он излил струю цвета крепко заваренного чая. Потом она посветлела и наконец стала прозрачной.

Первым делом она заменит здесь все лампочки, пусть даже придется купить не только их, но и стремянку. Во вторую очередь — займется сантехникой. Какое-то время здесь все равно придется прожить.

Сквозь плеск воды ей послышался заунывный детский плач, и против воли она даже рассмеялась: ко всем прелестям старой коммуналки не хватало только отличной слышимости.

Купание, пусть и в таких условиях, освежило. Леся растерлась полотенцем, переоделась в джинсы и свежую футболку, провела рукой по коротким мокрым волосам. Завтра она пойдет к нотариусу, а пока осмотрит хозяйство, которое оставила ей, вернее, бабушке, Марта Давидовна.

После прекрасной залы, в которой жила Лидия Антоновна, собственные комнаты Лесю впечатлили значительно меньше, хотя и они были неплохи.

Первая, потеснее, располагалась у самой кухни и судя по всему изначально предназначалась для прислуги. Единственное ее окно, давно немытое и лишенное шторы, подслеповато смотрело на двор, вдоль стен громоздились шкаф, буфет, какой-то комодик, одна на другой — две кровати с панцирными сетками. Похоже, оставшись в одиночестве, хозяйка использовала комнату как склад, хотя и могла бы пустить в нее квартирантов. Очевидно, пенсии Марте Давидовне хватало, как и сил: пыли в комнате было не так уж много, кое-где Леся заметила разводы тряпки. Даже странно: все же старуха умерла почти месяц назад.

Вторая, жилая комната была через стенку от Ситниковской и очень походила на нее: просторная, светлая, неплохо, хоть и старомодно обставленная. Комната казалась отражением жилья Лидии Антоновны, только вместо икон на полке стояла электрическая ханукия, уже слегка облезлая, но все равно явный китайский новодел. В отличие от бабушки, и в новой стране оставшейся ярой коммунисткой и безбожницей, Марта Давидовна к старости, кажется, решила вспомнить о вере.

Кровать располагалась в закутке и была отгорожена от остального пространства красивой, но ветхой китайской ширмой, до того пыльной, что Леся расчихалась, едва подошла ближе. Потом этот антиквариат можно будет почистить, но пока наследница безжалостно отволокла ее в маленькую комнату. Туда же отправилось и само ложе, предварительно разобранное, вместе с периной, подушками и атласным покрывалом.

Марта Давидовна умерла не в постели, а в больнице, а Леся не была суеверна, но спать на старушечьей кровати она бы не стала. Ляжет на диване (вполне уютном и почти новом по меркам квартиры, купленным не позже 70-го года), его и разложить можно, когда Борька приедет.

Остальная мебель была прекрасна. Что-то наверняка можно будет отреставрировать и продать в антикварный магазин, мелочи вроде прелестного маленького зеркальца в почерневшей от времени металлической оправе, забрать на память.

А еще здесь были фотоальбомы. Целых три. Ба увезла с собой из Ленинграда только две карточки, обе сделанные в ателье. На одной из них она фотографировалась с дедом, другая, еще довоенная, изображала всю семью. Бабушке там было лет десять, не больше, и она казалась совсем чужой, незнакомой девочкой.

Здесь же, в пыльной картонно-бархатной роскоши альбомов, любовно были разложены сотни снимков — и профессиональных, и любительских (очевидно, у кого-то из членов семьи или соседей был фотоаппарат), и даже одна газетная вырезка из «Ленинградской правды», изображавшая измученных большеглазых детей неясного пола на каком-то заводе. Только прочитав подпись, она отыскала «четвертую слева Лифшиц Аню 14 лет». Эх, не дожила бабушка, но можно показать папе.

Здесь, до 41 года были прабабушка Роза Соломоновна, никогда Лесей не виданная, полная, улыбающаяся, неизменно со вкусом одетая, и прадед Давид Иосифович, худой, красивый, похожий на писанного в православной традиции святого, с неизменно грустным лицом, будто предчувствующий, что останки его так и не найдут, и долго еще он будет числиться пропавшим без вести под Курском. Даже совсем легендарная прапрабабка Эсфирь Самуиловна, родившаяся еще в 19 веке. Крошечная, согбенная, в неизменном платке, она, по словам ба, до смерти брила голову, была...

И конечно, здесь были бабушка, ее сестры и брат. До войны они чаще фотографировались все вместе, позже собственная жизнь началась у каждого. Марта Давидовна, чернявая и угловатая, как подросток, и вправду очень похожая (хотя кто еще на кого) на Лесю обычно снималась на работе, у кульмана или с коллективом. Младшая из сестер, Ираида, в институте, а позже — с мужем, а после и с детьми, где-то в старом пригороде. В середине 60-х (каждая карточка была любовно подписана) фотографии ее пропадали, и Леся вспомнила, как бабушка вскользь обмолвилась, что Ида с мужем и детьми жили в доме с печным отоплением и угорели во сне.

Младший из детей, дедушка Яков Давидович похоже был до сих пор жив: пролистав до конца последний альбом, Леся обнаружила вполне себе цветные снимки с незнакомыми мужчинами и женщинами, судя по всему, дальней своей родней, живущей в Израиле.

Бабушка... бабушка уехала из Ленинграда сразу после войны. Сначала в Сибирь, потом в Казахстан, а потом — ирония судьбы — снова в Сибирь. Ее послевоенных фотографий здесь тоже не было.

Пролистав альбомы, Леся снова поставила их на полку. Она не привыкла думать о семье как о чем-то большом, имеющем длинные корни, и разветвленную крону, и теперь была в легкой прострации. Эти альбомы, эта квартира, эти комнаты с их легким запахом сладковатой стариковской затхлости будто перенесли ее в прошлое. И тишина этой квартиры лишь способствовала странному эффекту путешествия во времени.

День уже клонился к вечеру, но на улице было светло. Леся решила прогуляться и посмотреть на легендарные петербуржские белые ночи, а заодно купить себе чего-нибудь на ужин.

— Лидия Антоновна! — постучала она в дверь соседке. — Не подскажете, где здесь ближайший продуктовый?

Соседка не ответила, и Леся подумала, что она все же ушла. Неслучайно была одета, будто в театр. Что ж, найдет сама.

Едва она вышла в подъезд, как мимо нее вниз по лестнице скатился мальчишка лет десяти и на ходу выпалил:

— А вы знаете, что здесь бабка-людоедка жила?!!

— Чего? — растерялась Леся.

Но мальчишка уже унесся вниз.

У подъезда на Лесю бдительно посмотрели две сидящие на лавке старухи, на вид — ровесницы дома. Неудивительно, что у пацана такие фантазии. Леся поздоровалась с ними, и те кивнули, но почти сразу же зашептались, поглядывая на незнакомую девушку. Ничего, ничего, она знала эти игры: здороваться надо сразу и всегда, а то не успеешь оглянуться, как превратишься в глазах всех местных в наркоманку и проститутку. Вежливость много времени не занимает, зато как потом облегчает жизнь.

Она думала, что будет долго плутать, но почти сразу отыскала грязноватый и тесный «Дикси». Зал был пуст, из трех касс работала лишь одна, и возле нее терся — вот сюрприз — давешний мальчишка. Покупок у него не было, продавщица сурово отчитывала ребенка. Неужели не только хулиган, но и воришка?

Леся набрала себя йогуртов, хлеба, сыра в нарезке и пакетированного чая, и уже дошла до кассы, а диалог все еще продолжался:

— И если наполучаешь за год троек, никаких компьютерных игр...

— Про бабок-людоедок? — провокационно спросила Леся, сгружая покупки на ленту.

— Простите? — удивилась кассирша.

— У сына спросите, — не удержалась девушка. — Мы с вами, по всей видимости, теперь соседи.

— Сева? — сурово поинтересовалась кассирша.

— Ну ма-ам, — протянул мальчик, не спеша признаваться.

— На самом деле ничего страшного, — поспешила ее успокоить Леся. — Просто мне интересно, почему квартира, в которой я буду жить, вызывает такую бурную реакцию.

— Вы в пятую въехали? — безошибочно угадала кассирша. — Ерунда, сказки. Слушайте больше.

— Не сказки! — быстро вставил Сева и тут же спрятался за Лесю. — Там людоедка жила.

— Сева!!!

— И все же?

— Говорю же сказки, — продавщица споро взялась за ее йогурты. Мы тут всего восемь лет живем, и ничего толком не знаем. Байки какие-то местные.

— Мне Димка рассказал, а ему баб Зоя, — вякнул мальчишка.

— Вот видите, бабкины россказни, — зло заявила кассирша. — Скидочная карта есть?

Из магазина Леся вышла в задумчивости. Чем-то неприятно царапнул ее не столько дурацкий выкрик мальчика, сколько реакция его матери. Если бы это были действительно сказки, зачем она так замялась?

Часы показывали восемь, но солнце сияло, как прежде, ярко. А говорят, Петербург — город дождей и туманов...

— А там правда людоедка жила!

Сева явно был счастлив. Наверное, впервые взрослые относились к нему так серьезно.

— С чего ты взял? — мирно спросила Леся.

— Все знают. Там жила бабка, она в блокаду детей в квартиру заманивала и ела. Потому что больше кушать нечего было. А теперь померла. Вы ее дочка?

— Я похожа на дочку старой бабки?

— Не очень.

— Вот именно. Как ты считаешь, приятно мне теперь в этой квартире жить будет?

— А вы ее не можете обратно продать и новую комнату купить? — осторожно спросил Сева.

Да если бы Леся могла купить хоть какую-то квартиру, пусть не в Петербурге, а в Омске... Зарплата интерна — пять с половиной тысяч рублей. Боря старше, он уже учится в ординатуре и мечтает написать кандидатскую, а потом открыть собственный кабинет. Психоанализ — это модно, и психиатр, в отличие от тупого психолога из заштатного техникума, может получить специализацию психотерапевта и — в теории — грести деньги лопатой. На практике он получает на пару тысяч больше, чем Леся. Им даже ипотеку не дадут, без родительской помощи.

— Я надеюсь продать эти комнаты, — ответила она скорее своим мыслям, чем ребенку.

— Это хорошо, — рассудительно ответил он. — А то вдруг людоедка вернется? Она страшная была.

Она вернулась в пятую квартиру, без проблем открыла двери ключами Марты Давидовны и прошла на кухню.

Стены, оклеенные когда-то белым кафелем, были желтыми от жира, в газовые плиты въелась старая пригарь. Н-да, в такой кухне легко представить себе, как древняя страшная старуха варит суп из младенцев... тьфу.

Леся даже головой тряхнула, чтобы выкинуть из нее дурацкие мысли. Какая, к чертовой бабушке, старуха? Во-первых, в блокаду Марта Давидовна была юной девушкой семнадцати лет, во-вторых, с чего вообще она зацепилась за это людоедство? Скорее всего, она просто устала: шутка ли, почти год на две ставки, самый молодой и адаптивный мозг начнет страдать ерундой. Похожим образом она «залипала» готовясь в прошлом году ночами напролет к госэкзаменами.

Холодильников было три. Один из них, новенький «Стенол» работал, два других — совершенно одинаковые «Смоленски», были выключены из сети. Леся воткнула один из них, почище, в розетку, и сложила туда свои покупки. Компрессор громко, приветственно загудел.

Закончив с продуктами, она помыла в комнате пол и протерла полки, а потом вновь пошла погулять и на этот раз прошаталась по улицам несколько часов. Устала, но спать не хотелось — слишком светлое небо обманывало мозг, уверяя, что время еще детское, хотя даже в Петербурге, не говоря уже об Омске, был поздний вечер. Под конец она даже выпила два бокала пива в баре и наконец почувствовала себя достаточно сонной, чтобы вернуться домой.

В комнате задернула тяжелые, плотные и, конечно же, отменно пыльные портьеры (хорошо, что не сняла сразу), но это не помогло. Стало темнее, но под окнами все равно кричали пьяные туристы, а где-то у соседей вновь плакал ребенок. Она проворочалась на диване до полуночи, и лишь тогда провалилась в неровный, мутный полусон, сквозь который пробивался все тот же детский плач.

— Тетя, тетенька, не надо!!!

Сон с Леси слетел разом. Она рывком села на диване, напряженно вглядываясь в темноту. В щель портьер сочилось серенькое, бело-ночное, но его не хватало, чтобы увидеть комнату полностью. И было вполне достаточно, чтобы различить у дверей маленький черный силуэт.

Ребенок.

Леся плохо определяла возраст на глаз, но этот еще явно не ходил в школу. Совсем маленький, наверное, и до пояса ей не достанет.

— Не надо, тетечка!..

Откуда он здесь взялся, подумала Леся, и тут же похолодела: она знала, откуда. Точнее, от-когда.

— Тетя?.. — голос мальчика перестал быть жалобным, теперь в нем звучали требовательные нотки.

Он сделал шаг вперед. Другой...

Леся хотела бежать, но как будто примерзла к постели. Да и куда? Двери — за спиной жуткого ребенка. В окно?.. Третий этаж, да не хрущобный, а полноценный, с высокими потолками, внизу — асфальт.

Мальчик шагнул к не еще ближе, и Лея с ужасом различила на его шее что-то черное, мокро-блестящее. Кровь?!!

Мерным, неживым движением ребенок начала поднимать руку вверх, к ней. Леся закричала и... проснулась по-настоящему.

Главы: 1 • 2

~

ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕСТНИЦА:

Мы были готовы, что на нас снова нападут. Но вместо этого нас вновь приветствовало прекрасное птичье пение. Немного успокоившись, мы перестали так сильно сжимать друг другу руки. Но я все равно не могла окончательно расслабиться, потому что знала, что существа над нами не были птицами, не важно, насколько хорошо они притворялись.

Когда мы приблизились к концу лестницы, мое сердце отчаянно заколотилось. Если на этой лестнице меньше или больше ста ступеней, значит, мы, или вернее я, выбрала неправильную дверь. Мы могли бы попытаться побежать обратно наверх, но я не питала особых надежд на этот счет. Пойти обратно – значит нарушить одно из правил, что в свою очередь означает, что какая-нибудь мерзость попытается нас убить. В любом случае, я видела, как растаяла другая дверь. Так что, даже если мы сможем вернуться и перепройти лабиринт, возможно, идти дальше будет некуда.

Единственное, что я сейчас могла делать, – это горячо молиться, чтобы мы были на верной лестнице.

98, 99, 100...

Мы остановились. Я оглянулась и увидела, что лестница закончилась. Слава Богу, мы выбрали нужную дверь. Если бы правила игры не запрещали разговаривать и разнимать руки, я бы, наверное, отпраздновала нашу удачу бурными овациями. Как бы то ни было, мне хотелось упасть в обморок от облегчения. Хотя нет, мне просто хотелось упасть в обморок.

“Мы прошли больше половины”, – подумала я и попыталась подавить тут же возникшую надежду. Я напомнила себе, что эта игра, скорее всего, имеет в запасе еще тонну неприятных сюрпризов.

Джонатан открыл дверь.

И нашим глазам предстало странное зрелище.

Мы стояли в просторной комнате, полностью состоящей из зеркал. Потолок, пол, стены, каждый дюйм был покрыт зеркалами. Комнату освещало мягкое свечение, но мы не могли понять, откуда оно исходит. На другом конце комнаты мы увидели белую деревянную дверь. Она порождала бесчисленные отражения, как и мы сами. Мне это напомнило выставку “Бесконечные зеркальные комнаты” Кусамы Яёи. Они вызывали такое же чувство: будто искривлялось пространство и само время. По сравнению со всем, через что мы прошли, прогулка по комнате, пусть и большой, покрытой зеркалами, казалась сущим пустяком.

– Это слишком просто, – пробормотала я. Я уставилась на дверь, ожидая, что она исчезнет у меня на глазах. Она упрямо оставалась твердой и раздражающе обычной, словно ее вырвали из какого-то пригородного дома и разместили здесь.

– Согласен, – сказал Джонатан.

Мы просто стояли, ожидая появления какой-нибудь жути. Но единственным, что двигалось в этой комнате, были только наши отражения. Я первый раз с начала игры увидела себя в зеркало и наконец поняла, что все мы выглядели ужасно. Нас покрывала высохшая, облупившаяся кровь, волосы и ресницы склеились. Глаза и зубы казались белоснежными на фоне коричневой корки. Если бы кто-нибудь увидел нас в таком виде, он закричал бы и убежал куда глаза глядят.
Не знаю, почему мысль, поразившая меня, была такой смешной. Возможно, потому, что последние несколько часов за нами гналась одна тварь за другой, и я уже сходила с ума от изнеможения. Начав смеяться, я не могла остановиться.

Джонатан меня понял.

– Хорошо, что никто из наших знакомых нас не видит, – сказал он, улыбаясь мне. Даже несмотря на то, что он был весь в крови, его кривая улыбка была очаровательна. – У моего отца случился бы инфаркт.

Наконец-то у нас была возможность посидеть и отдохнуть несколько минут. Благодаря кровавому морю наши фонарики, телефоны и зарядки вышли из строя. Вода и консервы не пострадали, но вот рюкзак, в котором они находились, уже никогда было не отмыть.

– Как вы думаете, – сказала я, стараясь не проглотить залпом банку консервированных персиков, – почему те, кто уже играли в “Лестницу”, не предупредили, что море крови уничтожит все наши запасы, включая фонарики, которые нам советовали взять? Почему не сказали взять водонепроницаемые сумки? А еще лучше, почему никто не сказал взять с собой оружие?

Джонатан был слишком занят поеданием персиков, а Марго ответила:

– Она для всех разная.

– Что?

– “Лестница” для всех разная. Все сталкиваются с разными вещами и попадают в разные места. Она зависит от твоих страхов и желаний. Единственное, что для всех общее, – это темнота на лестницах и то, что в ней находится.

Мы оба уставились на нее с подозрением, но я спросила первая:

– Откуда ты знаешь, Марго?

Она глубоко вздохнула.

– Перед игрой я общалась с Фаросом. Его настоящее имя – Люциан Хаммонд, он играл в “Лестницу” несколько раз.

Прежде, чем я смогла ответить, Джонатан резко сказал:

– Было бы полезно это знать – о, дай подумать, – на любом предыдущем этапе, тем более прежде, чем мы начали играть!

– Это все, что ты хочешь нам рассказать? – добавила я.

Марго покачала головой и снова замолчала. Честно говоря, было жутковато видеть ее тихой и подавленной. До сих пор ей удавалось справляться. Сейчас, когда нам не нужно было спасать свои жизни, я старалась не вспоминать о тварях, вырвавшихся из дверей в пустыне. Пока я просто старалась выжить, мне некогда было об этом думать, хотя постоянный страх за свою жизнь – не лучший способ отвлечься.

– Нам нужно идти, – сказал Джонатан без энтузиазма.

– Да.

Никто из нас не потрудился встать. Адреналин уходил, его место занимала усталость, и мои веки будто весили сотню фунтов. Если бы я была твердо уверена, что дверь не растворится перед нами, у меня не не возникло бы ни малейшей проблемы с тем, чтобы уснуть прямо здесь, на твердом холодном стекле. Было ощущение, словно мы были заперты в этой игре уже десятилетиями.

Марго встала и направилась к двери, потому что она, конечно, могла. Мне пришло в голову, что Джонатан был прав: она сосредоточена на том, чтобы выиграть, а не вернуться домой. То, как она скрывала факты об игре, ее недавнее поведение – Марго превращалась из упрямой в одержимую. Она шла к двери, как будто не чувствует ни голода и усталости, что чувствовали остальные, ни даже боли от падения с лестницы.

Взволнованная, я встала, чтобы последовать за ней, и увидела, что ее отражения замерли. Я услышала звук разбитого стекла, как будто кто-то уронил на пол посуду. Или разбил зеркало.

– Алекс? – сказал Джонатан сзади.

Я обернулась. Целую минуту я не могла понять, что произошло. Я смотрела на улыбающееся лицо Джонатана и на его руку, лежавшую на моем плече. Раненую руку, которую он прижимал к груди, пока мы ели, вот только она была здорова. И затем я заметила в этой руке осколок стекла около шести дюймов в длину и два в ширину, осколок, который он всадил мне в левое плечо.

Боли пока не было. Я прошептала:

– Джонатан?

Какой-то инстинкт подсказал мне посмотреть вниз, где должно было быть его отражение, и там я увидела другого Джонатана, смотрящего на нас снизу, застрявшего за стеклом. Моего Джонатана. Он что-то кричал мне, но я не слышала, потому что стекло заглушало его слова. Он начал стучать по стеклу, оставляя на нем кровавые следы, пытаясь пробиться наружу.

Тут Другой Джонатан вытащил осколок из плеча, и вот теперь стало больно. Плечо обожгло, от боли в голове прояснилось, и я снова смогла думать. Я оттолкнула его, вернее, попыталась оттолкнуть, из раны потекла кровь. Я не могла двигать левой рукой. Она безвольно свисала, безжизненная и бесполезная. Другой Джонатан легко уклонился от меня, вцепился мне в волосы, оттянул голову назад и приставил окровавленный осколок к моему горлу.

– Последние слова? – спросил он с издевкой.

Я надеялась, что мне в голову придет какой-нибудь остроумный ответ, лучшее что я могла сделать, – это не доставлять ему удовольствия мольбой о пощаде. Я слепо ткнула локтем назад и услышала, как он тихо охнул, развернулась и выхватила осколок из ослабевшей руки.

У меня почти получилось перерезать ему горло, как в этот момент одно из моих отражений поднялось из зеркала позади меня,  как злой дух. Оно схватило мою руку и отвело от Другого Джонатана, а затем швырнуло меня через всю комнату. С одной стороны, я стала ближе к выходу. С другой, не могла оставить Джонатана.

Я поднялась на ноги и потрясла головой, чтобы попытаться избавиться от хоровода серых точек перед глазами. Шагнула вперед, все еще глядя на Джонатана, запертого в зеркале, но тут Марго дернула меня за раненую руку.

Плечо пронзила боль, и я едва услышала, как она сказала:

– Алекс, мы должны идти.

– Джонатан еще там! – рявкнула я ей. – Мы еще можем спасти его, вытащить его оттуда…

Едва я произнесла эти слова, как тут же поняла, что это неправда. Еще больше наших отражений вышло из отражения белой двери. Десять Других Джонатанов, десять Других Марго и десять Других Александр стояло между нами и Джонатаном. И их выходило все больше, бесконечное множество отражений выбиралось из зеркал, словно они были сделаны из воды, а не из стекла.

Марго потащила меня назад.

– Слишком поздно, мы не можем спасти Джонатана! У нас нет выбора.

– Нет, можем! – Я крикнула так громко, что заболело горло. – Отстань от меня!

Она не отстала. Она вытащила меня из комнаты через дверной проем на постаменте на последнюю белую лестницу. Я видела, как отражения перестали преследовать нас. Видела, как они повернулись туда, где был заперт Джонатан. Они приблизились к нему, наклонившись и погрузив свои лица прямо в стекло над ним. Последнее, что я видела перед тем, как они полностью окружили его, а дверь захлопнулась, был Джонатан, который смотрел на нас взглядом, полным отчаяния, все еще пытающийся разбить стекло.

ПЯТАЯ ЛЕСТНИЦА:

Я незамедлительно вырвалась от Марго и бросилась к двери. Мои пальцы встретило только шершавое дерево, ручки не было. Я пыталась открыть ее, схватив за края и не обращая внимания на занозы. Сейчас меня не волновала игра и ее тупые правила. Меня даже не заботило возвращение домой. Все, о чем я думала, был Джонатан, как он смотрел на нас и как мы его бросили.

А затем дверь начала таять. “Нет, нет, нет”, – думала я. Я пыталась удержать ее, как будто думала, что она снова может стать твердой, как будто я могу заставить ее задержаться. Марго тронула меня за плечо, и я грубо оттолкнула ее, не в силах даже на нее смотреть. Часть меня знала, что она скорее всего была права: у нас не было возможности спасти Джонатана, по крайней мере, не попав в зеркальную ловушку вместе с ним. Но большая часть меня была в ярости. Мы должны были хотя бы попытаться. Как она могла просто взять и бросить его?

Я не знаю, сколько времени провела в темноте, пытаясь открыть исчезающую дверь. Я сделала все, что смогла придумать. В первую очередь я побежала к другой стороне двери и попыталась открыть ее оттуда, попробовав и тянуть, и толкать. Я даже бросилась сквозь нее, когда она исчезала. Ничего не сработало. В конце концов, когда остатки двери растворились на моих глазах, все, что я могла, – стоять и смотреть на пустое место, где полминуты назад была дверь.

Когда Марго подошла ко мне, я не сбросила ее руку снова. Голова была совершенно пустой. Я покорно пошла за ней по ступеням, потому что не знала, что еще делать. Вдруг я упустила какой-нибудь очевидный способ открыть дверь? Можно ли вообще было ее открыть? Достаточно ли усилий я приложила? На полпути вниз я подумала о том, чтобы просто сесть на ступени и отказаться двигаться. Вот только это не помогло бы спасти Джонатана.

В конце концов, я поняла, что мой лучший шанс помочь ему – пройти через следующую дверь. Так что, когда Марго открыла дверь в конце лестницы, я не бросилась обратно вверх.

Я шагнула вперед без колебаний. И прикрыла глаза от теплого солнечного света, тот был таким ярким, что казался нереальным. Когда зрение приспособилось, я обнаружила нас в центре красивого луга размером примерно с два футбольных поля. Повсюду росли нарциссы, в воздухе пахло весной: зеленью и новизной, влажной землей и свежей травой. Здесь и правда стояла весна, и, вероятно, она была здесь всегда.

Я оглядела луг и увидела черную дверь (только одну, других рядом не было) на ближайшем к нам берегу реки. Грязной реки. Она гигантской петлей текла через весь луг, окружая нас. Другой берег, далеко за дверью, был окутан серым, почти непрозрачным туманом. Я ничего не могла там разглядеть, кроме какой-то лодки, стоявшей на самом краю берега. Маленькая, хлипкая лодка подпрыгивала в яростном течении, будто следующий порыв ветра мог развалить ее на части.

Я сделала глубокий вдох, чтобы посильнее накричать на Марго, и внезапно меня охватило умиротворение. Такое умиротворение, которое испытываешь, когда за окном холодная зимняя ночь, а ты уютно устроился дома со своими родными. Сидишь в уютном кресле перед камином, в руках интересная книга, и можно услышать, как ветер завывает и яростно стучится в окно. И понимание того, насколько ужасно снаружи, заставляет тебя еще сильнее радоваться теплу и безопасности внутри. Вот такое умиротворение. Если я останусь здесь, то смогу ощущать это вечно. Никаких споров, никаких войн, никакого страха, никогда. И больше никакой ярости и ненависти к себе.

Это было невероятно заманчиво. И я, скорее всего, сдалась бы, если бы перед глазами не промелькнуло лицо Джонатана. Покой не исчез полностью. Просто его стало меньше ровно настолько, чтобы я решила, что еще не время оставаться здесь.

Я повернулась к Марго, готовая выбивать из нее ответы, если будет необходимо. К счастью для нее, этого делать не пришлось. Она посмотрела на мое лицо и сказала:

– Я могу объяснить.

Я смотрела на нее, крепко сжав кулаки.

– Я жду.

– “Лестница” дает тебе то, чего ты хочешь. Так сказал Люциан. Но не сказал, что игра потребует за это жертву. – Она сделала глубокий вдох. – Я видела там свою сестру, Алекс. В лабиринте. Она сказала, что умерла из-за меня.

Она снова зарыдала.

Я посмотрела на нее, и злость мгновенно испарилась.

– Это невозможно, Марго. Когда она умерла, тебе было три года.

– Она сказала, что я упала в бассейн. Она умерла, потому что полезла туда за мной. Она спасла меня, Алекс. И утонула там совсем одна.

Я хотела сказать, что она, должно быть, врала, но на самом деле в этом была ужасная доля правды. Я вспомнила, что труп сказал мне. “Марго тебе лжет”. Это была правда. Невольно я на секунду посочувствовала Марго.

Марго бросила на меня умоляющий взгляд.

– Единственная причина, по которой я хотела поиграть, – вернуть ее. Я должна была продолжить. Ты не понимаешь?

Ее исповедь заставила меня замолчать на несколько минут. Но затем ко мне вернулась злость, и я сказала:

– Итак, ты решила пожертвовать одним из нас. Почему ты выбрала Джонатана? Или это должна была быть я?

– Нет! – быстро сказала Марго. – Я бы никогда не пожертвовала тобой!

– Так тебе было похер на Джонатана?

– Я выбрала тебя, Алекс. Тебя и мою сестру.

Я покачала головой.

– Нет, это неправда. Ты, как всегда, выбрала себя.

Внезапно мне самой захотелось расплакаться, только мои слезы были порождены яростью. Я всегда знала, что Марго скучает по сестре: то, что она плохо помнила Марианну, не означало, что она ее не любила. Только я никогда не думала, что Джонатан и я должны заплатить такую цену за эту любовь. Как она могла обманывать нас? Как могла стоять здесь, пытаясь оправдать себя, как будто не она приговорила Джонатана к заточению в игре на всю оставшуюся жизнь?

– Скажи мне, как вернуться в зеркальную комнату. Я могу спасти Джонатана и без твоей помощи.

Я ждала ответа, но увидела, что она смотрит в сторону.

А проследив за ее взглядом, увидела, что к нам направляются мертвецы.

Они вышли из реки. Сначала они выглядели как темно-серые фигуры с неразличимыми чертами лица. Но по мере приближения к нам я могла разглядеть их все лучше, за исключением того, что они были серыми и призрачными. Как я поняла, что они мертвы? Толпу возглавляла Марианна.

Она могла бы быть близнецом Марго. Их отличали только незначительные черты, как будто кто-то хотел создать двух абсолютно одинаковых людей, но рука дрогнула в последний момент. У них были одинаковые фигуры, одинаковые лица в форме сердечек и одинаковые глаза, только Марианна была повыше, и волосы у нее были волнистые, а не прямые. А еще она была старше. Ей было столько же лет, как и нам, или, может столько, сколько было бы, будь она жива.

Марго побежала к ней. Теперь настала моя очередь схватить ее за руку, чтобы удержать. Но она выскользнула из моей хватки как вода. Я побежала за ней, несмотря на то, что голос в моей голове просто кричал остановиться, пока не поздно. Даже несмотря на то, что я была зла на Марго, настолько зла, что больше не хотела ее видеть, я знала, что если отпущу ее к мертвецам – они сделают с ней что-то неописуемое. Может, она и заслуживала этого, но я не хотела выносить ей приговор.

Мертвецы остановились. Они ждали, когда мы подойдем к ним, их глаза были тусклыми и пыльными, как мрамор. Достигнув Марианны, Марго замедлилась. Она остановилась рядом с ней, словно не могла поверить, что ее сестра действительно здесь.

Я тоже остановилась, но на приличном расстоянии от них.

– Марго, – позвала я, – отойди от них!

Она словно не слышала меня. Или не хотела слышать. Она обвила руки вокруг Марианны и крепко обняла ее. Марианна не ответила на объятие. Она была безжизненной и неподвижной, как кукла.

– Пойдем, Марианна, – сказала Марго, – пойдем отсюда.

Она потянула сестру, та сделала пару шагов и остановилась. Марго бросила руку сестры, будто бы та обожгла ее.

– Я не могу уйти, – сказала Марианна. Ее голос был жутким скрежетом ветвей, царапающихся в окно поздно ночью, ничего человеческого. – Оставайся с нами.

Я мгновенно поняла, как “Лестница” интерпретировала желание Марго. Она, скорее всего, подумала: “Хочу снова увидеть сестру”, и игра осуществила в точности это желание, ни больше, ни меньше. Я также знала Марго достаточно хорошо, чтобы предугадать ее реакцию. Хоть это бы ничего не изменило, но я закричала ей:

– Нет, Марго, нет!

Марго не удостоила меня даже взглядом. Вместо этого она продолжала смотреть на сестру, на ее лице было написано страдание. Она не могла уйти. Она обманывала себя каждый шаг по пути сюда, говоря себе, что ее друзьям не обязательно знать, зачем она хочет выиграть игру, и даже то, что она получит, если выиграет. Она говорила себе, что игра не повлияет на нас. А потом, поняв, что все обернулось самым худшим образом, она попыталась оправдать себя простой формулой: одна жизнь вместо другой. Убедить себя, что на самом деле в этом нет ничего плохого. Что, если она вернется домой с пустыми руками, Марианна продолжит гнить в могиле, Джонатан будет хуже, чем мертв, а сама Марго признает, что совершила ошибку. Что она смертельно облажалась. А Марго никогда не ошибалась.

Марго нервно облизнула губы и кивнула.

И мертвецы разорвали ее на части. Они протянули свои ужасно сильные руки и оторвали ее конечности и голову, запустили пальцы во внутренности. Они разрывали ее, как будто открывали рождественский подарок, срывая упаковочную бумагу. Она даже не успела закричать. Мертвецы разбрызгивали ее кровь и подбрасывали зубы в воздух, а потом они загребали полные руки внутренностей и набивали ими рты, причмокивая губами от наслаждения. Это было все равно что наблюдать за роем жуков, личинок и крыс, пожирающих мертвого оленя. Они ели, как будто голодали сотни и тысячи лет. Когда они доели ее, цвет вернулся к их телам и лицам. Они снова выглядели живыми.

А потом один из них поднял глаза и увидел, что я все еще стою там, застыв от страха. Они все повернулись и уставились на меня, как одно многоголовое существо со слюнявыми челюстями и пустыми глазами. Я восприняла это как сигнал к бегству. Я побежала мимо них прямо к двери на берегу. Чтобы обуздать усталость, я заставила себя думать об увиденном и говорить, что не хочу умереть так же. Я бежала, не зная, доедают ли они ее или гонятся за мной. И не слышала ничего, кроме собственного дыхания.

Черная деревянная дверь была ближе и ближе, пока не оказалась прямо передо мной, невероятно высокая. Теперь я слышала, как их ноги шлепали по земле, они пытались догнать меня. Я представила их руки, как они хватают меня за волосы, или одежду, или за мою бесполезную левую руку. Я открыла дверь и прыгнула в нее, не успев даже рассмотреть, что за ней находится. Немедленно вскочила, чтобы проверить, не последовал ли кто-нибудь из них за мной через открытую дверь, протягивая хищные руки, разевая окровавленный рот…

Там ничего не было. Никакой двери, только пустая улица. Обычная пустая улица, по которой я ходила много раз по пути в школу или к Марго. Повсюду я видела нормальные магазины, нормальные дома и квартиры, нормальные машины и мотоциклы. Нормальные люди занимались повседневными делами, смеялись или громко говорили.

И ни одной лестницы в поле зрения.

***

Я выжила в “Лестнице”.

Любой здравомыслящий человек был бы благодарен просто за то, что он жив. И я благодарна, очень благодарна. Когда мы начинали играть, мы были так самоуверенны. Настолько уверены, что игра окажется либо розыгрышем, либо совершенно безобидной. Мы думали, что мы непобедимы.

Мы ошибались.

Между началом игры и моим возвращением не прошло даже минуты. Я бросила ознакомительные занятия в колледже и другие предметы, на которые записалась месяц назад. Вместо этого я проводила все время, пытаясь узнать как можно больше о “Лестнице”. Но как бы усердно я ни рыскала по Интернету и различным паранормальным форумам, я видела только те же посты, которые перечитала уже сто раз. Однажды я настолько отчаялась, что нашла Люциана, pharos7921, хотя и подозревала, что это он размахивал Марианной перед Марго как морковкой перед осликом. Я комментировала все его старые посты, отправила бесчисленное количество сообщений… безответно. Либо он игнорировал меня, либо был где-то там, где нет ни связи, ни Wi-Fi. Интересно, играет ли он снова в эту игру, и если да, то с кем.

Честно говоря, вина и ненависть к себе грызли меня каждый день… каждый час, каждую минуту, каждую секунду каждого дня. Каждую ночь, отправляясь спать, я снова оказывалась в игре, видела Джонатана, что-то кричащего мне из-за зеркала, или Марго, которую разрывают на части. Я до сих пор удивляюсь, почему выжила именно я. Снова и снова вспоминаю все произошедшее, анализируя каждый момент, чтобы понять, могла ли я сделать что-то по-другому. Если бы в устройстве мира была логика, то это я должна была проиграть, а не Джонатан и Марго. Я действительно выжила по чистой случайности?

Тут я хочу сказать о том, что произошло сегодня. Я проснулась с твердым пониманием того, что я должна сделать. Я снова должна сыграть в “Лестницу”. Вы, вероятно, сочтете меня сумасшедшей, но я хочу, нет, должна вытащить Джонатана. В моих снах его отражения охотятся на него, пока он блуждает по холодному и бесцветному миру за зеркалами. Мне нужно, чтобы он знал, что, несмотря на то, как это выглядело, я не бросила его. Я не отказалась от него.

Не поймите меня неправильно. Я не собираюсь жертвовать кем-то ради Джонатана, неважно, насколько люблю его. В отличие от Марго я не настолько эгоистична, чтобы считать, что обмен одной жизни на другую – это выгодная сделка. И даже если я это сделаю, не буду себя обманывать. Не буду притворяться, что я все сделала правильно или что у меня не было выбора. Поэтому я и пишу этот пост: если вы прочитали все это и верите мне, тогда вы знаете об игре все, что и я.

Я ищу кого-нибудь, кто понимает риски. Кого-нибудь, кто достаточно смел и любопытен, чтобы поиграть. Возможно, кого-то, кто настолько несчастен, что ухватится за возможность исследовать другой мир. Или кого-то, кто хочет изучить игру, поставить эксперимент и сделать научные открытия. Или, может, кого-то, кто выжил в похожих сверхъестественных играх раньше, кто всегда верил в паранормальное и знает, как опасна может быть простая игра. Если это похоже на вас, пожалуйста, свяжитесь со мной.

Мы можем сыграть в “Лестницу” вместе.

~

Оригинал (с) Certain_Emergency122

Если вам нравятся наши переводы, то вы можете поддержать проект по кнопке под постом =)

Телеграм-канал, чтобы не пропустить новые посты

Еще больше атмосферного контента в нашей группе ВК

Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Добрый день, Пикабу. Стешу официально приняли в семью. Глава прайда, кошка Лапа, намыла и спать уложила. Стеше примерно 2,5-3 месяца. Урчащие, нежное создание. Пока она ещё настороженно относится к людям, но со временем обязательно вернёт это доверие. Ей нужен свой дом и любящие люди.

Стеша 21я котейка из живущих у меня. Со всей бандой можно познакомиться здесь:Потому что, мы банда! . Все они ищут своих людей.
Москва и М. О
тел/ватсап: +7 995 897 46 39
@AlexX9054 телеграмм

P.S. Про стерилизованную кошь, я не пишу сознательно. Очень тяжело перенесла операцию. Решение стерилизовать на таком большом сроке далось очень не просто. Но выбора не было. Очень надеюсь, что кошка поправится.

Огромное спасибо всем, кто нам помогает и поддерживает. Для нас это очень важно.