Первый раз Джимми вернулся ровно через год после несчастного случая. Я сидел дома один. Отец был в баре, мать – мертва. Мы запихнули ее в сосновый ящик и отправили в крематорий несколько месяцев назад.
Я сидел на диване и наблюдал, потягивая виски, который стащил прошлой ночью, пока отец был в отключке, как упитанный таракан пробегает по журнальному столику . Я еще не успел напиться. В одиннадцать лет мой организм переносил алкоголь не хуже, чем у местных пропойц.
В дверь постучали – легкое, хрупкое постукивание костяшек по гнилому дереву. Я замер, с горлышком бутылки у губ. Даже таракан насторожился, вытянув усики в сторону входа.
Местные детишки знали, что сюда лучше не заходить за сладостями. Наш покосившийся дом балансировал на грани признания аварийным, а паутина и прочая живность на окнах были вовсе не украшением к празднику.
Я невольно всхлипнул, когда открыл дверь и увидел его фигуру. Простыня, накинутая на голову, была бурой от грязи и пропитана вонючей речной водой.
– Джимми? – прохрипел я, не веря глазам.
В ответ его челюсть бессильно отвисла, и из-под простыни донесся слабый стон – словно поскрипывала дверная петля в старом доме. Он поднял руку, и я отпрянул, ожидая, что он укажет на меня обвиняющим пальцем, проклиная за ложь и убийство. Но сразу понял, что он просто держит ладонь открытой, будто чего-то ждет. Из его горла вырвалось сухое сипение, и вдруг я осознал, чего он хочет.
Мой младший брат вернулся, чтобы отметить свой любимый праздник.
Я бросился наверх, под кровать, достал Джимми его ведерко для сладостей в форме тыквы. Смахнул тараканов, вытряхнул мышиный помет и вернулся к входной двери – он все еще ждал.
Джимми выхватил у меня ведерко, а я заметил их – компанию подростков, стоящих в тени. Тех самые ублюдков, что доставали нас в прошлом году, в ту самую ночь. Тогда они были в масках клоунов. В этом году – в костюмах «Могучих рейнджеров».
Несмотря на маски, закрывающие лица, я понял: они не верят своим глазам. Джимми числился мертвым уже год как, но стоял перед ними в той же самой простыне, в которой когда-то пропал.
С тех пор я вырос. Злость и ненависть к себе творят чудеса с мальчишеским телом.
Подогретый виски и отчаянным желанием свалить вину хоть на кого-то кроме себя, я бросился на них. Парней было четверо, и, конечно, я получил свою долю ударов, но в итоге трое бежали, а один остался лежать на тротуаре, почти в отключке, заливаясь кровью.
Я вернулся к Джимми, улыбнулся и, как раньше, зацепил мизинец за его мизинец. Так мы пошли праздновать Хэллоуин.
Я сидел на диване, глядя на мигающее пламя свечи на журнальном столике. Электричества не было уже месяц, и я не видел смысла подключать его снова – только зря потрачу деньги, нужные на выпивку. К тому же через несколько дней город все равно выселит меня. Дом когда-то купил и оплатил какой-то давно умерший родственник, из жалости передав моим родителям. Когда отец наконец откинулся, дом достался мне, но я так и не смог выплатить налоги.
Я не собирался скучать по этому месту. Слишком уж мало в нем хороших воспоминаний.
В такое время я обычно уже был бы в отключке, но сегодня – Хэллоуин. Я не хотел пропустить Джимми. Моя жизнь превратилась в дерьмо, но я поклялся больше никогда не подводить брата.
Я взглянул на часы – ровно восемь. Взял ведерко Джимми и вышел на улицу.
Он никогда не рассказывал, почему так любил Хэллоуин. Был тихим ребенком – маленьким, бледным, хрупким. С виду не скажешь, но он предпочитал ужастики и марафоны кровавых слешеров детским мультфильмам. Не вздрагивал даже тогда, когда зомби вырывались из могил или демоны вспарывали глотки подросткам.
Я не думал, что его любовь к празднику заключалась в возможности спрятаться под маской и притвориться кем-то другим – хотя не удивился бы. Скорее, я всегда подозревал, что Джимми любил Хэллоуин потому, что в это время года сам мир становился мрачным и с радостью принимал ужасы нашей жизни. Вампиры, оборотни и проклятые куклы были куда понятнее тех кошмаров, что ждали нас дома.
А может, он просто очень любил конфеты.
Я вышел на улицу. Район сверкал огнями фонарей и тыкв – светящиеся зазубренные улыбки на крыльцах, окна в мягком оранжевом свете, паутина, родители со стайками детей, обходящие дома. И он – Джимми, медленно бредущий ко мне. Я поклялся бы, что с каждым годом он становится все меньше.
Я помахал ему. Он не ответил, лишь слегка склонил голову, будто пытаясь вспомнить, кто я. Как и всегда, на нем была та же грязная простыня, пропитанная речной водой. Меня охватили отвращение и вина, от вида тускло-бурых пятен крови там, где ткань облегала его вмятину на затылке.
Я улыбнулся и протянул ему ведерко. Джимми выхватил его из рук. Сквозь прорези в простыне, вырезанные мной двадцать пять лет назад, я ничего не видел, но знал – будь у него глаза, они бы сейчас сияли.
Я опустил руку, зацепил мизинцем его мизинец и повел брата собирать сладости – как делал каждый год с тех пор, как он впервые вернулся.
Это уже давно был не наш район. Названия улиц остались прежними, но на этом сходство заканчивалось. Пришли новые жильцы, выросли налоги, старые соседи ушли. Один за другим старые кирпичные дома сносили, заменяя модными, но хлипкими постройками. Скоро и наш дом детства ждала та же участь.
Похоже, Джимми почувствовал неладное – его мизинец крепче сжал мой. Он не говорил со мной с той самой ночи у реки, но этого жеста хватало.
Так мы поддерживали друг друга в детстве. Когда мама плакала над ужином, деля с нами засохший кусок «социального» сыра, я сжимал мизинец Джимми. Когда отец приходил домой пьяный и начинал бить мать, я залезал к брату на узкую кровать, и мы, зажав уши подушками, шептали: «Я с тобой».
В тот вечер мы обошли каждый дом, где еще горел свет. Новые соседи косились на меня – пьяницу, ведущего за руку ребенка в рваной простыне. Мне было плевать, лишь бы кидали Джимми конфеты в ведерко.
Постепенно улицы опустели, дети разошлись, тыквы погасли. Мы с Джимми шли по пустым переулкам. Подходили к дому. Обычно тут мы прощались – он уходил обратно. Но сегодня я остался рядом.
Он снова склонил голову, удивленно.
Я любил Джимми, но он все же был младшим братом – и я не всегда был с ним добр. Я ненавидел ублюдков с нашей улицы, но сам кое-чему у них научился. Иногда шпынял Джимми, отбирал игрушки – просто чтобы почувствовать, что я хоть над кем-то сильнее.
В день его смерти он особенно меня раздражал. Я украл пару комиксов в аптеке на Йорк-стрит и хотел спокойно их почитать. Но Джимми вбежал в комнату, рыдая: крысы сгрызли его костюм Джейсона: пластиковая маска покрылась трещинами, комбинезон вонял дерьмом.
Я сказал разбираться с этим с родителями, но он ответил, что мама опять в отключке, а отец – в баре.
Меня захлестнула злость. Не столько на Джимми, сколько на все вокруг. Мне опять пришлось быть взрослым. Я кормил его, стирал, собирал в школу, пока родители пили. Все, чего я хотел, – один вечер покоя. Но даже этого не мог получить.
Я сдержался. Сорвал с его кровати простыню, вырезал неровные глазницы и накинул ему на голову.
– Вот, – сказал я. – Теперь ты привидение.
Сквозь дырки я увидел его зеленые глаза, сияющие от радости.
– А ты пойдешь со мной собирать сладости? – спросил он.
Мне не хотелось, но я знал – если не пойду, он снова разрыдается, а мать потом меня изобьет.
Мы вышли в ночь, в толпы черепашек-ниндзя, охотников за привидениями и кукол Барби. Костюм Джимми был до глупого простым, но парнишка был счастлив. А я просто надеялся не встретить тех ублюдков.
Напрасно надеялся. Их было четверо. Старше, крупнее. Даже самый маленький возвышался надо мной.
На них были пластиковые маски клоунов, красноносых, улыбчивых. От одного их вида у меня все внутри сжалось. Взрослые вокруг ничего не замечали – слишком много носилось детей на улице.
Джимми прижал к груди ведерко. Один из хулиганов потянулся к нему – и я сорвался. Пусть я злился на брата, но это был его праздник. Я не мог позволить, чтобы его испортили.
Я ударил. Кулак врезался в лицо клоуна, раздался хруст, кровь заструилась из-под маски.
Я схватил Джимми за руку, и мы побежали. Повернули за угол, нырнули в переулок.
Затаились. Ублюдки пробежали мимо. Я понимал – просто так они это не оставят. Пара будет бродить по району, другие засядут около нашего дома.
– Что нам делать? – спросил Джимми дрожащим голосом.
Каждую ночь, перед тем как провалиться в сон, я думаю: нужно было просто сжать его мизинец.
Но я не сделал этого. Вместо этого я обвинил его. Ведь если бы он не был таким плаксой, нас бы тут не было. Поэтому из всех мест, где можно было спрятаться, я выбрал реку. Потому что знал – он боится воды.
Сейчас на набережной Делавэра казино, жилые комплексы и пешеходные дорожки с модными барами.
А тогда это было кладбище заводов, пустыри, заросшие смрадным кустарником, крысы, шуршащие по кустам, и ветер, гудящий в ржавых развалинах.
Мы уже бывали здесь раньше, и Джимми всегда ненавидел это место. Хоть до дома было всего четверть мили, он говорил, что тут слишком тихо. Боялся, что если те парни нас поймают, никто об этом даже не узнает.
Мы вышли на пирс – длинный бетонный выступ, уходящий в воду футов на пятьдесят, – он шел позади, все еще в простыне, судорожно сжимая ведерко. Волны били в сваи, и он вздрагивал каждый раз, будто боялся, что пирс обрушится.
Но больше всего Джимми боялся упасть – что течение затянет его под пирс, и, вынырнув, он ударится головой о бетон.
– Можно, пожалуйста, домой? – взмолился он.
– Нет, – рявкнул я. – Хочешь, чтобы они выбили тебе зубы?
– Но я не люблю это место.
Смотря на дрожащие плечи брата, я окончательно потерял терпение. Хотел показать, кто тут главный. Схватил его и потащил к самому краю.
– Хватит вести себя, как тряпка! – прорычал я. – Здесь нечего бояться!
– Я хочу домой! – завопил он, по простыне потекли слезы.
– Перестань быть слабаком! – заорал я и машинально толкнул его в плечо.
Дальше все случилось за секунды, хотя в памяти длится вечность.
Я ударил сильнее, чем хотел. Джимми выронил ведерко, запутался ногами в простыне, покачнулся и перевалился через край. Его голова ударилась о бетон, потом раздался всплеск, и он исчез в темной воде. На пирсе остались только красное пятно и пузырьки на поверхности.
Сцепив мизинцы, мы шли сквозь парковки и пустые пивные дворики к тому самому пирсу. На миг прошлое смешалось с настоящим, и я увидел себя – мокрого, дрожащего, возвращающегося домой с ведерком брата в руках.
Помню, как прыгнул в воду, как нырял, пока не чуть сам не утонул, так не найдя его. Я никому не рассказал, что случилось. Когда вернулся, мать спала, отец пил. Я спрятал мокрую одежду и сказал, что Джимми убежал. Полиция искала, но безрезультатно. Отец не особо расстроился. Через несколько месяцев мать выпила сорок таблеток снотворного и больше не проснулась.
Я начал пить из бутылок отца, чтобы заглушить вину. Так и пошло. Но облегчение всегда было временным. Теперь, идя рядом с Джимми по пирсу, я сжал его мизинец крепче. Я был трезв и готов умереть.
Мы остановились у края. Он все так же боялся воды, как двадцать пять лет назад.
А потом Джимми шагнул вперед и исчез под волнами.
Я подумал: когда этот пирс снесут ради нового казино, придет ли он снова на Хэллоуин? Узнает ли, что на месте нашего дома теперь очередные апартаменты?
В любом случае, я не позволю ему проходить через это в одиночку.
Я шагнул следом. Ударился затылком о бетонный край – ослепительная боль пронзила мир, и вода сомкнулась надо мной. Волна швырнула о сваю, что-то хрустнуло в спине. Когда я попытался закричать, рот наполнила мутная речная вода.
И тогда, среди тьмы и боли, я почувствовал – тонкий мизинец брата сжал мой.
Это случилось почти год назад, на прошлый Хэллоуин. Я хотел остаться с ним, но он, видимо, решил иначе. Я очнулся через недели в больнице. Врачи удалили часть черепа, чтобы снять давление от кровоизлияния. Ребра были раздроблены – результат ожесточенных попыток реанимации.
Меня нашли на дороге – значит, Джимми вытащил меня из воды, протащил через пустоши к шоссе. Я спросил медиков, не видели ли они мальчика в рваной простыне. Они сказали, что поблизости никого не было.
Сейчас я пишу это в библиотеке у Джирард-авеню, но нужно заканчивать – библиотекарь не терпит таких, как я, вонючих бродяг. Скоро снова Хэллоуин. Джимми, может, и не хочет, чтобы я возвращался в воду, но я все равно пойду.
У меня его ведерко – мы пройдемся по району в последний раз. И у меня есть канцелярский нож – с самыми острыми лезвиями, какие смог найти. Когда Джимми снова шагнет в воду, я перережу себе вены – обе руки, потом сонную артерию – и прыгну следом, потому что я его старший брат, черт возьми.
И я не позволю ему плыть одному.
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
![[Перевод UA 2025] Обновление подклассов](https://img3.vombat.su/images/post/big/2025/10/31/17619158407493_5a003fdb-8ae3-4a22-a5f9-f56e7f4744e3.jpg?class=max)
